Пытки и казни

Русская инквизиция широко применяла пытку и истязания лиц, обвиняемых ею в волшебстве и в еретичестве. В древнерусских памятниках мы встречаем некоторые указания на применение пыток уже в епископских судах.

Однако наши источники только с XVII в. дают возможность подробно познакомиться со всеми видами пыток, применявшимися русской инквизицией. Только с этого времени можно ясно видеть, как широко пользовалась православная церковь пыткой, не только заимствуя все виды ее у государства, но изощряясь и самостоятельно в изобретении самых утонченных способов мучения людей.

При производстве следствия и суда над лицами, обвиненными в волшебстве, еретичестве и расколе, не принимались во внимание никакие доказательства, ни письменные, ни свидетельские, но пытками добивались во что бы то ни стало признания в возводимых обвинениях или подозрениях. Не признающих себя виновными подвергали троекратной пытке, стараясь увеличить тяжесть мучений пытаемого. В случае же признания пытки служили средством добиться у обвиняемого колдуна или еретика оговора возможно большего круга лиц из его родственников и знакомых.

Самые виды пыток по делам волшебства и еретичества были разнообразны. Наиболее употребительными и всеобщими были вздергивание еретика на дыбу и жжение его огнем. Дыба представляла собой род виселицы, на которую подвешивали обвиненного так, чтобы он «на земле не стоял. Жертву раздевали, заворачивали назад руки и вкладывали их в «хомут», т. е. петлю из войлока, крепко стягивая их. Затем с помощью привязанной к хомуту веревки, которая проходила через блок на дыбе, вздергивали кверху, к ногам поднятого на дыбу привязывали тяжелые колодки, на которые становился палач, увеличивая тяжесть мучений. Кости при этом выходили из суставов, хрустели, ломались, иногда лопалась кожа, жилы вытягивались, рвались, причиняя жертве невыразимое терзанье. В таком положении еретика начинали бить кнутом по обнаженной спине так, что кожа лоскутьями летела и кровь лилась ручьем. «В час боевой ударов бывает тридцать или сорок; и как ударит по которому месту по спине, и на спине станет так, слово в слово будто большой ремень вырезан ножом, мало не до костей. А учинен тот кнут ременный, плетеный, толстый, шириною на палец, а длиною будет с пять локтей»^[1].

Иногда на пытке били в два и три кнута. В описании стрелецкого бунта, составленном современником Сильвестром Медведевым, сказано, что стрельцы обвиненного в волшебстве «доктора Данила (фон Гадена, родом еврея), иже в крещении Стефан, в застенке же крепко пыташа, биша в три кнута, и огнем жгоша, и потом такожде (т. е. нагого) выведоша на Красную площадь, иссекоша в мелкие части»^[2].

Иногда поднятие на дыбу соединялось со «стряской». Палач, дергая за веревку, встряхивал пытаемого на воздухе, а потом быстро опускал веревку, так что тело падало вниз, но все-таки не касалось земли. Эта «стряска» и быстрое падение тела вызывали сильнейшую боль. Истерзанных таким образом еретиков, если они не признавались и не выдавали сообщников, подвергали пытке огнем. Связывали руки и ноги, продевали сквозь них бревно и, поднимая над костром, поджаривали жертву, как на вертеле. Кожа большими кусками отставала, лопались мускулы и тело мало-помалу сползало с костей. Иногда пытку огнем соединяли с поднятием па дыбу, под ногами пытаемого разводился костер, а ступни ног, помещенных в колодки, смазывались салом.

К этим основным видам пытки обычно присоединялся целый ряд новых, отличавшихся крайней жестокостью. С половины XVII в. инквизиторы стали часто употреблять при пытках ломанье ребер раскаленными клещами, завинчивание ножных и ручных пальцев в тиски, вбивание в тело гвоздей, прижигание тела раскаленным железом и т. п. Страшные орудия пытки с самой утонченной жестокостью ломали и вывертывали члены, рвали и терзали тела еретиков, колдунов и ведьм. Об одном раскольнике, дворецком боярина Салтыкова Исаии, старинный памятник говорит: «Растерзаша того немилостивно плоть, сломиша нещадно составы, прерваша безмилосердно жилы… попалиша страдальческое тело, ребра преломиша, перси измучиша, хребет окровавиша, боки огнем опалиша»^[3]. Одного купца Лаврентьева, израненного и истерзанного, посадили в бочку, утыканную гвоздями, и отвезли в монастырскую тюрьму^[4].

