Борьба с расколом

Наиболее яркую картину инквизиционной практики русской церкви в период московского самодержавия дает ее борьба с широким религиозным движением, возникшим в половине XVII в. и известным в истории под именем раскола.

Внешним поводом его возникновения послужила церковная реформа, предпринятая патриархом Никоном. На этой почве внутри православной церкви произошло резкое столкновение между защитниками и противниками реформы, что привело в конце концов к образованию двух враждебных церковных лагерей. Оппозиция новшествам Никона возникла первоначально в среде низшего рядового духовенства, и вначале самые новшества послужили лишь поводом для открытого протеста этого духовенства против гнета церковной аристократии.

Рядовое духовенство было уже давно озлоблено чрезмерными поборами, вымогательствами и жестоким к нему отношением церковной знати. Когда же во главе русской церкви стал патриарх Никон, положение сделалось невыносимым.

Это был крупнейший и богатейший феодал, беспощадный и бесчеловечный эксплуататор. Став патриархом, он пустил в ход все преимущества своего положения, чтобы сосредоточить в своих руках наиболее обширные и доходные владения и скопить значительные сокровища. Современники говорят, что в интересах личного обогащения он грабил направо и налево, разорял и князей, и бояр, и монахов, и крестьян. «Похищайся бо тот волк Никон, яко разбойник грабя себе и святых монастырей села и вотчины, и у князей такожде отъемля всяко и к своим прилагая. И многие князи ослезил, и монастыри оскорбил и разорил, и простых крестьян тяжкими труды умучил»^[1].

В лице Никона, как в фокусе, сконцентрировался тот дух хищничества и жадности, который составлял характерную черту высших представителей феодальной церкви. Путешественник Павел Алепский сообщает, что Никон довел свои владения до громадных размеров сравнительно с владениями своих предшественников, так что сделался самым богатым человеком после царя. «Этот патриарх, — говорит Павел, — имеет большое влияние на царя и потому, в то время как прежде было пожаловано патриархии угодье в 10 000 крестьянских дворов, Никон довел их число до 25 000; ибо всякий раз как умирает кто-либо из бояр, патриарх является к царю и выпрашивает себе часть крестьян и имений умершего. Он взял также себе во владение много озер, которые приносят ему большой доход от соли и рыбы… Он взял себе половину дохода монахов, так что его ежегодный Доход составляет, говорят, 200 000 рублей. Доход его с церквей города Москвы н окрестностей составляет 14 000 рублей»^[2].

Кроме того, Никон построил три новых монастыря, которые приписал к своей кафедре как личную собственность. По его просьбе царь наделил от себя эти монастыри землями, селами, деревнями, пустошами, озерами, рыбными ловлями, соляными варницами с заводом и пр. Весь доход от эксплуатации имущества этих монастырей поступал в личную казну патриарха. Располагая огромными суммами, Никон и сам покупал у разных лиц земли на свое имя и имя своих монастырей, владения которых благодаря всему этому стали очень велики.

Но и этим не удовольствовался корыстолюбивый патриарх. К своим монастырям он распорядился еще приписать из разных областей 14 монастырей со всеми землями, угодьями, крестьянами и принадлежавшими этим монастырям капиталами. Таким образом, он создал для себя довольно обширный удел, некое феодальное княжество, где был вполне независимым правителем — маленьким царьком, не признающим над собой никакой власти.

И личная казна патриарха Никона была исключительной по богатству. В описи ее, между прочим, означено: 140 образов серебряных, золотых и вызолоченных, украшенных драгоценными камнями: яхонтом, жемчугом, бирюзой, топазами, изумрудами и алмазами; 48 золотых и серебряных крестов, также украшенных драгоценными камнями; 12 панагий золотых и серебряных с драгоценными камнями; 22 церковных сосуда золотых с драгоценными камнями; 13 пелен бархатных и атласных с камнями; 16 посохов разных из дорогих сортов дерева, украшенных серебром и золотом с камнями. Затем перечисляется много одежд, драгоценных камней, золота в слитках и листах, шелк, кружева, оружие, часы и т. п. В мешках было найдено 16 696 рублей серебром, 2 449 золотых ефимков, 751 золотая монета разной ценности. Сверх того, по описи драгоценных вещей Никона, хранившихся в Воскресенском монастыре, значилось: золотой крест с 46 алмазами, золотая запона в камнях в 300 рублей, золотая панагия с большим яхонтом и 24 малыми, 4 изумруда в 300 рублей каждый, 2 изумруда в 700 рублей каждый и 2 изумруда в 200 рублей, несколько камней яхонта, топаза, жемчуга, алмаза^[3].

Никон рисуется в источниках жестоким истязателем и кровожадным тираном. Беспощадно расправлялся он со всеми подначальными людьми, в чем-либо провинившимися перед ним. На своем патриаршем дворе он подвергал их пыткам и истязаниям и собственноручно избивал их. Но выражению современников, он «иным ноги ломает дубиною, а иным кнутом кожу сдирает». Во всенародном прошении, поданном царю по поводу его жестокости, говорилось: «Умучи и священного чина и холопей твоих, нас, и сирот. И клеветал тебе на когождо, заточеньем и великими ругательствами облачаше и наенловаше»^[4].

Путешественник Павел Алепский пишет, что Никон за малейшие проступки попов «немедленно заточает их, ибо его стрельцы постоянно рыщут по городу и, как только увидят священника или монаха пьяным, сажают его в тюрьму… Нам приходилось видеть тюрьмы, переполненные такими людьми, кои находятся в самом скверном положении, будучи окованы цепями по шее и с большими колодками на ногах. В прежнее время сибирские монастыри были пусты, но Никон в свое управление переполнил их злополучными настоятелями монастырей, священниками и монахами… Разгневавшись на многих священников, он по справедливости сбрил им волосы и отправил их с женами и детьми в ссылку, чтобы там они окончили жизнь свою в злополучии»^[5].

Заключенным в тюрьмы он приказывал не давать пищи, моря их голодом. А на допросах обвиняемых пускал в ход всевозможные пытки и битье шелепами. По показанию одного из допрашиваемых, «он на пытке висел с часа два и тряска была… и патриарх-де велел ево и огнем жечь». Другой показывал: «Патриарх-де велел его дубьем бить в монастыре у ворот, а сам смотрел с крыльца и сослал его в Крестный монастырь с женой и детьми, а в дороге по селам монастырским велел ево бить по ногам дубьем же». Само правительство в 1666 г., после низложения Никона, «тихим обычаем и не шумно» наводило о Никоне справки: «кому бывший Никон патриарх… старцам, служебникам и крестьянам и сторонним людям чинил градское наказание: велел бить кнутьем, и руки и ноги ломать, или пытать и казньми градскими казнить, и кого имяны, и ныне где те люди, и нет ли кого из тех людей, пытанных или казненных, в мертвых»^[6].

После этого не удивительно, что низшее рядовое духовенство было озлоблено против Никона и называло его лютым волком. А за Никоном шли далее бесконечной вереницей митрополиты и епископы, отличавшиеся такой же жестокостью. Поэтому низшее духовенство упорным сопротивлением встретило церковную реформу, клонившуюся к усилению власти церковной знати. И первые споры об обрядовых новшествах дали прекрасный повод вылиться этому озлоблению наружу.

Однако это было только внутрицерковным делом и не могло еще быть причиной широкого социального движения, каким стал раскол. Истинные причины этого движения коренились в той жестокой классовой борьбе, которая была вызвана режимом укреплявшегося дворянского крепостнического государства. В результате оказывалось много лиц, недовольных московскими порядками. Лица эти принадлежали к разным социальным группам.

Боярская знать, отброшенная ростом дворянского самодержавного государства от политической власти и растерявшая свои привилегии, стояла в резкой оппозиции к самодержавию дворян-крепостников. Много недовольных было и среди массы посадских людей — купцов, ремесленников и даже «гостей». Они были недовольны податным гнетом и приказными порядками, а конкуренция иноземцев несла тяжелый ущерб их экономическим интересам. Основную же, наиболее многочисленную массу недовольных составляло крестьянство. Крестьянские массы с ростом дворянского самодержавия теряли последние остатки воли. Закрепощенные и доведенные до крайней нужды непосильными налогами, они особенно больно чувствовали на себе тяжелую лапу самодержавия дворян.

Вот почему оппозиция реформе, возникшая первоначально в среде низшего духовенства, встретила широкие сочувствие и поддержку крестьянских масс. Крестьянство шло охотно за своими попами, потому что жить становилось решительно невмоготу. Недовольство существующим социальным порядком нашло в расколе форму для своего выражения. Распыленные и неорганизованные крестьянские массы под лозунгом борьбы за старую веру выступали против своих эксплуататоров.

С открыто реакционных позиций раскол поддерживали другие классовые группы — противники дворянской политики: остатки боярской знати и некоторые церковные иерархи, еще не порвавшие с феодальными традициями.

Таким образом, раскол с самого начала отражал в религиозной форме противоположные интересы различных социальных групп. Оппозиция государственной церкви была одновременно и оппозицией дворянскому самодержавию.

