Монастырские застенки

Православная церковь в России для нужд инквизиции имела собственные хорошо оборудованные тюрьмы, которые ничем не уступали ужасным тюрьмам западноевропейской инквизиции. Среди таких тюрем первое и главное место занимали тюрьмы монастырские.

Монастыри в России были настоящими инквизиционными застенками. И среди наказаний, которые применяла русская инквизиция к противникам господствующей церкви, монастырское заточение являлось, пожалуй, ужаснее, чем даже сожжение на костре.

Первые русские тюрьмы именно и появляются при монастырях. и о них мы находим указания уже в древнейших исторических документах. Как правило, каждый крупный монастырь всегда обзаводился специально оборудованными тюремными казематами, острогами, пыточными камерами и разнообразными орудиями пыток. В древнейшее время такими казематами служили погреба, подвалы и подземелья, совершенно лишенные света. Сюда после страшных истязаний монастырские власти бросали непокорных рабов и холопов, приковывая их к стене большими железными цепями. Здесь они большей частью умирали, томимые голодом. Так, например, имеются известия, что в подвалы Новгородского Хутынского монастыря, Данилова, Донского и других московских монастырей были заключаемы сотнями «пашенные люди», где они почти всегда и кончали свою жизнь. В древнейших документах мы неоднократно читаем сообщения такого рода: «Его, колодника, вора Ивашку выбити вон из земли, выслать из волости, посадить в монастыре в подвал и держать на цепи».

Во время широких антицерковных движений XIV—XVI вв. монастырские тюрьмы были переполнены еретиками — противниками церковно-монастырского землевладения. Волоколамский монастырь великого инквизитора Иосифа Волоцкого был тогда специально оборудован для целей инквизиции. В это время он сделался ее главной цитаделью. Сюда, в специально построенную так называемую «Германову башню» заключали важнейших противников монастырских богатств.

Особенно широкое распространение заточение в монастырские тюрьмы получило во время раскола. Тогда по приговорам патриархов, митрополитов и архиереев и по царским указам заточалось в монастыри огромное количество людей, в связи с чем расширялись и перестраивались самые монастырские тюрьмы.

Застенки и казематы монастырских тюрем широко использовались в интересах православия вплоть до последних дней царизма. До самой Великой Октябрьской социалистической революции при некоторых монастырях продолжали существовать тюрьмы и арестантские отделения, где томились заключенные за религиозные разногласия с господствующей церковью, нередко от продолжительного заключения психически заболевшие или сошедшие с ума.

Монастырские тюрьмы были ужасны, и заточение в них обрекало заключенных на мучительное умирание.

Одним из самых тяжелых наказаний считалось заключение в так называемых «земляных тюрьмах», или погребах. Это были просто темные, сырые ямы без малейшего луча света и без всяких примитивных удобств. Устройство их было очень просто и несложно. Вырывали в земле яму метра в два глубиной и облицовывали по краям кирпичом или бревнами. Поверх такой ямы клали доски, покрытые толстым слоем земли или дерна. В этой крыше делали небольшое отверстие, через которое опускали или вытаскивали узника и давали ему жалкую пищу, состоявшую только из черствого хлеба и воды. Сюда бросали израненного пытками человека, часто скованного по рукам и ногам. Часто на заключенного накладывали «плечные железа» или особую рогатку, так называемый «стул». Отверстие в крыше закрывали дверью, запирали на замок, приставляли стражу, и, таким образом, человек буквально был заживо погребен. Здесь он томился обыкновенно очень продолжительное время, часто «безысходно», до конца дней, скованный цепями, которые снимали с него только после смерти.

Ямы скоро наполнялись ужасным зловонием, паразиты и крысы кишели кругом, нападали на узника и, случалось, объедали у него уши и нос. Делать что-либо для защиты от этих зверьков строго запрещалось. Только одна смерть могла избавить узника от невыразимых страданий.

Русская инквизиция очень любила применять к еретикам и раскольникам этот тяжелый вид наказания. Скудные источники, дошедшие до нашего времени, все же дают нам достаточно оснований заключать, что земляные тюрьмы находили себе весьма широкое применение в инквизиционной практике русской церкви. Акты о ссыльных 1676—1681 гг. отмечают, что «два церковные раскольщики и мятежники» были брошены в земляные тюрьмы. В отписке якутского воеводы от 1688 г. читаем: «А в новом городе велел я построить для раскольщиков, церковных мятежников, земляную тюрьму… и в эту тюрьму велел я посадить двух раскольщнков в чепи и в железа»^[1]. Псковский митрополит Маркелл, захвативши в 1690 г. под Псковом двух раскольников. отдает распоряжение «посадить их в самую крепкую земляную тюрьму, за крепкий караул»^[2].