Особенно часто стали употреблять так называемый «железный хомут», на нем раскольничьи писатели неоднократно останавливают свое внимание, считая этот род пытки наиболее мучительным из всех. Пытка эта состояла в том, что допрашиваемому зажимали ноги и руки в тиски, на шею надевали толстый железный обруч, привязывали его к тискам веревкой; в веревку вдевали палку и вертели ее до того, что голова пригибалась к ногам и человек точно «сгибался в три погибели», «подобно шару некоему или мячу показуется, валящимся по земле»^[5]. Это был особенно тяжелый вид истязания: «от этого злейшего мучительства по хребту лежащие кости по суставам сокрушаются, кровь же из уст и из ушей и из ноздрей и из очей болезненно издавляюшися течаше»^[6]. Во время этого мучительного истязания пытаемые очень часто погибали.

Пытки производились в подземных помещениях, подвалах с толстыми каменными стенами и сводами, чтобы ни один стон пытаемых жертв не доносился до слуха людей. Обычно такими пыточными камерами служили подвалы церквей и монастырей. В селе Преображенском в эпоху Петра I пытки раскольников производились в подвалах церкви Петра и Павла. Из застенков этой церкви, как думают некоторые историки, и вышла пословица: «Правда у Петра и Павла». Из записок московского служилого человека Желябужского (1682—1709 гг.) видно, что в Троице-Сергиевской лавре подземные застенки находились на Воловьем дворе, где производились пытки^[7]. В Прилуцком монастыре в Вологде пытки производились в специально оборудованной пыточной башне. В Соловецком монастыре пыточный застенок находился в нижнем этаже башни Корожни. В 40-х годах прошлого столетия путешественники видели еще сохранившимся в этом застенке крюк в своде, на котором висел блок для подъема на дыбу осужденного^[8].

В сибирских монастырях во второй половине XVII в. были особые дворы для пыток и казней, и до сих пор еще живо предание, что здесь пытали и сжигали на кострах колдунов и ведьм^[9].

Пыткам подвергали не только подследственных. Попавших в цепкие объятия инквизиции одна только смерть могла избавить от мучений. Те же, кто оставался в живых и заточался в монастыри, до конца жизни продолжали чувствовать на себе жестокую руку палача. Они все время словно висели на дыбе, принуждаемые к сознанию и покаянию в несуществующих грехах.

Здесь мы должны различать двоякого рода пытки.

Это, во-первых, «смирение по монастырскому обычаю», т. е. попросту наказания узников, обычные истязания, которые были в ходу во всех монастырских тюрьмах. Без них в монастырском заточении не обходился ни один день. Афанасий, епископ холмогорский, в своих грамотах Соловецкому монастырю неоднократно предписывает прибегать к наказаниям и истязаниям заключенных с целью их «смирения». Он советует «смирять жезлием и узами, дондеже исправятся»; «чинить монастырское наказание — бить шелепами»; «держать под караулом, озорников бить нещадно». Он же сам заставлял связывать колодников веревками, волочить их по земле и плевал им в лицо, называя «погаными».

Для наказания узников в монастырях находилось даже особое «лобное место», где избивали их плетьми, батогами, розгами, шелепами и цепками^[10], по усмотрению настоятеля.

Во-вторых, по отношению к заключенным монастыри широко практиковали пытки в собственном смысле, как специальные истязания с целью вырвать нужное признание, заставить сознаться в своей вине, покаяться и покориться или с целью замучить до смерти, чтобы поскорей избавиться от беспокойных и опасных людей. Здесь существовали свои вариации и градации пыток в зависимости от тех целей, какие преследовали палачи. Самой обычной и сравнительно легкой пыткой было сковывание по рукам и ногам «железами» или приковывание железной цепью к стене за шею, руку, ногу. Эти «железа» и цепи бывали иногда настолько тяжелы, что изнуренный под их тяжестью узник скоро выбивался из сил, падал на пол и оставался недвижим. В историческом описании суздальского Спасо-Евфимиева монастыря исследователь Сахаров так описывает виденные им «железа»: «Одна из цепей длиною менее двух аршин и весом до двух пудов заканчивается с одной стороны зубчатым ершовым клином, вбивавшимся в стену, а с другой — околошейным железным охватом с петлями, в которые продевался замок». Бывали «железа» весом до четырех и даже до шести пудов.