Основную массу раскольников составляли закрепощенные крестьяне. Они не разбирались ни в сугубой, ни в трегубой аллилуйе, ни в других догматических тонкостях обряда и культа. Им не нужно было и попов. Им нужна была жизнь иная, лучшая, чем та, которую несла с собой московская вера вместе с непосильными налогами и закрепощением. И они под реакционным лозунгом «старой веры» выражали свой протест против господства крепостников. Этим и объясняется необыкновенная живучесть раскола в ту эпоху и тот ожесточенный кровавый поход, который предприняла против него церковь, опираясь на полное сочувствие и поддержку московского самодержавия.

Поход открыл сам Никон, патриарх. С самого начала церковных споров он захотел кровавым террором разом покончить со всеми противниками реформ. Все первые вожаки и руководители раскола по его приказанию были схвачены, пытаны и заточены по монастырям. Многим «языки резали и руки отсекали, многих и в струбах сожигали». Террор его увеличивался по мере роста движения. Когда в 1654 г., во время чумы, в Москве и других городах произошли восстания против Никона, он настоял на применении к восставшим самых беспощадных мер. Об этих мерах одно «сказание» о Никоне говорит так: «А сам многих в весях людей божьих в храминах заваливая, а иных заваливши огнем сожигая и живых. И тако тогда многие христиане по градам и селам без покаяния и без причащения умираху»^[7].

Скоро инквизиционные костры запылали на всем огромном пространстве Московской Руси. Один из вождей раскола протопоп Аввакум так писал о Никоне: «Епископа Павла Коломенского^[8], муча, и в новгородских пределах огнем сжег, Даниила, костромского протопопа, муча много, в Астрахани в земляной тюрьме заморил; Гавриилу, священнику в Нижнем, приказал голову отсечь; Михаила же, священника, без вести погубил: перевел к тюрьме, да и не стало вдруг; двух священников, вологжан, безвестно же и где дел; со мною 60 человек у всенощнова взял, муча и бив и проклиная, в тюрьме держал, малии в живых обретошася; а меня в Даурскую землю сослал… Жена моя, протопопица Настасья с детьми в земле сидит; и старец соловецкой пустыни Епифаний наг в земле же сидит; два языка у него никониане вырезали… На Мезени из дому моего двух человек удавили никониане на виселице. На Москве старца Аврамия, духовного сына моего Исайю Салтыкова в костре сожгли. В Боровске Полиекта, священника и с ним 14 человек сожгли. В Нижнем человека сожгли. В Казани 30 человек. В Киеве стрельца Иллариона сожгли. А по Волге той живущих в градех и в селах и в деревеньках тысяща тысящами положено под меч не хотящих принять печати антихристовы»^[9].

Все эти жестокости по отношению к противникам церковной реформы исходили исключительно от патриарха Никона и епископов, которые, по выражению современников, «на кровопролитие поучаху царя». Церковный собор 1667 г. в Москве своим авторитетом освятил и легализовал такую политику кровавых преследований. На вопрос, предложенный царем, «еретика и раскольника следует ли наказывать градским законом или только церковным наказанием», собор дал определенный ответ, что еретики и раскольники «не только церковными наказаниями имут наказатися, но и царским, сиречь градским законом и казнением», т. е. по силе «Уложения» царя Алексея Михайловича смертной казнью через сожжение. Кроме того, собор опубликовал во всеобщее сведение свое постановление, в котором объявлял всех противников церковной реформы еретиками, предал их проклятию и потребовал, чтобы московское правительство стало твердо на путь беспощадного террора по отношению к ним. Собор требует от царской власти «казнения и поражения жестоковыйных и хищных волков, на стадо христово нападающих», и сам патриарх Иоасаф, сменивший Никона, от лица собора лично обращается к царю с воззванием: <Да крепкою десницею твоею защитиши церковь божью от них, да мстиши им их безбожное ратование»^[10].

Таким образом, вновь подтверждается теория инквизиции с помощью государственного меча, выработанная Иосифом Волоцким в борьбе с противниками церковно-монастырского землевладения. Эта теория встретила полное сочувствие московского самодержавия. Под знаменем защиты божьей церкви от «хищных волков» Московское государство открыло совместно с церковью организованный кровавый поход против крестьянского недовольства, выливавшегося наружу в форме борьбы за старую веру.

В этом совместном походе на долю церкви выпадала самая активная роль. Будучи широко разветвленной и централизованной организацией, она повсюду ведет кровавую борьбу со всяким проявлением непокорности государственной и церковной власти и с свирепой беспощадностью при поддержке царской власти искореняет крестьянский раскол. Особенно усилилась деятельность церкви по искоренению раскола во время революционного восстания угнетенных под предводительством Степана Разина. Церковно-монастырские крестьяне всюду пополняли ряды восставших. Они видели в лице представителей господствующей церкви своих классовых врагов наравне со всеми помещиками и открыто выступали против них на стороне разинцев. В Придонском крае, а также во многих местах Тамбовской, Симбирской и Пензенской губерний церковно-монастырские крестьяне восстали поголовно и захватывали в свои руки земли, рыбные ловли и другие угодья, принадлежавшие епископам и монастырям. В Нижегородской губернии монастырские крестьяне богатого Макарьевского монастыря перебили монастырских начальников, отворили ворота разницам и присоединились к ним. С другой стороны, в ряды восставших вливалось очень много раскольников-крестьян. Иногда в качестве агитаторов участвовали и беглые попы-раскольники. Они в некоторых местах играли даже роль повстанческих вождей и вместе с восставшими крестьянами сражались против царского войска. Даже женщины-раскольницы принимали иногда активное участие в борьбе с дворянским самодержавием и государственной церковью. Так, например, известно, что в Арзамасском крае некая «старица» Алена стояла во главе семитысячного отряда восставших крестьян и вместе с казацким атаманом Федором Сидоровым производила налеты на помещиков и правительственные отряды.

При таких обстоятельствах искоренение раскольников приобретало чрезвычайно важное значение для церкви не только как защитницы крепостничества и самодержавия; она защищала и свою собственность. Церковь яростно обрушилась на восставших крестьян. Все приверженцы разина и сочувствующие ему были торжественно объявлены ею отступниками от православия и еретиками. Они вместе с Разиным преданы были с церковных амвонов проклятию и обрекались церковью на казнь «по градскому закону», В Москве сам патриарх Иоасаф в очень торжественной обстановке провозгласил им анафему и проклял их навсегда.

«Страх господа бога презревший, и час смертный и день судный забывший, церковь святую возмутивший и обругавший… народ христианский возмутивший и многие невежды обольстивший… и на все государство московское зломысленник, враг, крестопреступник, разбойник, душегубец, человекоубиец, кровопиец, новый вор и изменник, донской казак Степка Разин с наставники и зломысленники такового зла… да будут прокляты, анафема!».

Кроме того, достигла чрезвычайного напряжения деятельность церкви по розыску раскольников и передаче их для наказания в руки светских властей. По мере подавления восстания в отдельных районах церковные власти приводили все население к присяге на верность церкви и царю. Раскольники естественно, не желали целовать крест и евангелие «никониан». Местные же епископы объявляли их «бунтовщиками» и доносили о них светским властям. И по одним таким доносам всех раскольников, даже не принимавших участия в движении Разина, светские власти казнили массами: пытали, сажали на кол, прибивали гвоздями к доскам и бросали в огонь, отсекали руки, рубили на куски. Вешали по берегам рек, и виселицы с повешенными на плотах пускались вниз по рекам на страх врагам.

Этот террор особенно свирепствовал в Нижегородском крае, одном из первых и главнейших центров раскола.

В 1671 г. по розыску митрополита новгородского Филарета была схвачена в Темникове раскольница Алена, возглавлявшая один из крестьянских повстанческих отрядов. В митрополичьем духовном приказе она была обвинена в колдовстве и под пытками призналась, что «портила людей с атаманом с Федькою Сидоровым и его учила ведовству».

После церковного суда она была выдана князю Юрию Долгорукому, подавившему крестьянское восстание в Нижегородском крае, и, как колдунья, сожжена публично в срубе. Современники говорят, что когда объявили ей приговор и повели жечь ее в срубе, она не изменилась в лице и громко сказала: «Когда бы все так воевали, как я, то князь Юрий навострил бы от нас лыжи»^[11].

В 1672 г. тот же нижегородский митрополит Филарет обращается к царю с просьбой приказать светским властям принимать от него всех «ослушников и сильников», посылаемых к градскому суду с распросными речами «для подлинного розыску».

Неудивительно, что когда под Арзамасом была образована особая следственно-судебная комиссия для окончательного искоренения всех врагов царя и царской веры, то митрополит Филарет доставлял сюда из своего духовного приказа «ослушников и сильников», заподозренных им в расколе и бунте. А из рук этой следственно-судебной комиссии живым никто не уходил.

Нидерландский посол Кундрад фон Кленк, очевидец событий, назвал это место «преддверием ада». «Вокруг Арзамаса, — писал он, — где Долгорукий разбил свой лагерь, везде виднелись виселицы, обвешанные трупами. Кроме того, везде плавали, как казалось, в собственной крови тела, лишенные голов, и виднелись посаженные на кол, из которых иные жили уже третий день. Вообще в течение трех месяцев не менее 11 тысяч человек были казнены палачами»^[12].

Среди них большинство лишалось жизни только за принадлежность к расколу по розыску и доносам Филарета. Вероятно, эти события и имел в виду протопоп Аввакум, когда писал: «А по Волге той живущих во градех и в селах и в деревеньках тысяща тысящами положено под меч не хотящих принять печати антихристовы»^[13].