Протопоп Аввакум, первый вождь раскола и фанатичный противник патриарха Никона и всех «никонианских еретиков», просидел со своими единомышленниками в земляной тюрьме в Пустозерске 15 лет, после чего все были сожжены. «Осыпали нас землею, — писал он, сидя в заключении, — струб в земле и паки около земли другой струб, и паки общая ограда за четырьмя замками»^[3]. Перед этим он был заключен в такую же тюрьму Андрониевского монастыря в Москве. «Посадили меня на телегу, и растянули руки, и везли от патриархова двора до Андроньева монастыря и тут на чепи кинули в темную полатку, ушла в землю… Никто ко мне не приходил, токмо мыши и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно»^[4].

Особенно широко применялось заключение в земляные тюрьмы при жестоком инквизиторе патриархе Иоакиме, а также в начальный период деятельности синода в эпоху Петра I.

В Соловецком монастыре, сделавшемся главной цитаделью русской инквизиции с конца XVI в., таких земляных тюрем было много. Они существовали здесь до самой половины XVIII в. Еще в 1759 г. сенат посылал в архангельскую губернскую канцелярию специальный указ, в котором предписывал послать нарочного в монастырь для засыпки таких тюрем.

Еще белее страшным наказанием в руках русской инквизиции было заточение в так называемые «каменные мешки». Сюда инквизиторы заключали свои многочисленные жертвы и здесь замуровывали их в самом буквальном значении этого слова. Это были невысокие узкие комнатки-клетушки, каменные ниши, находившиеся по большей части в крепостных каменных башнях монастырей. Внутри угловых крепостных башен были построены узкие и высокие каменные башенки. Они были разделены на несколько изолированных друг от друга этажей. В каждом таком этаже имелись небольшие комнатки с отдельным ходом. После заключения сюда узников двери комнат закладывались кирпичом. Оставлялось только маленькое отверстие для подачи заключенному хлеба и воды. Тут узник безвыходно пребывал до самой смерти. Сырость и мрак, теснота и абсолютная, могильная тишина окружали его здесь. Он мог тут только стоять в согнутом положении или сидеть, скорчившись.

Подлинная могила для обреченных! В этих ужасных тайниках они по большей части долго не выживали в здравом уме. Они быстро сходили с ума и в буйном исступлении разбивали свои головы о стены каменных мешков. Или в тихом безумном забытье умирали медленней мучительной смертью в тишине и мраке своих страшных келий.

Историк прошлого столетия, посетивший Кирилло-Белозерский монастырь, еще видел эти каменные мешки хорошо сохранившимися. Он так описывает их: «Внутри некоторых больших башен до сих пор сохранились большие каменные столбы, простирающиеся от низу до верху и разделенные на несколько отделений. К каждому отделению ведет особый ход. Внутри этих столбов сырость, темнота и мрак; в маленькое отверстие вроде окна едва проникает сверх)’ тонкая струйка света. Из этой темной пасти так и веет могилой. Это — те страшные каменные мешки, куда заключали преступников, изгнанников и пленных. В одной из башен сохранилось даже кольцо, к которому приковывались к стене заключенные»^[5].

Такие каменные мешки существовали в очень многих монастырях на Крайнем севере России, почти во всех сибирских монастырях и в наиболее крупных монастырях центральной России. Не так давно они были обнаружены и в Симоновом монастыре в Москве, стоявшем на месте, где теперь построен Дворец культуры.

Но особенно много таких каменных мешков было в Соловецком монастыре, внутри его огромных каменных крепостных стен и башен. Фельдшер Колчин, живший в Соловках в прошлом столетии и лично обслуживавший больных колодников, писал о них: «В узком проходе для лестницы, ведущей на верх башни, находится дверь, обитая войлоком, ведущая в каменное помещение аршина два длины, полтора ширины и три высоты. У одной стены выкладена кирпичная лавочка, шириной пол-аршина. Маленькое окошечко, достаточное для того, чтобы протянуть руку, выходит на темную лестницу и в былое время служило не для освещения, а для подачи пищи узнику. В таком мешке нет возможности лечь, и несчастный узник должен был года, если такая обстановка не убивала его, спать в полусогнутом состоянии»^[6].

Это были каменные мешки в знаменитой Головленковой башне, которая в эпоху религиозного движения XVII в. была постоянно переполнена заключенными.