Лицам, которые произносили «важные и непристойные слова», вкладывали в рот кляп. «А если паче чаяния, — говорила инструкция, — оный колодник станет произносить важные и непристойные слова, то класть ему в рот кляп и вынимать, когда пища будет давана, а что произнесет он в это время, то все сполна записывать, и, содержа секретно, писать о том»^[11]. В практике западноевропейской инквизиции кляп также был широко распространен. Испанская, например, инквизиция очень часто употребляла его. Там он был из железа, имел форму груши и мог механически раздвигаться. Когда его клали в рот, то раздвигали до нужных размеров и затем закрывали механизм. Кляп русской инквизиции был более прост по конструкции. Он был из дерева и имел форму четырехгранного усеченного клина. Эту деревяшку вкладывали в рот скованному по рукам и ногам узнику и вынимали лишь на время принятия им пищи.

Более мучительной пыткой были так называемые «монастырские четки». На шею надевали особую рогатку, к которой была прикреплена цепь с огромным обрубком дерева, так называемым «стулом». Это орудие пытки сильно мешало узнику стоять, сидеть и спать. В некоторых монастырских тюрьмах такие рогатки были довольно сложны. Они имели форму железного обруча, который надевался вокруг головы и замыкался с помощью двух цепей под подбородком. К этому обручу перпендикулярно приделано было несколько длинных железных щитов. Рогатка, таким образом, не позволяла узнику ни сесть, ни лечь, и ему оставалось спать стоя.

Но эти пытки были только «цветиками».

К «великим грешникам» применяли особо утонченные, бесчеловечные пытки. Их морили голодом, томили жаждой, удушали дымом, замораживали, жгли огнем и делали «стряски» на дыбе. Словом, здесь снова в правильной и беспрерывной череде повторялось все то, что узники уже пережили во время допроса и суда. После таких пыток очень часто бывали смертные случаи. Особенно жестоко и неустанно пытали лиц, заточенных «за общение с нечистой силой». В Соловецком монастыре смертные случаи от жестоких пыток сделались в конце XVII в. столь многочисленны и часты, что епископ холмогорский Афанасий вынужден был писать настоятелю монастыря Фирсу, чтоб «ни монахов, ни мирских людей граждански отнюдь не пытать, в хомут не класть, кнутом не бить, застенки не творить и на дыбу не поднимать, и стрясок не давать, огнем не жечь и водою не пытать и гладом не морить и мразом мучительски не томить»^[12].

Относительно церемоний, сопровождавших огненную казнь волшебников и еретиков, сведения наши весьма скудны. Несомненно, однако, что подобным казням во все времена придавали в России особенно торжественный и публичный характер, как это делала и западноевропейская инквизиция. Это вытекало из самого существа инквизиционных костров.

Для массы верующих это была, если хотите, наглядная картина страшного суда.

Главный инквизитор Арагонского королевства Николай Эймерик (1320—1399 гг.), написавший руководство для инквизиторов, ясно выразил такой взгляд на огненную казнь еретиков: «Это зрелище, — писал он, — представляет потрясающую картину страшного суда… Такой ужас и такие чувства должны быть внушаемы верующим. Они приносят величайшую пользу».

Такой же взгляд на сожжение еретиков разделяла и русская православная церковь. В этих видах огненные казни устраивались постоянно на больших площадях в центре города, чтобы наибольшее количество верующих имело возможность увидеть этот инквизиционный акт. По большей части казни приурочивались к воскресным и праздничным дням, а также к последним дням страстной недели перед пасхой, и о таких казнях заранее широко оповещалось все население.

Законодательные памятники эпохи царя Алексея Михайловича знакомят нас с некоторыми обрядностями, которые сопутствовали исполнению приговора. Законы предписывают сажать приговоренных к казни на шесть недель в так называемую «покаянную избу», где они должны были принести покаяние и приготовиться к смерти. Затем покаянный срок был уменьшен до десяти дней, из которых семь назначались для поста, два дня на исповедь и причастие, а на десятый день наступало исполнение приговора.

В назначенный день обреченные жертвы в сопровождении духовенства и военной команды шли к месту казни в посконных длинных рубахах, босые, с цепями на руках и ногах, женщины с распущенными волосами, держа в руках зажженные восковые свечи. В Москве казнь происходила на Красной площади, причем процессия с осужденными выходила из Кремля через Спасские ворота. Посреди площади был уже приготовлен сруб. Он представлял собой небольшую квадратную, срубленную из бревен постройку без пола и крыши. Сруб обкладывали соломой, смолой и другими горючими веществами. Осужденных ставили на высоком помосте вровень со срубом и читали во всеуслышание приговор. Потом, если волшебник или еретик приносил покаяние, то, став на колени, он должен был прочитать вслух покаянную молитву, нарочно для того составленную. Вероятно, за этой молитвой следовало краткое поучение одного из духовных лиц, обращенное к собравшемуся народу. Затем обреченные жертвы сталкивались палачом в сруб, и, по знаку царя или знатного придворного, а в провинциях — высшего представителя власти, палач поджигал солому, и сруб сгорал вместе с осужденным. На основании некоторых известий можно думать, что в момент сожжения духовенство пело похоронные песнопения, молясь о душе казненного. Пепел его развеивали по ветру, «чтоб отнюдь знаков и костей не было». Вместе с осужденными предавались сожжению и их «богомерзкие» тетрадки, заговорные письма, коренья, прокламации, рукописи и пр.