Раскольники толпами бежали из городов и сел от этого страшного террора, уходили без оглядки в лесные дебри, в малозаселенные или ненаселенные места на окраинах, так называемые «пустыни», где далеко от Москвы, в глухих северных лесах Поморья, вырастали целые деревни и слободы, скиты и часовни. Беглецы утверждали здесь свои порядки и свой культ без попов и жили «подаянием да трудами своими, пашни пахали и сеяли или кормились от рукоделия». Беглецы разносили «старую веру» в местах своего поселения. Мы видим, что уже в 1673 г. митрополит сибирский и тобольский пишет енисейскому воеводе, чтобы он «способствовал игумену, протопопу и попам церковных раскольников унять, чтобы они впредь церковью божьею не мутили и от своих бы злокозненных умышлений престали»^[14].

После подавления восстания Степана Разина во главе русской церкви становится опытный в делах инквизиции, крутой и жестокий нравом патриарх Иоаким. Самый крупный землевладелец того времени, непримиримо враждебный ко всему, что выходило за пределы официального московского православия, он был фанатиком своего дела. Еще в 1664 г., будучи тогда архимандритом Чудова монастыря, он разделял с патриархом Никоном лавры одного из самых ревностных искоренителей начинавшегося религиозного движения. Это он выдвинул и защищал проект собрать всех еретиков в один город, сжечь их и таким образом очистить русскую землю от заразы. Он же добился огненной казни для первых вожаков раскола, томившихся в заточении. В 1682 г. по его настоянию были сожжены в срубах протопоп Аввакум, поп Лазарь, монах Епифаний и дьякон Федор «за великие на царский двор хулы», за то, что в припадке фанатической злобы они, особенно Аввакум, не скрывали своей непримиримой вражды к «еретикам-никонианам».

Из своего далекого заточения, из подземной глухой тюрьмы Аввакум не переставал «как пес лаять».

«Огнем, да кнутом, да виселицей хотите веру утвердить, блядины дети! Которые-то апостолы научили так?»

«Перестань-ко ты нас мучить тово! — взывал он к царю. — Возьми еретиков тех, погубивших душу твою, и пережги их, скверных собак… а нас распусти, природных своих. Право будет хорошо»^[15].

И фанатик, жаждавший крови своих противников, был поскорее сожжен.

В 1681 г. под председательством патриарха Иоакима состоялся церковный собор, который разработал и утвердил целый ряд новых мероприятий по искоренению раскола. Из них самым важным являлось то, что местные епископы в отношении к раскольникам наделялись почти неограниченными инквизиторскими полномочиями, а в места, наиболее зараженные расколом, назначались, кроме того, особые агенты патриарха в роли «увещателей». Гражданские и военные власти должны были оказывать духовным инквизиторам всевозможную помощь и беспрекословно выполнять все их распоряжения и приговоры. В центре же сам патриарх через свой духовный приказ руководил всем делом инквизиции.

Царская грамота новгородскому митрополиту Корнилию от 1682 г. «О повсеместном сыске и предании суду раскольников» дает нам возможность точно установить организацию русской инквизиции в этот период. Она в общем оставалась неизменной и во все последующее время.

Эта царская грамота предоставляет местным митрополитам и епископам полное право сыска и допроса или розыска «с пристрастием». «И ты б церковных раскольников, которые ныне и впредь объявятся в Великом Новгороде и в Новгородских пригородах и в уездах, велел сыскивая приводить в приказ духовных своих дел и чинил им указ по правилам святых апостолов и святых отцов и по своему архиерейскому рассмотрению», т. е., другими словами, в духовном приказе начиналось над раскольниками настоящее судебное следствие с применением пыток, во время которых особые архиерейские дьяки записывали все «пыточные» или «распросные речи». Для привода лиц, обвиненных в расколе, епископ, в случае необходимости, имел право требовать у светских властей военной команды. «А буде кто церковные раскольники учинятся сильны и ты б для посылки по тех раскольников велел у боярина нашего и воеводы… и у дьяков имать служилых людей, сколько будет надобно». Епископ имел право после розыска выносить и свой окончательный приговор. «А которые раскольники, по твоему рассмотрению, доведутся градскому суду и ты б… тех раскольников велел отсылать к боярину нашему и воеводе… и к дьякам».

В данном случае светские органы власти являлись лишь исполнителями постановлений церковного суда. «А ему, боярину нашему и воеводе., и дьяком тех раскольников, хотя буде кто и смертной казни не будет повинен, без твоего ведома освобожать не велено»^[16].

Таким образом, и в период московского самодержавия по существу вся полнота судебной власти оставалась в руках местных епископских судов, преобразованных теперь в приказы духовных дел. Они по-прежнему держат в своих руках сыск, суд и расправу над еретиками. В центре же патриарший духовный приказ осуществлял высшее руководство русской инквизицией. Приговоры епископских духовных приказов были окончательными и обжалованию не подлежали. Только для исполнения над обвиненными смертной казни требовалась санкция царя, который мог заменить ее другим наказанием, но почти всегда утверждал смертные приговоры, выносимые патриархами или епископами. Ко всяким другим наказаниям, в том числе и к заточению в монастырские тюрьмы, епископы и патриарх имели право приговаривать своей властью, без санкции царя. Лишь исполнителем казни выступала царская власть, чтобы «все незнающие бога язычники, как сказано в соборном постановлении 1681 года, видя в державе российского царства такие благочинные действия, возглаголили: воистину бог с ними есть»^[17].

Какими широкими инквизиторскими полномочиями наделило московское самодержавие местных епископов, ясно показывает царская грамота двинскому воеводе от 1682 г. «О назначении Афанасия Холмогорским епископом и об сказании ему в нужных случаях содействия против церковных отступников». В этой грамоте, между прочим, сказано: «И будет он, архиепископ, к тебе, боярину нашему и воеводе и к дьяку учнет присылать для приставов и пушкарей и стрельцов по ослушников во всяких церковных и духовных делах, и ты б боярин наш и воевода… и дьяк велели ему, архиепископу, для ослушников приставов, пушкарей и стрельцов давать, сколько человек понадобится, без всякого мотчанья; а в духовные дела тебе, боярину нашему и воеводе, и дьяку отнюдь не вступаться». Ясно, таким образом, что духовные приказы в деле сыска, розыска, применения пыток и суда над раскольниками наделялись исключительными полномочиями и были вполне самостоятельны. «А которых всяких чинов людей, — читаем в той же грамоте, — во всяких церковных и в духовных делах и церковных раскольников, по распросным речам для подлинного розыску учнет (архиепископ) к вам присылать и ты б, боярин наш и воевода, и дьяк велели у него таких людей принимать и к нам, великим государям, об них писали имянно, а их до нашего указу держали в крепких тюрьмах, как и иных таких же их братью раскольников»^[18].

Эти царские распоряжения были лишь исполнением соборных определений 1681 г. Отцы собора во главе с патриархом Иоакимом в своих постановлениях требовали от царской власти «воеводам и приказным людям в города и в села послать грамоты, а впредь всем воеводам и приказным людям писать в наказы, чтобы то дело (раскол) было под его государевым страхом в твердости; а вотчинникам и помещикам, у кого такие противники есть и будут, по тому же объявлять в городах архиереям и воеводам; а которые раскольники где объявятся и по посылкам архиерейским учинятся сильны, и им воеводам и приказным по тех раскольников посылать служилых людей»^[19].

Добившись такой организации инквизиции, патриарх Иоаким мог теперь, пользуясь поддержкой московского самодержавия, твердо держать все дело сыска и расправы с раскольниками в своих руках и побуждать гражданские власти к беспощадному преследованию их. Жестокий крепостник, он мог теперь в качестве главного инквизитора с полным успехом развернуть свою деятельность на всем огромном пространстве Московского государства. И в буре тех политических событий, которые происходили во время его патриаршества (1674—1690 гг.), он выступал не только главным политическим лицом, вдохновителем деяний правительства Софьи, опекуном малолетних царевичей Иоанна и Петра, но и главным инквизитором русской православной церкви, поставившим делом своей жизни искоренить «злой плевел еретический в конец».

В эти годы преследование раскольников достигает большого размаха.

В 1683 г. псковский митрополит из своего духовного приказа отправил к воеводе для «градского наказания» трех человек, по-видимому, беглых монастырских крестьян, обвиненных в расколе. В отписке царям псковского воеводы по этому случаю читаем, что митрополит прислал их «с памятью и распросными речами» и что они «огнем и клещами жжены многажды и были им многие встряски и 100 ударов плетьми». О них последовал такой царский указ, санкционировавший церковный приговор: «Велеть вора и раскольника Ивашку Меркурова сжечь в костре, сказав ему вину его, и пепел разметать и затоптать, а Мартынка Кузьмина и бобылку Печерского монастыря отослать для подначальства на монастырский двор и велеть держать под крепким под началом и за верными людьми»^[20].

В том же году по отписке новгородского митрополита была учинена кровавая расправа над крепостными крестьянами поместья кн. Долгоруковых. Агенты новгородского митрополита обвинили крестьян в расколе, и на них обрушились пытки, истязания, заточения и казни. По этому поводу Долгоруковы подали челобитную, в которой просили освободить крестьян, заключенных в тюрьму. «От крестьянишек наших воровства и бою и бесчестья и расколу и мятежу и никакого дурна не бывало, — писали они, — а огласил и писал строитель Рафаил^[21] на крестьянишек наших не делом, а потому что ему и присыльным людям ничего поминков не дали. Крестьянишки наши, видя над собой великое разоренье и пытки и казни смертные… сказали поневоле на себя и винились, чтобы им освободиться от смерти напрасной».

