Инквизиция в борьбе с ересями и ведовством

Русские буржуазные историки, занимавшиеся историей русской православной церкви, давно пустили в оборот мысль, что в России инквизиции не существовало и что русская православная церковь оставалась в стороне от всех кровавых преследований, которым подвергались в России противники господствующего вероучения. При этом буржуазные и особенно поповские историки стремились доказать, что суд и расправа над еретиками и раскольниками в России были делом исключительно государственных светских органов власти и что сама церковь якобы всегда была чужда всякой нетерпимости и всяких кровавых гонений по отношению к своим врагам.

Но они не хотели сказать всей правды.

История показывает нам, что на протяжении нескольких столетий русская православная церковь совершенно самостоятельно, собственными силами боролась с «ересями», расправляясь с ними так же свирепо и беспощадно, как и католическая церковь. В этой продолжительной борьбе она широко применяла чисто инквизиционные методы; она посылала свои жертвы на костры, заключала их в специально устроенные ямы и казематы «на безысходное пребывание», замуровывала в стены, морила голодом и удушала дымом в своих многочисленных застенках.

Но даже и тогда, когда после ограничения судебной компетенции церкви дело преследования еретиков и раскольников взяла в свои руки государственная власть, церковь не оставалась только безучастной зрительницей кровавых деяний царских палачей. Напротив, инициатива преследований всегда исходила от нее. Епископы во главе с патриархом, а позднее синодом всегда являлись главными организаторами кровавых гонений, высшими идейными их вдохновителями, их главными руководителями. Организация повальных терроризирующих сысков, доносов, системы шпионажа, а также предварительное следствие над обвиненными в ереси с применением мучительных пыток по-прежнему оставались в руках церкви. У нее были оставлены все средства к тому, чтобы противники ее были судимы «по градскому закону», т. е. преданы казни руками царских палачей. Опираясь на «священное писание» и на «правила св. отцов», она постоянно требовала по отношению к своим противникам физического искоренения их и именем бога освящала жестокие расправы царских палачей.

Правда, инквизиционная практика русской православной церкви протекала в иных формах, чем на Западе, в католической церкви. Там католическая церковь создала свой собственный полицейско-судебный аппарат в виде широко разветвленной централизованной организации инквизиционных судов. В России же такого специального инквизиционного аппарата не создалось, так как в системе русского феодализма церковь не занимала главенствующего положения, как это было на Западе. Русская православная церковь в своей борьбе с еретиками всегда защищала интересы правящих классов. С другой стороны, самая защита «чистоты» православия в руках правящих классов феодально-помещичьей России являлась прекрасным орудием для расправы со всеми своими политическими врагами. Правящие классы поэтому всегда оказывали церкви свою поддержку в ее борьбе с еретиками и предоставляли к ее услугам свой карательный аппарат, когда она этого требовала. Вот почему русская православная церковь не ощущала необходимости создавать в целях искоренения еретиков какой-либо специальный инквизиционный институт.

В наиболее раннюю феодальную эпоху России, в XII— XIV вв., судебная компетенция церкви непосредственно вытекала из феодального характера древнерусской церковной организации. Высшие русские церковники — митрополиты и епископы, будучи крупными феодалами и владея огромной земельной собственностью, имели и свой собственный судебно-полицейский и административный аппарат для управления, суда и расправы с населением своих вотчин. В пределах своих вотчин им принадлежала, как и всякому боярину или князю, вся полнота административно-судебной власти. Но их судебная власть была шире, чем какого-либо другого вотчинника. По так называемым «преступлениям против веры и нравственности», куда входили богохульство, идолопоклонство, разного рода волшебство, еретичество и др., а также по целому ряду чисто гражданских дел церковные вотчинники имели право неограниченного суда не только по отношению ко всему населению своих владений, но и по отношению вообще ко всем лицам в пределах всей своей церковной области или епархии.

При митрополичьих и епископских дворах были организованы специальные суды. Обязанности судей исполняли различные светские чиновники архиерейского двора. Ближайшими Помощниками епископа в этих судах были архиерейские бояре, которые под его председательством составляли главный суд и выносили приговоры по всем делам, входившим в компетенцию епископского суда. В районах же епископской области или епархии творили суд и расправу его же служилые люди, так называемые десятильники, при которых в качестве помощников и исполнителей находились тиуны, пристава, правотчики, доводчики и др.

Таким образом, каждый епископ в своей области имел хорошо организованный судебно-полицейский аппарат. А полнота судебной власти по делам веры и церкви давала ему возможность выносить безапелляционные приговоры и проводить через эти суды широкую борьбу со всеми противниками епископской власти.