Другой исследователь, посетивший Соловки в сороковых годах прошлого столетня, видел каменные мешки в башне Корожной: «В северо-западном углу монастыря находится башня Корожня, в которой прежде содержались узники. Башня эта в несколько этажей; в каждом из них, в середине, большая круглая комната под сводами и в стене кругом небольшие дверные отверстия, в которые едва человек пролезть может, ими входят в каморки большей частью темные, иные из них очень тесные. Там сидели заключенные. Монахи рассказывают предания, что будто иных узников морили дымом, других замуровывали живых в стену… Ходя по разным ярусам башни, невольно вспоминал я ярусы дантовского ада»^[7].

В последнее время местное общество краеведения обнаруживало в Соловецком монастыре много каменных мешков и в других местах. Часть казематов Головленковой башни в числе шести удалось отмуровать и очистить от завала. Они оказались крошечными каморками в три шага в ширину и четыре с половиной шага в длину. В дверях — маленькие отверстия для передачи пищи. Они совершенно темны. Небольшие оконца этих камер с железными решетками буквально не дают света. Двойные двери были окованы железом и, кроме того, некоторые закладывались булыжными камнями и валунами. Всюду видны крючья и кольца, к которым, по-видимому, приковывали цепями заключенных. При очистке этих казематов были найдены человеческие кости, совершенно сгнившие.

В восточной стене монастырской крепости также было обнаружено много небольших каменных мешков для одиночного заключения. Замурованные темные каморки, в которых находились человеческие кости, были обнаружены и в других местах крепостной монастырской стены и даже в церквах.

Эти каменные мешки просуществовали в Соловецком монастыре до 1854 г., и в одном из них во время осады монастыря англичанами в том год даже сидел заключенный норвежец Гардер.

Но кроме каменных мешков в Соловецком монастыре находилось еще много других тюремных казематов как общих, так и одиночных. Древнейшая из соловецких тюрем, по названию Головленкова, упоминается в качестве инквизиционного застенка уже в первой половине XVI в., в эпоху Ивана Грозного. Тогда в деревянной еще ограде-крепости, которой был обнесен монастырь, были устроены особые «кельи молчательные», куда инквизиторы и заточали еретиков «с великою крепостью и множайшим хранением». В конце XVI в. была построена каменная крепость, и Головленкова тюрьма была перестроена вновь из деревянной тогда же возникла другая огромная Корожная тюрьма. Она находилась под башней, называемой Порожня, и была совершенно глухой, подземной тюрьмой. Такие же темные подземные тюрьмы были в Никольской и в других башнях из казематов Корожной башни шла каменная из валунов лестница в особый подвал с толстыми стенами. Невидимому, это была одна из пыточных камер. Теперь сохранились в ней, а также и в других подвалах и погребах только большие железные крюки, кольца, скобы и всевозможных размеров винты — все, что осталось от древних орудий истязания.

Такие же тюрьмы существовали в XVI—XVIII вв. и во многих других монастырях. В сибирских монастырях — Вознесенском Иркутском, Троицком Селенгинском близ Байкала и Успенском Нерчинском — находились тогда обширные тюрьмы с темными казематами для одиночных заключений и с застенками для пыток. Не менее обширные тюрьмы с застенками существовали в монастырях Вологодского края. В пещерах Киево-Печерского монастыря на недавно были открыты тюремные казематы для одиночного заключения и особые помещения, где пытали заключенных. В эти ужасные помещения русская инквизиция заточала свои жертвы, и они бесследно исчезали для всех. Там, заложенные кирпичами, во мраке сидели они, «яко сосуды непотребные и зело вредные», до самой смерти, часто не видя человеческого лица, не слыша человеческого голоса. Оттуда, из-за толстых стен не слышно было ни стонов пытаемых, ни криков, ни проклятий обреченных. И это наказание было страшнее, чем сама смерть на костре.

Замуровывание в каменные мешки широко практиковалось инквизицией в конце ХVII и первой половине XVIII в. по отношению к вождям и руководителям раскола. В документах того времени мы часто встречаем такие предписания: «Посадить его, раскольщика и церковного мятежника, в монастырь, в каменную тюрьму и велеть тое тюрьму и двери и окна заделать кирпичом, только оставить одно отверстие для дачи воды»^[8].