В 1684 г. по делу, начатому в церковном суде о Кольском раскольнике стрельце Иване Самсонове с товарищами, воеводе был послан царский указ: «Велено тем еретикам и церковным противникам Кольским стрельцам Ивашке Самсонову. Матюшке Левонтьеву и ссыльным людям Проньке Матвееву. Мартынке Васильеву, в Кольском остроге, сказав их вину, сжечь их на площади в костре»^[22].

Вождям и руководителям раскола, вообще «пущим заводчикам», никакой пощады не давалось, даже в случае их раскаяния. Царская грамота новгородскому митрополиту от 1684 г. по делу новгородского духовного приказа о раскольнике Михайлове, приговоренном к «градскому наказанию», повелевала: «Пущево вора иконника Федьку Михайлова допросить, истинное ли покаяние приносит церкви божьей, и у отца духовного исповедаться и святых христовых тайн причаститься желает ли? и буде скажет, что… желает, и его велеть отцу духовному исповедать и причастить, а причастя, спустя день или два, велено его» Федьку, за его многое воровство, казнить смертью, сжечь»^[23].

Все острие гонений было направлено против крестьян. Боялись не столько раскольников, сколько убегавших крестьян, которые приставали к ним. И по внушению патриарха Иоакима, русскому духовенству отводилась активнейшая роль в борьбе против таких непокорных крестьян. В царских указах воеводам и приказным людям постоянно ставилось на вид, чтобы они тщательно сыскивали «мятежников» и приводили их в духовные приказы, где их ожидали дыба и кнут. И, конечно, мучительные пытки принуждали многих из них признаваться в «противностях церкви и в мятеже».

Этот массовый террор под знаменем охранения чистоты православия был санкционирован в 1685 г. изданием знаменитых в истории русской инквизиции двенадцати статей, проникнутых духом исключительной жестокости. Официально эти статьи известны в истории под именем Указа малолетних царей Иоанна и Петра. Но их неофициальным творцом был патриарх Иоаким, игравший крупнейшую роль при царском дворе того времени и самолично проводивший от имени малолетних царей все мероприятия в области церковных дел. В этих статьях предписывалось хватать всякого, кто не ходит в церковь, не исповедуется и не пускает к себе в дом священника. Таких приказано было подвергать пыткам, допрашивая, у кого они учились расколу и есть ли у них единомышленники. На кого покажут, тех велено брать немедленно и в свою очередь пытать, нет ли у них единомышленников. Если они показывали на новых лиц, хватать и этих и пытать. Непокаявшихся или возвратившихся в раскол после покаяния велено было «жечь в срубе и пепел развеять».

Точно так же повелевалось «казнить смертью» без всякой пощады всех вождей и руководителей раскола, хотя бы они и «покорение церкви принесли». Всех же прочих, принесших повиновение, велено ссылать в монастырские тюрьмы под строгий надзор, неженатых и бездетных до конца жизни, а других «впредь до покаяния», по усмотрению монастырских властей. Лиц, которые давали у себя приют раскольникам, хотя бы приютившие и не знали о их принадлежности к расколу, приказывалось также хватать, пытать, бить батогами и ссылать в дальние города. Все имущество казненных и ссыльных отбиралось в государственную казну.

За исполнением и проведением в жизнь этого указа предписано было строго следить. На местных епископов ложились главные обязанности в сыске и искоренении раскольников. Руководимое ими местное низшее духовенство обязывалось доносить епископам о всех, кто не исповедуется и не ходит в церковь.

Наступил, действительно, настоящий разгул инквизиции. Местные епископы через свои духовные приказы начали повсеместные грандиозные сыски, облавы, аресты, а по их приговорам «градские власти» ссылали или жгли. Преследование дошло до неслыханных размеров. Людей сжигали иногда сотнями в разных местностях. В одном раскольничьем документе сохранилось известие, что по приговору патриарха Иоакима перед пасхой 1685 г. было сожжено в Москве 90 человек. Жгли тогда повсюду. Жгли в Вязниках, во Владимире, Новгороде, жгли в Олонце, Каргополе, Мезени, Холмогорах. Особенно прославились в это время своими гонениями епископы Афанасий Холмогорский и Игнатий Тобольский. В раскольнических сочинениях XVII— XVIII вв. авторы их неизменно говорят о большом количестве сожженных. Нечего говорить о том, какое большое количество народу подвергалось другим тяжелым наказаниям— заточениям, ссылкам, битью кнутом, батогами, вырезыванию языка, ноздрей и пр.

Леса снова наполнились беглецами. Но следом за ними летели грозные приказы патриарха от имени малолетних царей о сыске и поимке их. Повсюду местные епископы рассылали своих агентов из духовных лиц в сопровождении офицеров и подьячих с командами стрельцов. Они имели строгое предписание: «Воров и церковных раскольников. сыскав, хватать и к распросу и розыску присылать, а пристанища их воровские разорять, жечь без остатку, чтоб они, воры, не множились и впредь пристанища им, ворам, не было»^[24].

Но это мало помогало. Целые толпы двигались на окраины и за рубеж. Они путешествовали иногда целыми домами и даже гоняли за собой скот. Целые отряды заседали в диких и неприступных местах и с оружием, в руках отбивались от инквизиторов. Иногда происходили настоящие сражения.

В 1689 г. новгородский митрополит Корнилин послал протопопа Льва Иванова в сопровождении большого отряда стрельцов для сыска раскольников в Заонежскую область. Когда они возвращались со своей экспедиции, раскольники по ночам обстреливали их из ружей. «Воры де и противники и раскольники на них и на стрельцов, по две ночи, на лесу, находили, из пищалей по Них стреляли и одного человека стрельца ранили, и они де прапорщик и подьячий от них отстрелялись, а поймать де их воров они никоторыми мерами не могли»^[25].

В 1692 г. в Пудожской волости огромная толпа раскольников под предводительством монаха Иосифа вступила в сражение с присланным Афанасием, епископом холмогорским, отрядом стрельцов. Раскольники имели 100 ружей и два четверика пороху. Во время схватки Иосиф был убит пулей, а все остальные были схвачены и преданы сожжению: «числом суще тысяща двести душ», по словам раскольничьего писателя^[26].

Иногда беглецы были совершенно неуловимы, укрепляясь в неприступных местах. В 1688 г. 500 человек, преследуемых инквизиторами, засели в укрепленных места близ Тамбова и Козлова и с ожесточением отражали нападение донских казаков, посланных для поимки их.

На Дону, куда бежали от преследований инквизиторов и стрельцы, и мелкие посадские люди, и боярские рабы, и холопы, скопилось особенно много горючего материала. Этим стала пользоваться сильная противомосковская партия, образовавшаяся среди зажиточного казачества. Лозунг защиты старой веры, за которую жгли и рубили головы в Москве, стал для нее прекрасным агитационным средством привлечь к себе всех беглецов для отпора московской политике колонизировать Дон.

Уже в 1686 г. под этим лозунгом началось противомосковское движение на Дону. Во главе его стал донской атаман Самойло Лаврентьев, который замышлял организовать даже большой поход на Москву.

Однако инквизиция не дремала. Патриарх Иоаким имел уже свою верную агентуру и здесь. Он наводнил весь Дон «увещателями» и наблюдателями и поставил своей задачей обезвредить здесь «богомерзкую от тех воров противность и привращение к таковому же злому делу простолюдинов и легкомысленных людей». В 1686 г., в самый год движения противомосковской партии, от царского имени патриарх Иоаким уже шлет на Дон грамоту, чтобы и там начать повсеместный сыск, ловить «пущих заводчиков» раскола и привозить их в Москву в патриарший духовный приказ. Здесь действовали главным образом рассыльные агенты белгородского епископа, который всех схваченных отсылал на суд патриарха.

В 1688 г. стали очищать от еретиков и донское войско. У многих донских казаков вырезали языки, а затем ссылали их «за противность и ругательства ко св. церкви и за выскребывание в библии орла, и за непристойные слова про великого государя и за возмущение народов»^[27]. Партия зажиточных казаков, верная Москве, помогала русской инквизиции искоренять врагов. И сам донской атаман Самойло Лаврентьев в 1688 г. после «пыточных речей» в духовном приказе должен был признаться в еретичестве; он был объявлен богоотступником и казнен в Черкасске за то, что называл патриарха антихристом, митрополитов — кровопийцами и хотел идти к Волге, как и Разин^[28].

Но и после этих казней движение в приволжских и придонских степях не утихало. В 1693 г. правительство получило донесение черноярского воеводы о набеге на Черный Яр большого числа «воровских воинских людей… и с теми воровскими воинскими людьми бой был долгое время…, а знатно с теми воровскими воинскими людьми были раскольщики-казаки»^[29]. В том же году астраханский воевода писал черноярскому воеводе о принятии мер предосторожности против живущих за Кубанью раскольников из казаков, которые готовились производить грабежи на Волге и напасть на Черный Яр^[30]. В 1696 г. снова отмечается такое же явление на Волге и на Каспийском море: «Явились воровские люди и раскольщики на Волге и на море, и за теми воровскими людьми посылали служилых людей, и тех воровских людей и раскольщиков многих побили и переранили»^[31].