В древнерусских памятниках мы встречаем некоторые отрывочные указания на чисто инквизиционную практику епископских судов. Уже в XI—XII вв. летописи отмечают случаи применения жестоких пыток и наказаний в епископских судах. Так, в 1058 г. новгородский епископ Лука Жидята приказал пытать своего холопа Дудика «за клевету на епископа», и после пыток у него были отрезаны обе руки и нос^[1]. О епископе Федоре, жившем в ХII в., летописец рассказывает, что когда он был епископом во Владимире, «немилостивый был мучитель, одним головы рубил, другим глаза выжигал и языки резал, иных распинал на стене и мучил немилостиво». Он мучил и князей, и бояр, и постельничих великого князя Андрея Боголюбского (1157—1175); варил женщин в котлах, отрезал носы, и уши, так что все трепетали его, ибо он «рыкал, как лев, был величествен, как дуб, язык имел чистый, велеречивый, мудрование козненное»^[2]. Такое поведение епископа Федора летописец мотивирует тем, что он «желал исторгнуть имение» у своих жертв. «Много людей пострадало от него и сел лишилось, и оружия и коней, а другие были обращены им в рабов, заточены, разграблены». Этот краткий рассказ летописца ярко отражает перед нами характер древнерусских епископских судов и их методы борьбы с противниками епископской власти. Очевидно, летописец отражает перед нами ту ожесточенную борьбу, которая происходила при Андрее Боголюбском между епископами севернорусских областей и киевской митрополией за права верховенства в русской церкви. Владимирский епископ Федор, объявив себя главой русской церкви, начал кровавую борьбу со всеми своими противниками, не желавшими признавать его верховного авторитета в делах церкви. Он обвинял таких «ослушников церкви» в еретичестве и через свой суд выносил приговоры о казни и конфискации имущества своих жертв, о массовых заключениях в епископскую тюрьму и присуждал упорствующих к различного рода тяжелым работам в своих владениях.

Но эта попытка отложиться от Киева была задавлена с неслыханной строгостью. Против жестокого епископа вспыхнуло серьезное восстание, и князь Андрей Боголюбскин поспешил выдать его на суд киевского митрополита. И здесь перед нами снова ярко выступает практика митрополичьего суда в Киеве. Этот суд в свою очередь обвинил епископа Федора в еретичестве и наказал страшным образом. После мучительных пыток у него был отрезан язык, отсечена правая рука и выколоты глаза. «Ибо сей еретик, — прибавляет летописец, — злословил богоматерь»^[3].

С такими чертами выступают перед нами митрополичьи и епископские суды в раннюю эпоху феодальной России? Произвольно и без ограничений, пользуясь всей полнотой судебной власти, епископы по приговорам своих судов применяли к своим врагам жестокие телесные наказания, лишение свободы, сажание на цепь, заключение в оковы, принудительный, иногда бесцельный пруд в самых разнообразных видах. Позднее, на московском соборе 1503 г., ростовский поп Георгий по поводу произвола епископских судов говорил: «Не благословенно надсматриваете за верными людьми… назираете церковь по царскому сану земного царя — боярами, дворецкими, недельщиками, подводчиками для своих прибытков, а не по достоинству святительскому»^[4].

Злоупотребления «святительской» властью не знали предела. Широко пускались в ход все инквизиционные методы борьбы: жестокие телесные наказания, заключение в казематы епископской тюрьмы, а наиболее опасные и вредные для епископской власти «преступники» предавались казни через сожжение. Епископы отдавали своим служилым людям распоряжение искать колдунов и ведьм повсюду и приводить их на епископский двор для суда и наказания. Епископские суды обвиняют их в сношениях с «нечистой силой» и в большинстве случаев предают их сожжению или организуют против них массовые погромы и убийства. Так, в 1227 г. были сожжены в Новгороде четыре волхва. По словам летописей, волхвов привели на архиепископский двор для суда. После допросов и пыток суд обвинил их в сношении с «нечистой силой» и обрек на казнь через сожжение. Бояре князя Ярослава хотели было за них вступиться, но не могли спасти их от казни^[5]. В конце XIII в. происходили массовые розыски и сожжения колдунов и ведьм во Владимиро-Суздальском крае^[6]. В 1411 г. в Пскове сожгли двенадцать «вещих женок»^[7]. В 1442 г. в Новгороде мы опять видим массовые сожжения и потопление в реке людей, обвиненных в волшебстве и «зажигательстве». Летописи представляют эти казни как результат стихийного народного движения против колдунов и ведьм. Но так как дела о волшебстве в древней России принадлежали исключительно ведению епископских судов, которые должны были производить и их розыски, то не может быть никаких сомнений в том, что эти массовые убийства и сожжения происходили под непосредственным руководством епископов.