Позднее важных раскольников замуровывали иногда и в Шлиссельбургской тюрьме. Так было поступлено с неким раскольником Круглым. Закованный в ручные и ножные кандалы он был доставлен в Шлиссельбург. Коменданту крепости было предписано посадить его в заточение в одиночную камеру и заделать в ней двери и окна, оставив маленькое отверстие для подачи пищи. 21 октября 1745 г. Круглый был посажен в «безысходную тюрьму» и замурован в ней. С первого же дня он начал морить себя голодом и через 13 дней умер»^[9].

В начале XVIII в. в Соловецком монастыре была построена новая каменная двухэтажная тюрьма, которая в 1842 г. была расширена пристройкой третьего этажа. По даже и в этой тюрьме имелись в нижнем этаже небольшие каморки без окон, наполовину в земле, которые напоминали прежние каменные мешки.

Конечно, в XIX в. в практике русской церкви стали исчезать старые методы расправы. Были засыпаны земляные тюрьмы; заделаны чудовищные казематы-мешки в монастырских башнях, стенах, храмах; официально отменены пытки, плети и батоги, «нещадное битье» заключенных. Но в общем положение монастырских узников продолжало оставаться ужасным.

Фельдшер Колчин о новопостроенной Соловецкой тюрьме писал: «Нижний этаж тюрьмы наполовину лежит в земле, так что небольшие окна его находятся на уровне земли. Зайдя в тюрьму, вы спускаетесь по нескольким ступеням вниз — и перед нами темный, длинный, сырой, с особым затхлым запахом коридор. По одну сторону этого коридора находятся шесть дверей, ведущих в шесть арестантских чуланов. По другую сторону коридора мы нашли заколоченную дверь. Расколотив дверь, мы зашли через ее в узкий, длинный, темный ход, проделанный внутри толстой тюремной стены. Идем по нему… пока, наконец, не наталкиваемся на небольшую дверь с маленьким окошечком в средние ее. За дверью чулан аршина полтора в квадрате, без всякой лавки, без окна, без всего того, без чего жить человеку нельзя. В нем можно только стоять или сидеть скорчившись. Лежать или сидеть с протянутыми ногами не дозволяет пространство чулана, а скамьи для сиденья не полагается. А несомненно, что здесь заставляли жить людей не один год»^[10].

Русский писатель-драматург В. И. Немирович-Данченко, посетивший Соловки в 1872 г., в таких словах передал нам свои впечатления: «Соловецкая тюрьма, когда к ней приближаешься, кажется такою же громадною, многоэтажною гробницей, откуда вот-вот покажутся, открыв свои незрячие очи и потрясая цепями, бледные призраки прошлого

На меня тюрьма произвела отвратительное впечатление. Это сырая каменная масса внутри сырой каменной стены переносит разом за несколько веков назад… Я вошел в первый коридор. Узкая щель тянулась довольно далеко. Одна стена ее глухая, в другой несколько дверей с окошечками. За этими дверями мрачные, потрясающе мрачные темничные кельи…

Все прозеленело, прокопчено, прогнило, почернело. День не бросит сюда ни одного луча света. Вечные сумерки, вечное молчание.

Я вошел в одну из пустых келий. На меня пахнуло мраком и задушающей, смрадной сыростью подвала. Точно я был на дне холодного и глубокого колодезя»^[11].

Самый вид этих соловецких казематов был до того страшен, что приводил в ужас заключаемых. Когда в 1826 г. одного сосланного в Соловки штабс-капитана привели в каземат, то он пришел в такой ужас, что тут же объявил караульному, что если его будут долго держать туг, то он разобьет себе голову о стену.

Такою же была, по описаниям очевидцев, другая знаменитая в истории царской России Суздальская тюрьма в Спасо-Евфимиевом монастыре в городе Суздале, Владимиркой губернии. Она возникла сравнительно поздно, в 1766 г., когда по приказу Екатерины II сюда стали ссылать людей для исправления в уме». Огромнейшие высокие башни с множеством бойниц для пушек и ружей, помимо специально построенной тюрьмы, заключали в себе много отдельных казематов, а в одной из башен — Водяной — находились настоящие каменные мешки. Монастырский сад здесь весь усеян могилами заключенных.

Непроницаемой тайной стремились окружить все эти монастырские застенки русские инквизиторы. В инструкциях и грамотах, сопровождавших заключаемых, всегда предписывалась строжайшая изоляция их, «да не беседуют ни с кем же, но затворенным и заключенным в молчании сидети и каятися о прелести еретичества своего». Воспрещались всякие сношения с внешним миром и сообщения с кем бы то ни было как внутри, так и вне монастыря. Лишь в виде особой милости «раскаявшихся» разрешали иногда приводить их в церковь к богослужению в ручных и ножных кандалах.