Это — те обнищалые, ожесточенные беглые крестьяне и стрельцы, которым патриарх Иоаким за двуперстное крестное знамение и сугубую аллилую угрожал огненным костром. Они бежали, спасаясь от кошмарных преследований инквизиторов. «Покидая дворы свои и животы», бежали сюда пашенные и оброчные крестьяне с женами и детьми, мелкие посадские люди, стрельцы, ямщики и представители низшего духовенства, попы, чернецы и дьяконы. Но’ основной массой беглецов была и здесь многомиллионная масса угнетаемого крепостниками крестьянства, которое поддерживало раскол как протест против своего угнетения и закабаления.

Многие строили здесь свои «воровские городки». Но еще большее количество скиталось отдельными партиями, удалялось в приволжские и донские степи и здесь группировалось в отряды с целью отомстить угнетавшему их государству за обиды и гонения и истребить всех воевод, бояр и попов.

В продолжение всей первой половины XVIII в. борьба с расколом в России продолжалась на основе традиционной церковной практики, выработанной Иосифом Волоцким и подтвержденной целым рядом соборных постановлений.

Так называемые «Статьи о святительских судах», изданные в 1700 г. по распоряжению последнего патриарха Адриана для защиты судебных прав церкви, опираясь на практику древней восточной церкви, вновь доказывают право церкви беспощадно истреблять своих врагов. Учрежденный в 1721 г. на место патриаршества синод опять спешит доказать Петру I свое право, на инквизицию. В 1723 г. в синоде был заготовлен подробный доклад о тех мерах, какие церковь на основании постановлений соборов и отцов церкви имеет право принимать против еретиков и раскольников. Основная мысль доклада та, что совершенно законно предавать церковных противников «градским судиям во истребление телесы, да дух спасется»^[32]. В синоде царил всецело инквизиционный дух. Первым председателем синода был назначен рязанский митрополит Стефан Яворский, который в своем полемическом сочинении «Камень веры» пропагандировал право церкви казнить смертью всех еретиков. Фанатизм истого инквизитора он имел случай выказать на деле. В 1713 г. он яростно преследовал лекаря Тверитинова и цирюльника Фому Иванова, обвиненных в еретичестве в числе других. Стефан Яворский счел нужным дать делу такое направление, что цирюльник Иванов был сожжен на костре.

Такие же инквизиторские настроения были и у других членов синода. Неудивительно, что Духовный регламент, главный акт петровского законодательства по делам церкви, творцом которого является новгородский епископ, член синода Феофан Прокопович, проникнут инквизиторской жестокостью по отношению к расколу. В этом акте Феофан называет всех, открыто порвавших с господствующей церковью, «лютыми неприятелями государству и государю непрестанно зло мыслящими» и предлагает по отношению к ним целый ряд карательных мер, не останавливаясь перед смертной казнью и разорением мест поселения раскольников. Регламент дает целую программу борьбы с раскольниками, в которой главная роль отводится всему церковному аппарату от синода до приходского попа. Каждый приходской поп в присяге, даваемой синоду, обещался: «Клянуся богом живым, что во всю мою жизнь… по всем моим возможностям изыскивать и обличать потщуся, и которых в приходе моем раскольников через удаление от покаяния… или через иные приметы усмотрю или уведаю, не буду утаивать молчанием, но без всякого медления буду о них архиерею письменно объявлять и кому надлежит обязуюся нескрытно и неотложно доносить, страшася тяжкого за неисполнение сей моей должности наказания»^[33]. К доносам о тайных раскольниках синод привлекал и все православное население, обещая за донос вознаграждение в размере половины или третьей доли конфискуемого имущества раскольника^[34]. Для лучшего сыска раскольников синод счел нужным возложить общее наблюдение за сыском на особый институт «духовных инквизиторов». Творцом этой «духовной инквизиции» был Феофан Прокопович, который надеялся, что от усердной ее деятельности может «возрасти польза святой церкви и государственная и народная»^[35]. Монах Данилова монастыря в Москве Пафнутий был определен «протоинквизитором», т. е. главным инквизитором по всей России, а по епархиям были назначены «провинциал-инквизиторы», которым были подчинены особые «духовные инквизиторы» из монахов и попов, находившиеся по отдельным городам, уездам и крупным монастырям. Этот институт не был копией западноевропейской «святой инквизиции», и главной его задачей был неослабный контроль за деятельностью местных епископов, по преимуществу в области фиска. Но в общей системе церковного аппарата синод возлагал на «духовных инквизиторов» и обязанности непосредственно подчиненных ему «сыщиков» по делам раскола. Состоя во главе стройной и широко разветвленной организации наблюдателей, протоинквизитор, непосредственно связанный с синодом, являлся для последнего верной ищейкой раскольников и главным доносчиком о них. В инструкции, данной синодом протоинквизитору, об этом говорится довольно определенно: «Везде с прилежно тщательным радением как возможно смотреть, так ли духовные и светские персоны, у которых раскольнические дела и сборы ведомы, поступают во оных, как состоявшиеся о том е. и. в. указы и синодальные пункты повелевают и нет ли от кого какого-либо послабления и понаровки… Когда же где из оных раскольников явится явный или потайный их учитель… таковые присланы б были от управителей под караулом в синод»^[36].

Этот институт «духовных инквизиторов» просуществовал не более пяти лет и не успел развить своей деятельности по борьбе с расколом так, как хотелось его творцам. Но и за столь малое время монахи-наблюдатели в качестве доверенных синодальных ищеек проявили себя настоящими фанатиками. Монах Неофит, например, во время исполнения своих обязанностей проникался неутомимым пылом подлинного инквизитора. Увещевая раскольников, он им говорил без обиняков: «Без сумнения то надлежит с излишеством делать с вами, что сделал, ревнуя по боге, Илья пророк над жрецами и лжепророками Бааловыми; или понеже вы сами сожигаетесь и самосожигательству благоволите, то неуступно подлежит по гражданскому и духовному суду тое ж над вами производить». И при этом в образец истинного борца с еретиками он приводил ревностную деятельность одного древнехристианского епископа, который однажды, когда привели к нему еретика, прервал богослужение и в полном облачении «еретика и богоотступника Илиодора взял за шею омофором и живого на срубе дров сжег, а после литургию божественную без всякого зазору служил и оканчивал»^[37]. Столь же ревностно исполнял свои обязанности и другой монах — наблюдатель Иосиф Решилов, назначенный синодом в Стародубье в 1722 г. Во главе воинской команды он ходил по раскольничьим поселкам и принуждал под страхом смерти целовать крест и евангелие и креститься троеперстно. «Не в расколе спасение ваше, а в признании той веры, какую исповедует царь», — гремел он по селам и повел свою деятельность в таком погромном направлении, что даже сам черниговский епископ испугался и поспешил предупредить его, чтобы он, «излишество всякое оставивши, умеренно поступил»^[38].

Не отставали от этих монахов-наблюдателей в своей инквизиторской ревности и местные епископы. Филофей Лещинский, назначенный в 1702 г. митрополитом в Тобольск доказывал Петру I необходимость применения самых крутых мер по отношению к тамошним раскольникам, которые-де «церкви святой и государю во всем чинятся сильны и ослушны». Один пункт его «доносительных статей» гласил: «Церковных раскольников, отступивших от святой церкви и в упрямстве необратно ставших, истребляти, домы их разграбляти на великого государя, а их смерти предавати». По настоянию Филофея Петр I издал на его имя указ от 1704 г. который повелевал: «Раскольников отсылать к митрополиту, а ему их разговаривать всякими мерами накрепко, чтоб они от такого дела перестали; а которые раскольники на покаяние не придут, и тех с митрополья двора посылать к розыску в приказную палату к боярину и воеводам… и по розыску велеть их казнить смертью, жечь»^[39].

Подобным образом действовал и Афанасий, епископ холмогорский, ставленник и верный последователь жестокого патриарха Иоакима. Он обратил свой духовный приказ е застенок где мучил долгое время свои жертвы. В отписке Петру I от 1702 г. о раскольнике Ивашке Емельянове, который бежал из Соловецкой тюрьмы, он доносит, что его стараниями беглец разыскан и пытан: «По моему приказу тот раскольник Ивашко… в мой дом принят и расспрашиван накрепко, где он раскольничал, каково их то раскольничье жилище и в которых местах и сколько их раскольников»^[40].

В 1721 г. синод добился царского указа всем губернаторам «чинить духовным приставникам по делам раскола всякое вспоможение со всеусердотщательным радением». После этого местные епископы при содействии специальных воинских команд, предоставленных губернаторами в их распоряжение. открыли массовые гонения против «псов» и «волков хищных», «сатановеров» и «душегубительных бесов».

Заслуживает здесь упоминания инквизиторская деятельность нижегородского епископа Питирима. Он происходил из раскольнической купеческой семьи и первоначально скрывался от преследований господствующей церкви. Но непомерная жажда власти заставила его обратиться в гонителя раскольников. Он предложил свои услуги миссионера синоду и скоро был назначен епископом в Нижегородский край, один из главных центров раскола. После этого он с ревностью начал здесь свою работу по искоренению раскола.