Мы знаем много случаев, когда епископы специальными посланиями возбуждали у верующих ревность в неутомимом преследовании колдунов и ведьм. В одном таком послании «Како жити христианам» повелевалось «градским властям» прилагать все старания к розыскам и искоренению колдунов и ведьм: «В конечные влачити муки, градским казнити законом, не щадити злых». При этом епископское послание угрожает церковным отлучением «аще властители отмщения законного на злых не наводят»^[8]. Киевский митрополит Иоанн II (1080—1088 гг.) в своих посланиях призывал «яро казнити», т. е. беспощадно наказывать, колдунов и ведьм^[9]. В конце XIII в. владимирский епископ Серапион всецело одобрял суровые гонения на них: «И когда вы стремитесь, — писал он верующим, — очистить город от беззаконных людей^[10], я радуюсь этому. Очищайте по примеру пророка и царя Давида в Иерусалиме, который искоренял всех беззаконных, иных убийством, иных заточеньем, а иных заключеньем в тюрьму»^[11]. Одобряя массовый террор против колдунов и ведьм, Серапион вооружается только против неорганизованных выступлений толпы и защищает право епископских судов приговаривать колдунов и ведьм к тяжелым наказаниям и смертной казни. В 1410 г. киевский митрополит Фотий в своем послании в Новгород отдавал духовенству такие распоряжения: «Христианам запрещайте держать в своей среде лихих баб (ведуний), пусть они гонят их от себя и сами убегают от них, как от нечистоты А кто вас не будет слушать, тех вы отлучайте от церкви»^[12].

В раннюю эпоху феодальной России стены епископского двора были вместе с тем и стенами инквизиционного трибунала и инквизиционного застенка. Обладая всей полнотой судебной власти по делам веры и церкви и имея в своем распоряжении многочисленный штат служилых людей, епископ отдавал свои приказы о розысках, пытках и наказании еретиков. Он же распоряжался и всем делом сыска. На епископский двор под конвоем вооруженной епископской стражи приводили арестованных по доносам и сыску людей, здесь же предъявляли им обвинения в ереси или волшебстве, пытали и мучили их, а затем подвергали различным наказаниям, вплоть до сожжения. Несомненно, при каждом епископском дворе находилась также и специальная тюрьма, а в подвалах здания, где заседал епископский суд — пыточные камеры. Такие тюрьмы и такие пыточные камеры составляли необходимую принадлежность во владениях всякого древнерусского феодала и предназначались для истязаний и наказания провинившихся крестьян. Тем более необходимыми были такие застенки в епископской резиденции, где сосредоточивались главные судебно-административные учреждения епископа по делам религиозных преступлений. В деле преследования и искоренения еретиков, к которым причислялись и подозреваемые в ведовстве, епископы имели полную и неограниченную власть. Они могли вызывать, допрашивать и арестовывать всех, кого подозревали в волшебстве или еретичестве, и привлекать в качестве свидетелей всех, кого считали нужным. Система доносов и шпионажа получала в епископских судах широкое применение. Всякий под страхом анафемы или других церковных наказаний должен был сообщать агентам епископского суда о колдунах, ведьмах и еретиках. Светские феодалы — бояре и князья — призывались оказывать епископам всякое содействие, а иных еретиков, по приговору и указанию епископов, и сами подвергали наказанию. А все низшее духовенство обязано было наблюдать за верующими, посещать дома, следить за посещением верующими богослужений и в случае обнаружения еретиков немедленно доносить епископу.

При отсутствии централизации огромное значение в этой древнерусской системе инквизиции имели специальные собрания епископов, на которых вырабатывались согласованные мероприятия для борьбы с еретиками. Это так называемые церковные соборы, постановления которых имели обязательную силу для светских феодалов и для всех епископов. Церковь осуждала на таких соборах ту или иную ересь со всеми ее настоящими и будущими последователями и побуждала всех светских феодалов — князей — к искоренению ереси огнем и мечом. Особенно подробные сведения о роли церковных соборов в деле искоренения еретпков наши источники дают для более позднего времени— XIV—XVII вв. Но и в ранний период феодальной Руси такие соборы уже выступают перед нами как верховный церковный орган, своей властью выносящий те или другие приговоры еретикам. Так, в 1004 г. церковный собор в Киеве судил за распространение ереси какого-то Адриана, который произвел большое волнение, «укоряше церковные законы и епископы и пресвиторы и иноки». По приговору церковного собора Адриан и его последователи были заточены в тюрьму. В 1123 г. по приговору Киевского церковного собора какой-то «злой еретик» Димитрий был сослан из Киева в заточение^[13]. В 1149 г. явился в Киев какой-то еретик Мартин, семь лет распространял свое учение, привлек на свою сторону «много простого народа» и возбудил широкое движение против церкви. В 1157 г. Киевский церковный собор осудил его, и Мартин был сожжен^[14].