Однако строго установленного ритуала сожжения в России не было. Иногда волшебников и еретиков сжигали в деревянных клетках прямо на костре. По словам одной раскольничьей рукописи два раскольника Петр и Евдоким были сожжены в Москве в раскаленном докрасна котле^[13].

В эпоху Петра I русская инквизиция применяла утонченной вид казни — сожжение на медленном огне и так называемое «копчение огнем». Немецкий придворный Берхгольц, приезжавший в Россию в 1721— 1725 гг., знакомит нас с первым видом сожжения, описывая аутодафе одного «богохульника», который во время богослужения палкой выбил икону из рук епископа: «Его поставили на костер, сложенный из разных горючих веществ, и железными цепями привязали к устроенному на нем столбу с поперечной на правой стороне планкой, к которой прикрепили толстой железной проволокой и потом плотно обвили насмоленным холстом руку вместе с палкой, служившей орудием преступления. Сперва зажгли эту правую руку и дали ей одной гореть до тех пор, пока огонь не стал захватывать далее и князь-кесарь — вместе с другими вельможами, присутствовавшими при казни, не приказали поджечь костра. При таком страшном мучении преступник не испустил ни одного крика и оставался с совершенно спокойным лицом, хотя рука его горела одна минут семь или восемь, пока, наконец, не зажгли всего возвышения. Он неустрашимо смотрел все это время на пылавшую свою руку и только отвернулся в другую сторону, когда дым уж очень стал есть ему глаза и у него начали гореть волосы. Меня уверяли, что за несколько лет перед тем брат этого человека был сожжен почти таким же образом»^[14].

Еще более мучительной была казнь путем «копчения на огне». Такой казни были подвергнуты в 1701 г. некий Григорий Талицкий и его сообщник Савин, а в 1722 г. служилый человек Левин. Талицкий распространял в народе «безденежно» тетради, в которых, «антихристом ругаясь, писал великого государя; народам от него, государя, отступати велел», советовал не платить податей и призывал стрельцов, собравшись, идти на Москву. Он был судим, как раскольник и «богохульник». Обоих осужденных, Талицкого и Савина, по свидетельству иностранца Штраленберга, в течение восьми часов окуривали едким составом, от которого у них все вылезли волосы на голове и бороде и все тело медленно таяло, как воск; в конце концов, их истаявшие тела были сожжены вместе с эшафотом. «Богохульников» сожгли, не взирая на то, что они покаялись. В синодском указе 1722 г. по этому поводу открыто сказано, что Талицкий во время «казни, копчением творимой, не стерпя того, покаялся»^[15].

1. Котошихин — О России в царств. Алексея Мих. Гл. VI, стр.34. ↑
2. Собр. Ф. Туманского. Т. VI, стр. 80. Ср. «Русский архив», 1867, № 7, стр. 1151. ↑
3. «Виноград российский». Гл. 28. ↑
4. Там же. ↑
5. Там же. ↑
6. Там же и, кроме того: А. Денисов — Повесть о рождении и воспитании я о жизни и кончине Никона; у С. Максимова — Рассказы из истории старообрядчества по раскольничьим рукописям. СПБ. 1861. Стр. 54. ↑
7. И. Снегирев — Русские в своих пословицах. Ч. Ш. М. 1832. Стр. 199. ↑
8. «Русский архив». 1867, № 7, стр. 1156. ↑
9. «Русское слово», 1861, № 8, стр. 21. ↑
10. Цепками назывались плети с несколькими хвостами из пеньки на конце, причем концы для большей упругости намачивались в горячей смоле. Монастырские цепки по большей части бывали семихвостие. ↑
11. М. Колчин, ук. соч., стр. 36. ↑
12. Рукопись Соловецкой библиотеки, № 20, стр. 428, 439—522. Цитата в сборнике «Древняя и новая Россия». 1878. Т. II. Стр. 303—304. ↑
13. Е. Грекулов, ук. соч., стр. 33. ↑
14. «Дневник камер-юнкера Берхгольца». Ч. II. М. 1861. Сер. 283—284. ↑
15. В. Загоскин — Очерк истории смертной казни в России. Казань. 1892. Стр. 57. ↑