Несмотря на то, что Петр I приказал ему бороться с расколом «с кротостью и разумом, а не так, как ныне жесткими словами», Питирим открыл настоящий крестовый поход против раскольников в Нижегородском крае. Казни, ссылки в монастырские тюрьмы, пытки и истязания непокорных следовали друг за другом и наполнили весь кран кровью, слезами и страданиями его бесчисленных жертв. В 1727 г. Питирим с гордостью доносил синоду о своих трудах, отмечая, что «во время ведомства его сыскано скрывающихся раскольников и от расколов ко св. церкви обращено 60 000 человек обоего пола». Но сколько было при этом погублено, сколько невинных было замучено в застенках питиримовских покоев, сколько заточено и сослано по монастырям!

Наш советский писатель Костылев, хорошо изучивший архивы Горьковского края, в своем произведении «Питирим» дает описание подвигов этого человека. Вот как здесь изображается «питиримово озлобление»:

«По всем улицам Нижнего день и ночь бродили солдаты с ружьями наизготовку, разъезжали конные патрули, обнажив сабли; ходили вооруженные монахи по домам, делали обыски, рылись в сундуках, под тюфяками, в бабьих юбках, даже в иконостасы заглядывали, в отхожие места и всякую писаную бумагу забирали и тащили в духовный приказ. Уводили и людей, а которые упорствовали, тех избивали и увозили связанными в Кремль…

На дворе духовного приказа с утра до ночи шли «распросы с пристрастием». Пять дюжих монахов рубцевали шелепами^[41] чужое тело, закусив языки, двигая напряженно челюстями, тяжело дыша, били людей, как нечто неодушевленное, как дерево или камень…

Haсмерть забили одну беременную монахиню, двух беглых попов… Одного раскольничьего старца обнажили, окунули в студеную воду и утром на холодке поливали его водой, пока «от бороды до земли соски не смерзли, аки поросли». Но был крепок старик — пришлось его дожечь огнем. Мороз не взял…

Внизу, в подвале под духовным приказом узников насильно причащали, вкладывая в рот деревянный кляп. Раскольников втаскивали в церковь, растягивали по лавкам, поп вливал из чаши в рот насильно причастие. Раскольники сжимали челюсти, их с силой растягивали монахи. Раскольники с злобой харкали причастием прямо в рот попу… Тогда все духовенство «соборне» принималось бить своих причастников, разбивали им челюсти, вышибали зубы. Кровь смешивалась с причастием, текла ручьями на пол… Некоторые после «принятия св. тайн» умирали…

Дьяки писали: «умре по-христиански». Телеги свозили убитых вниз, к кремлевской стене. Там солдаты заблаговременно нарыли могил».

А в это время в казематах и подвалах Питиримовой резиденции пытали и жгли «нераскаянных».

«Пахло гарью, паленым телом… Под каменными сырыми сводами колотились нечеловеческие вопли. Стоял придушенный однообразный рев голых, окровавленных, израненных, обгорелых полутрупов, корчившихся в воздухе, на весу, в цепких клещах громадных станков»^[42].

11мя этого инквизитора долгое время произносили в Нижегородском крае с трепетом, и о нем сложились полные ужасов сказания, сохранившиеся до нашего времени.

Всю эту инквизицию возглавлял синод, постоянно руководивший ею и направлявший ее. Синод сам часто судил важных раскольников, самостоятельно вел «допросы с пристрастием», имел свою тюрьму, и за ним иногда числилось такое большое количество подследственных, что даже не хватало места для размещения их в синодальной тюрьме. В 1721 г. синод принужден был обратиться к военной коллегии с просьбой разрешить содержать своих подследственных при Санкт-Петербургском гарнизоне и приставить к ним специальный караул^[43].

Синод распоряжался и рассылкой воинских команд для поимки укрывавшихся раскольников. Для этого в его ведении находилось несколько офицеров с партиями солдат^[44]. Синод был и материально заинтересован в сыске беглых раскольников и предотвращении их бегства террористическими мерами, так как в его распоряжение были предоставлены сначала штрафные суммы, взимавшиеся с раскольников за непринятие исповеди и причастия, а затем двойной денежный оклад за ношение бороды и платья старого покроя. Для лучшего сбора этих средств по ходатайству синода была учреждена в 1723 г. особая контора раскольничьих дел, преобразованная потом в «Розыскную раскольнических дел канцелярию». Она действовала в тесном контакте с синодом и фактически находилась в его ведении. Главной ее задачей были розыск, взимание штрафных денег и исполнение приговоров над упорными раскольниками. В распоряжении этой Розыскной канцелярии были особые воинские команды, которые производили облавы в лесах и пустынях. Обнаруженные раскольники подвергались суду при канцелярии, в состав которого, кроме заведующего, входили также два члена синода. Средствами же канцелярии найденные раскольники и наказывались. Эта Розыскная канцелярия просуществовала около семи лет, пока двойной денежный оклад не был переведен в ведение сената. Тогда канцелярия была упразднена, сыск перешел в ведение гражданских властей, а за синодом остался только суд, производившийся с прежней жестокостью.

Синод активно выступал в качестве обличителя и искоренителя даже и в тех случаях, когда дела о раскольниках брала в свои руки светская власть и суд над ними производился в сыскном приказе, в Тайной канцелярии или в особых судебно-следственных комиссиях. В этих случаях представители синода приглашались в сыскной приказ и Тайную канцелярию в качестве экспертов, когда там пытали и судили раскольников. С правом решающего голоса участвовали представители церкви и в судебно-следственных комиссиях по расколу, действовавших в 1733—1739 и 1745— 1757 гг. Они не только вели следствие и выносили приговоры на равных началах с светскими членами комиссии, но и оказывали решающее влияние на самые приговоры, вооружившись непререкаемым авторитетом библейских, апостольских и отеческих правил об еретиках, а также соборными постановлениями о предании еретиков «градским казням». Во время деятельности судебно-следственной комиссии 1733—1739 гг. кровавые преследования раскольников достигли таких огромных размеров, что в отчаянии многие сами бросались в огонь, и таким образом погибло в огне 6 000 человек. Комиссия 1745—1757 гг. свирепствовала в Ладоге, Каргополе, Олонце. Все Поморье горело кострами, на которых жгли еретиков и в которые бросались сами они, не видя спасенья от гонителей.

В одном 1749 г. духовными членами судебно-следственной комиссии были преданы публичному сожжению в срубе 5 человек, к смертной казни через повешение было приговорено 26 человек, к наказанию кнутом, вырезыванию ноздрей и заточению в монастырские тюрьмы — 18 чел., к наказанию кнутом и заточению — 171 чел., к наказанию плетьми и заточению — 22 чел. Мы видим, что при этом применялось постановление московского церковного собора 1667 г., где говорилось: «Еретики и раскольники не только церковными наказаниями имут наказатися, но и царским, сиречь градским законом и казнением»^[45].

Однако массовый террор против раскольников в половине XVIII в. все же стал заметно ослабевать. Причина этого заключалась в том, что раскол потерял в XVIII в. тот характер широкого социального протеста против крепостнического государства и против церкви как орудия его господства. каким он отличался в XVII в.

Мы уже отметили, что при самом возникновении раскола в нем на ряду с крестьянским течением было и течение боярское, мечтавшее о сохранении старых феодальных устоев, выступавшее против никонианства с реакционных позиций. Те же круги оказывали впоследствии сопротивление к петровским реформам. Но эта боярская оппозиция была сломлена и в XVIII в. уже роли не играет.

Пленное руководство расколом переходит к рыцарям первоначального накопления — к богатому купечеству. Из силы, оппозиционной дворянскому государству, раскол превращается в силу не только не опасную для самодержавия, но даже во многих отношениях полезную ему в эксплуатации трудящихся.

Крупные раскольничьи центры уже в первой четверти XVIII в. превращались в экономически зажиточные организации, в которых массы, примыкавшие к ним, подвергались экономическому гнету и классовой эксплуатации. Раскол всех разветвлений получал постепенно форму церковной организации, где господствовало и вершило все дела богатое купечество. В половине XVIII в. это господство купечества уже отчетливо сказывается. Богачи становятся во главе общин и заключают компромисс с правительством помещиков. С этого времени социальный протест трудящегося крестьянства пошел по совершенно другому пути, далекому от религиозных лозунгов борьбы за старину.

В связи с этим стали значительно ослабевать и преследования за принадлежность к расколу, хотя и не исчезали из практики царской России вплоть до последних дней.

В XIX в. вес вожди и руководи гели раскола стали уже вернейшими защитниками самодержавия. Глава беспоповцев-раскольников инок Павел писал в 1848 г. всем раскольникам России: «Хощу открыть вам ужасное ожидание о всемирной конституции, что значит нож, медаль помазан, и уготовляется, рано или поздно, па заклание всего мира… Вам довольно в предосторожность: только слова того, если услышите «конституция» — бойтесь, аки некоего кровожадного губителя, являющегося к вам под видом благотворителя»^[46].

Еще определеннее засвидетельствовал свою верность самодержавию главарь старообрядцев-поповцев Кирилл в своем «Архипастырском послании» к поповцам всей России в 1863 г.:

«К сим же завещеваю вам, возлюблении, всякое благоразумие и благопокорение покажите перед царем вашим, в чем не повреждается вера и благочестие. И от всех враг его и изменников удаляйтесь и бегайте… им же образом бежит человек от лица зверей страшных и змиев пресмыкающихся; то бо суть предтечи антихристовы, тщащиеся безначалием предуготовати путь сыну погибельному. Вы же не внимайте лаяниям сих псов адских»^[47].