Центр строго предписывал «неослабное смотрение иметь» и содержать всех узников «с великим бережением». И за ними наблюдали незримо, но постоянно и очень бдительно. Такими тайными наблюдателями, помимо стражи у казематов, обязывались быть все монахи без исключения. К особо важным из заключенных, «великим грешникам», как называли их, назначались сверх того доверенные лица для «увещевания» их. За каждым действием, за каждым шагом заключенных тщательно следили они, подслушивали, выпытывали, выуживали и обо всем доносили настоятелю монастыря.

Настоятель монастыря считался вместе с тем и комендантом тюрьмы. Он имел ничем не ограниченную власть над всеми заключенными и был всемогущим в своей тюрьме. Это был главный палач, главный тюремщик, не за страх, а за совесть, с усердием истого фанатика выполнявший все полицейские и жандармские обязанности по отношению к еретикам. Право пытать, право морить голодом или удушением смрадным дымом «великих грешников» всецело принадлежало ему. Он же и сообщал высшему начальству о поведении того или иного узника или о том, что последний «волею божьей умре».

Жертвы монастырских тюрем в огромном большинстве были обречены на «безысходное пребывание», «до кончины живота», «до государева указа». Многие заключались на десятки лет «до исправления» и «познания бога истинного». Но и такие только в самых редких случаях выходили на свободу из монастырских стен. Почти всегда они не выдерживали всех ужасов инквизиционного застенка и либо умирали под пытками, от истощения, от чахотки и цинги, либо кончали самоубийством, либо сходили с ума. Один исследователь архивных материалов сибирских монастырей о Селенгинском Троицком монастыре близ Байкала писал: «В Селенгинском монастыре люди содержались в темных одиночных каютах «в заклепных железах». Много там погибло людей без показания их имени. Мне попались в руки две бумаги, где в одной монастырское начальство доводит до сведения, что неизвестные два преступника от долгого сидения сошли с ума и вскоре потом умерли. Другая бумага такого содержания: по уничтожению Тайной канцелярии велено было начальству Селенгинского монастыря освободить всех своих заключенных, но при этом открылось. что содержащиеся там колодники все померли, остался только налицо бывший сибирского полка подпоручик Родион Ковалев, который просидел закованным в монастырской тюрьме в одиночном заключении более 25 лет. Когда его выпустили, он оказался сумасшедшим»^[12].

Сумасшествие не было, однако, поводом к освобождению заключенных. Такие лица проводили жизнь свою в монастырских тюрьмах до смерти.

В XIX в. монастырский тюремный режим мало изменился. В обращении с заключенными оставался тот же старый инквизиционный дух и сохранялись все специфические черты человеконенавистничества и жестокости. Многие заключенные были по-прежнему отрезаны от всяких сношений- с внешним миром и заживо погребались в монастыре.

В 1855 г., по официальным документам синода, в Соловецкой тюрьме находились узники, сидевшие двадцать, тридцать и сорок лет. Один крестьянин Вятской губернии Семен Шубин сидел 43 года, и в 1855 г. ему было 88 лет. Настоятель монастыря писал о нем синоду: «От старости лет не выходит никуда из клети, большей частью лежит в постели, в баню возят на лошади… одержим давней грыжей, без врачевания ее, за неимением здесь ни медиков, ни лазаретов. По укоренению в ереси и за старостью должен оставаться в теперешнем его положении». Он просидел в тюрьме 65 лет, совершенно ослеп и умер там.

1. Е. Грекулов — Из истории св. инквизиции в России. Изд. 3-е. М. 1930. Стр. 48. ↑
2. Там же. ↑
3. «Житие протопопа Аввакума». Стр. 137. ↑
4. Там же, стр. 81. ↑
5. Сборник «Древняя и новая Россия». 1878. Т. II. Стр. 94. ↑
6. М. Колчин — Ссыльные и заточенные в острог Соловецкого монастыря. М. 1908. Стр. 11—12. ↑
7. «Русский архив». 1867. Стр. 1156—1157. ↑
8. См., напр., «Акты юридические», т. VI, № 307. Ср. Е. Грекулов, ук. соч., стр. 50. ↑
9. А. Пругавин — В казематах. СПб. 1909. Стр. 26—27. ↑
10. М. Колчин, ук. соч., стр. 14. ↑
11. В. И. Немирович-Данченко — Соловки. СПб. 1884. Стр. 118 ↑
12. И. Сельский — Ссылка в восточную Сибирь замечательных людей. «Русское слово». 1861. Кн. 8. Стр. 24—25. ↑