А когда в 1865—1866 гг. в Петербурге и Париже были покушения на царя Александра II, то со всех концов России раскольники слали и свои верноподданнические адреса, в которых писали: «Милосердного тебя, царя, освободителя народов, мы любим и почитаем сугубо, как богопоставленного монарха и как щедрого отца, и не попущаем не только какого замысла противна, но даже и слова неподобна произносити кому-либо из нас»^[48].

Разумеется, по отношению к таким «врагам православия» русским инквизиторам нс оставалось ничего делать.

На протяжении целого столетия со времени появления раскола русская инквизиция пустила в ход все, что только могло изобрести человеческое зверство для истребления людей. Раскольников заточали в тюрьмы и казематы монастырей, пытали и жгли огнем «накрепко», секли плетьми «нещадно», рвали ноздри, вырезывали языки, рубили головы на плахах, клещами ломали ребра, кидали в деревянные срубы и, завалив там соломой, сжигали живьем, голых обливали водой и замораживали, вешали, сажали на кол, четвертовали, выматывали жилы. За ними охотились по лесным дебрям и непроходимым местам, как за дикими зверями. Количество жертв, павших от рук инквизиторов, должно было быть очень велико. Целый отдел одного старинного раскольничьего синодика занимают пострадавшие и сожженные по разным местам. Названные здесь местности простираются от Архангельска и Пустозерска до Дона и от Петербурга до Сибири^[49].

Эти кровавые репрессии сопровождались еще одним кошмарным явлением, которое бросает зловещий свет на подвиги русской инквизиции. То были так называемые «гари», т. е. массовые самосожжения. Дикая травля раскольников инквизиторами направляла многих из них на путь самоубийств. Из истории раннехристианской и католической инквизиции нам известны случаи таких «самоубийственных смертей». Так, например, во время преследования еретиков- донатистов в римской Африке, в IV столетии, многие из них убивали сами себя. Окруженные вооруженными отрядами императорских войск, перед лицом неизбежной смерти от руки палача они бросались со скал в реки и горевшие внизу костры. Точно так же преследуемые папской инквизицией средневековые альбигойцы прибегали к самоубийству для избежания пыток и костров. Они в ваннах открывали себе жилы, принимали яд или пили толченое стекло.

Но то, что мы видим в России, оставляет далеко позади все известные в истории случаи. Мы видим здесь действительно страшную картину. Крестьяне, бежавшие от помещичьего гнета и приставшие к расколу, сжигают сами себя целыми сотнями и даже тысячами. Они собираются вместе в церкви, в избах или в других помещениях, загораживают себя бревнами, накладывают всюду хворост и солому, запирают двери, окна, ворота и при появлении инквизиторов зажигают огонь, в котором погибают вместе с женами и детьми.

Горят целыми семьями, целыми деревнями. Бегут в леса и там горят в морильнях. Горят всюду, горят на Тоболе, на Урале, в Нижегородском крае, в Поморье. Перед нами настоящая эпидемия самосожжений, бушевавшая на протяжении ста лет.

Мы никогда не поймем этого страшного явления, если для его объяснения будем искать каких-то «мистических» причин и видеть в нем акт какого-то «религиозного священнодействия», как обычно объясняют его историки. По их словам, крестьяне сжигали себя, побуждаемые якобы «эсхатологическими настроениями», внушенными им проповедью вождей и руководителей раскола. Под влиянием будто бы проповеди расколоучителей о том, что «мир во зле лежит», что воцарился «антихрист», крестьяне проникались убеждением в необходимости «очиститься от всех следов злого царства» и с благоговением совершали «искупительно-очистительный акт»^[50]. Сами инквизиторы так именно и пытались объяснять эти самосожжения. По их официальным донесениям, самосожигавшиеся «прельщены были и волшебством очарованы от раскольничьих учителей».

«В окрестных селах и деревнях бесчисленное множество народа сожигалось, прельщаемые и волшебством очаровываемые раскольничьими учителями, и воздух от полусгоревших трупов наполнялся смрадом в течение многих дней»^[51]. И будто бы выходило так, что инквизиторы принимали всяческие меры для предотвращения самосожжений, но ничто не помогало: ни уговоры «увещателей» и помещиков, ни угрозы, ни обещания простить все вины.

Это — явный вздор, и многочисленные факты говорят совершенно о другом. Тысячи людей сжигали сами себя «добровольно», но лишь потому, что всякий из них каждую минуту рисковал быть сожженным против воли на инквизиционном костре. Они хорошо знали, что ожидало тех. которые попадали в руки Никонов, Иоакимов, Питиримов и многих других инквизиторов. Они знали, что пощады не будет от тех, которые в каждом костре и в каждом заточении видели славу свою и славу Христа своего. Они знали, что за одно только крестное знамение, совершенное двумя перстами, чинилось жестокое наказание и встряска на дыбе, а многих ждало «неисходное» заключение или позорная смерть на костре. Конечно, для того чтобы решиться на самосожжение, раскольники должны были быть доведены до состояния исступления, и раскольничьи проповедники своими зажигательными речами создавали необходимое настроение у фанатиков, рисуя им картины небесного возмездия. Но мистические настроения сжигаемых были лишь сопутствующим явлением. Основная причина самосожжения— безысходное отчаяние, вызванное жестоким преследованием раскольников. Памятники старой раскольничьей литературы дают нам ясный ответ на вопрос, что заставляло тогда людей, как безумцев, кидаться в огонь. «Везде бряцали цепи, везде вериги звенели, везде Никонову учению служили дыбы и хомуты. Везде в крови исповедников ежедневно омочались железо и бичи… И от такого насильственного лютого мучительства были залиты кровью все города, утопали в слезах села и города, покрывались плачем и стоном пустыни и дебри… и те, которые не могли вынести таких мук… при нашествии мучителей с оружием и пушками, страшась их мучительства, сами сжигали себя»^[52].

Первая массовая волна самосожжений именно и падает на время патриаршества Иоакима (1674—1690), когда преследование раскольников достигло своего максимального развития.

Вот некоторые цифры.

В 1677 г. в Сибири, в Березовске сгорело 2 700 человек.

В 1679 г. также в Сибири сгорело 1 700 человек.

В 1680 г. в Пошехонском звезде, Ярославской губ., сгорело около 1 920 человек, большинство которых были крепостными крестьянами кн. И. И. Голицына.

В 1682 г. в Нижегородском крае сгорело около 2 000 человек.

В 1689 г. близ Олонца сгорело более 1 000 человек, в Тобольском уезде — 1 700 человек, а в Тюмени — 200 человек.

В том же голу произошла драма в Палеостровском монастыре в Олонецком крае, где сожглось около 2 700 человек. Из документов и памятников видно, что в январе 1687 г. «воры и церковные разбойники», вооруженные пушкой, ружьями и копьями, овладели Палеостровским монастырем. Через шесть недель сюда прибыл сильный вооруженный отряд, посланный новгородским митрополитом Корнилием. Так как раскольники забаррикадировались и встретили отряд ружейным огнем, то монастырь был подвергнут сильному артиллерийскому обстрелу. Военная команда начала «приступати крепким приступом и изо всего оружия стреляти с великою яростью и гневом, хотяще всех живых взяти и на мучение повести»^[53]. Но пущенные ядра попали в церковь, и она загорелась, а в неё сгорели и все раскольники^[54]. В 1689 г. в том же монастыре произошла новая драма. Раскольники вновь завладели монастырем. В течение девяти недель они не раз выходили из монастыря, бродили по окрестным селам «и люден правых, живших не в совете с ними, грабили и мучили, а своих советников и становщиков собирали к себе»^[55]. Наконец, новгородский митрополит Корнилин прислал большой отряд стрельцов, который начал осаду монастыря^[56]. Между осаждавшими и осажденными произошло несколько стычек, в одной из которых был убит начальник отряда прапорщик Портновский и убито и ранено стрельцов и понятых более 50 человек. Тогда новгородская инквизиция распорядилась отправить новый сильный отряд стрельцов. Не имея возможности отразить врага и не желая отдаться живыми в руки инквизиторов, засевшие зажгли хлебню, церковь и другие постройки и сами сожглись. В оба эти раза в Палеостровском монастыре сгорело около 4 200 человек.

Подобный же характер носят и многие другие случаи самосожжений. Не под влиянием проповеди вождей раскола о приближении «конца света» сжигают себя эти сотни и тысячи людей. Они, как видим, ведут ожесточенные бои с войсками, стремящимися взять их живыми, но, прекрасно зная, что ждет их в случае поражения, они решаются лучше погибнуть, чем отдаться неумолимому врагу. Мы знаем много случаев, когда военным отрядам удавалось спасти людей от самосожжений и захватить их в плен живыми. Но в этих случаях спасенные не избегали мучительных пыток, наказаний и казней.

Массовые самосожжения продолжались вплоть до того времени, когда прекратился массовый террор церкви против раскольников. Они неизменно усиливались в те периоды, когда возрастали гонения и открывались свирепые крестовые походы против угнетенных крестьянских масс.

В 1679 г. прикащик Гаврило Буткеев писал воеводе, что в Мехонской слободе крестьяне, драгуны и беломестные казаки собрались с семьями своими у одного драгуна и сожглись. Прежде чем сжечься, крестьяне писали жалобу царю, что они «заперлись все с женами и детьми в домах своих, убоявшись приказных людей, которые во главе с Гаврилом Буткеевым приезжали к нам в деревню и многих наших людей тогда забрали в Исетский острог. На дороге, отъехав от деревни версты за две, он стал морить нас на морозе и многих весь день без одежды держал… и мы, сироты твои, убоясь того же, засели во дворе»^[57].

В 1764 г. в деревне Любач, Новгородской губернии, раскольники в числе 61 человека, доведенные до отчаяния, объявили: «Если их станут разорять, то они не дадутся и сделают то, что господь прикажет, а если-де их разорять не станут, то они гореть не хотят». При одном самосожжении в деревне Кузиной, Исетского округа, они прямо заявляли, что «предают себя сгорению от грабительства и разорения присылаемых команд для того, что многие между раскольниками безвинные взяты в Тобольск и в заключении претерпевают голод и мучение и никому-де свободы нет». Сенат, рассмотрев донесение по этому делу, нашел, что самосожжение произошло «от непорядочных поступков духовной консистории против исетских жителей и от разорении чинимых посланными священником и командой»^[58].

Все эти факты массовых самосожжений представляют нам самое сильное доказательство того, с какой свирепой беспощадностью действовала русская инквизиция по отношению к раскольникам. Поражает именно самая массовость самосожжения и, между прочим, присутствие большого количества детей среди погибших. Здесь не было никакой догматики и никакой мистики. Это подлинно насильственная, вынужденная смерть, к которой толкал людей панический страх перед всесильным врагом. И замечательно, что всех раскольничьих литературных памятниках люди, бросавшиеся в огонь, всегда называются «сожженными» и никогда — сжегшимися.

Не было сил и средств для сопротивления, некуда было больше деться, так как кругом — лютые муки и позорная смерть на костре.

Что же оставалось делать вождям и руководителям раскола— всем этим беглым попам и чернецам?

Им оставалось только возбуждать в своей пастве религиозный фанатизм проповедью «вечной славы», «самоубийственных смертей». Они проповедовали и писали целые сочинения в защиту «спасительности и богоугодности» этого «огненного пути к небесным чертогам бога». Так совершались идеализация самосожжений и героизация тех, кто перед лицом врага решался принять «самовольное мучение» в стоянии за веру.

Впоследствии эта пропаганда добровольного мученичества приняла широкие размеры.

Русская земля стала наполняться множеством раскольничьих «святых мучеников», и стали ходить многочисленные легенды и сказания о подвигах их. В одной раскольничьей рукописи, например, рассказывается о «подвиге» одной девятилетней девочки необыкновенной красоты. Когда инквизиторы увидели ее красоту, то разными ласками и обещаниями стали склонять ее к отступлению от «древнего благочестия». Но она оставалась непреклонной. Тогда, чтобы устрашить ее, зажгли на ее глазах сруб с осужденными людьми и приказали ей с открытыми глазами идти в огонь. И она, повествует легенда, «абие вскочи во огненный сруба пламень, всерадостно и доброревностно»^[59].

Прославляли не только самосожжение, прославляли также и самый сруб, в который инквизиторы бросали свои жертвы. Восхваляли тех, которые «огненную колесницу срубопаления за отеческую веру паче красных чертог и сладкого мирожития изволиша прияти»^[60], порицали слабых и малодушных и проклинали отступников.

Так религиозный фанатизм беглых попов и монахов порождал догмат самосожжения как искупительной жертвы, как «нового крещения в огне», как дела богоугодного и спасительного. В одном раскольничьем стихе об антихристе делается уже прямой призыв к самосожжению с целью избежать сетей антихриста и в награду обещаются царство небесное и райское блаженство.

1. Н. Каптерев — Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. II. Сергиев-Посад. 1912. Стр. 166. ↑
2. Там же, стр. 165. ↑
3. В. Иконников — Опыт исследования о культурном влиянии Византии. Киев. 1873. Стр. 464. ↑
4. Н. Каптерев, ук. соч., стр. 160. ↑
5. Там же. ↑
6. Там же, стр. 162. ↑
7. В. Перетц — Историко-литературные исследования и материалы. Т. II. СПБ. 1900. Стр. 15. ↑
8. Это был единственный из епископов, открыто ставший на сторону противников церковной реформы. По другим известиям, Никон сослал его в заточенье в Новгородский Хутынский монастырь, где игумен пытками и побоями довел его до сумасшествия, после чего он был задушен специально посланными для этого Никоном людьми. ↑
9. «Житие протопопа Аввакума». «Academia». Повесть о страдавших в России. Стр. 200—201. ↑
10. Доп к А. И., т. V, № 472, стр. 486—487. Ср. «Грамота патр. Иоасафа», Каптерев, ук. соч. в приложении. ↑
11. Материалы для истории возмущения Степана Разина. Стр. 107 —108. ↑
12. Посольство фон Кленка. 1900. Стр. 454. ↑
13. «Житие протопопа Аввакума». Стр. 201. ↑
14. Доп. А. И., IV, № 69, стр. 269. ↑
15. «Житие протопопа Аввакума». Стр. 35—36. ↑
16. А. И., т. V, № 100, стр. 161—162. ↑
17. Там же, № 75, стр. 109. ↑
18. Там же, № 93, стр. 146. ↑
19. Там же, № 75, стр. 112. ↑
20. Судные процессы XVII—XVIII вв. по делам церкви. «Чтения в Общ. ист. и древн.». 1882. Кн. 3. Стр. 14—15. ↑
21. Агент новгородского митрополита. ↑
22. Судные процессы XVII—XVIII вв. по делам церкви. Стр. 15. ↑
23. А. И., т. V, № 117, стр. 191. ↑
24. Там же, стр. 256. ↑
25. Там же, № 151, стр. 256. ↑
26. А. Денисов — Повесть о страдальцах соловецких. Официальные документы представляют все дело так, будто в данном случае имело место самосожжение. Ср. А. И., № 223, стр. 379—393. ↑
27. Доп. к А. И., т. ХII, № 17. Следственное дело 1688 г. ↑
28. «Донские дела». 1688, № 55. Следственное дело над бывшим атаманом Самойлом Лаврентьевым и другими раскольниками. ↑
29. А. И., т. V, № 220, стр. 377. ↑
30. Там же, № 221, стр. 377. ↑
31. Там же, № 254, стр. 465. ↑
32. Опис. док. и дел. Хранят. в архиве синода, т. I, № 407. ↑
33. П. С. 3., т. VI, № 4012. ↑
34. Там же, № 4022. ↑
35. Полн. собр. пост, и распор. по вед. пр. испов. Т. I, № 348, пункт 47. ↑
36. П. С. 3., т. VI, № 3870. Ср. Полн. собр. пост. и расп. по вед. пр. исп., т. I, № 348, пункты 6 и 10. ↑
37. Опис. док. и дел. хран. в архиве синода, т. II, № 58. ↑
38. П. Смирнов — История русского раскола. СПБ. 1895. Стр. 188. ↑
39. Архив мин. юст. сиб. пр. к № 1402 и 125. Ср. П. Буцинский — Крещение остяков и вогулов при Петре Великом. Харьков. 1893. Стр. 48—49. ↑
40. Е. Грекулов — Из истории св. инквизиции в России. Изд. 3-е. М., 1930. Стр. 48. ↑
41. Многохвостная плеть, иногда с железными наконечниками. ↑
42. В. Костылев — Питирим. Гослитиздат. 1936. Стр. 363—364. ↑
43. Опис. док. и дел, хранящ. в архиве синода. Т. I, № 167. ↑
44. Ф. Елеонский — О состоянии русского раскола при Петре Великом. СПб. 1864. Стр. 129. ↑
45. Опис. док. и дел., хран. в Моск. архиве мин. юст., кн.VI. М. 1889, стр. 106; П. С. 3., т. I. № 412, гл. VII; ср. А. И., т. V, № 75, 2. ↑
46. Субботин — Раскол, как орудие враждебных России партий. М. 1867. Стр. 5. ↑
47. См. у Субботина ук. соч. «Архипастырское послание», изданное Кириллом 24 февр. 1863 г. ↑
48. Там же, стр. 137—140. ↑
49. А. Пыпин — Сводный старообрядческий синодик. СПБ, 1883. Стр. 1 и 2. ↑
50. Н. Никольский —История русской церкви. М. 1931. Стр. 160—162. ↑
51. Димитрий Ростовский — Розыск о Брынской вере. М. 1824 Стр. 585. ↑
52. И. Филиппов — История Выговской пустыни. СПБ. 1862. Предисловие. Стр. V—VI. ↑
53. Там же, стр. 31. ↑
54. А. И., т. V, № 151. ↑
55. Там же. ↑
56. Из царской грамоты олонецким воеводам в 1689 г. видно, что новгородский митрополит Корнилий посылал в Олонец указ протопопу Льву Иванову, чтобы он немедленно ехал в Палеостровский монастырь для увещания раскольников в божественном писании. Вместе с протопопом митрополит распорядился отправить и прапорщика Портновского с командой стрельцов. См. «Акты ист.». Т. V, № 151, стр. 254. ↑
57. Доп. А. И., XIII, № 50, Из документов видно, что наезд приказных людей на Мехонскую слободу был вызван требованиями церковной власти в Тобольске. ↑
58. «Русский вестник». 1861. № 4. ↑
59. «Виноград российский или описание пострадавших в России за древлецерковное благочестие». Гл. 29. ↑
60. Там же. ↑