О всех этих ранних антицерковных движениях мы располагаем только самыми скудными, отрывочными сведениями. Но и они позволяют нам видеть, что церковь во всеоружии собственной судебной власти выступает против своих врагов. Первое серьезное движение против феодальной русской церкви, о котором мы имеем более подробные сведения, падает на вторую половину XIV в. К этому времени русская православная церковь в лице митрополитов, епископов и монастырей успела сосредоточить в своих руках огромное количество земельного фонда страны. Среди тогдашнего феодального общества она выделялась уже как один из самых могущественных феодалов, как богатейший собственник земель и денежных средств.

С развитием денежного хозяйства и торговли феодальная церковь накопляет все больше богатств. Правящая церковная верхушка и монастырская братия вели роскошный и праздный образ жизни, поглощая колоссальные средства, скопившиеся в их руках. Они одевались в соболя и дорогие одежды, держали при себе множество слуг, имели богатые экипажи, на которых разъезжали в сопровождении целой свиты роскошно одетых слуг. Церковная аристократия строила для себя «каменные ограды и палаты», богато обставленные и походившие своей роскошью на «царские чертоги, разукрашенные позлащенными узорами и травами многоцветными». Укрываясь за этими стенами, епископы и монахи богатых монастырей проводили веселую и беспечальную жизнь. Пьянство и разврат сделались их обычными и постоянными спутниками. Пили до самозабвения, «множицею даже и до блевания», и подобным образом жизни доводили богатые монастыри «до полного оскудения».

Вместе с этим развитием страсти к роскошной, праздной жизни изощрялись и методы получения новых доходов. Эксплуатация низшего духовенства, торговля церковными должностями, угнетение крестьян, пошлины и поборы с городского населения и ростовщическая деятельность монастырей высасывали все соки из населения.

Это и дало толчок к широкому движению, направленному против правящей церковной верхушки. Движение обнаружилось прежде всего в наиболее развитых торгово-ремесленных центрах, в новгородско-псковских пределах, во второй половине XIV в. В истории это первое широкое движение против феодальной церкви известно под именем стригольников. Около псковского дьякона Никиты и ремесленника-суконщика Карпа сложился кружок лиц, восставших против епископских сборов и поборов. Первоначальным поводом к протесту послужило высокое взимание платы за поставление в низшие церковные должности. Однако это была только искра. Протест скоро принял форму широкого движения против господствующей феодальной церкви и ее представителей. Он вышел далеко за пределы Пскова и всколыхнул народные массы.

Восставшие учили, что духовенство недостойно быть учителями и руководителями народа, потому что оно ставится «на мзде», потому что духовные «пьют и едят с пьяницами», потому что они жадны и корыстолюбивы, берут деньги с живого и мертвого, собирают себе золото и серебро и ведут развратную жизнь. Они нападали на богатства духовенства и на земельные владения церкви. «Забывши страх божий и наказание и не боясь ничего, хотят грубость чинити святой божьей церкви и грабити святые церкви и монастыри насильством и отнимать имения церковные»^[15]. Не нужно, говорили стригольники, ни отпевать умерших, ни поминать их, ни приносов приносить, ни вклады делать по душам умерших. Так стригольники подкапывались под самый важный источник доходов и капиталов духовенства, отвергая широко распространенный в то время обычай вкладов на помин души, или так называемое «задушье». Они желали уничтожить этот обычай, который вел к обогащению церкви и обнищанию масс. Это и влекло к восставшим массы, которые говорили: «Вот эти не грабят. имений не собирают». Мы видим, что во время этого движения, помимо религиозной борьбы, происходили активные выступления против церковных эксплуататоров. Новгородцы и псковичи силой отбирают у церквей и монастырей их земли и угодья. На монастыри иногда нападает целые толпы голодных крестьян, говоря: «Здесь житницы боярские».

Таким образом, это широкое антицерковное движение по своим лозунгам примыкало к ересям средневекового Запада, где «ересь городов… была направлена главным образом против попов, на богатства и политическое положение которых она и нападала»^[16].

Против восставших сурово ополчились новгородские церковники во главе с архиепископом. Они объявили все движение «прямой затеей сатаны, лукавого беса, изначала человекоубийцы, борителя нашего естества — дьявола, прельщающего род человеческий». В их глазах восставшие были «злокозненными хулителями церкви», злейшими «развратителями христовой веры».

Мы не знаем подробностей, как действовала в борьбе с движением русская инквизиция, но знаем ее приговор: в 1375 г. в Новгороде были преданы казни три руководителя движения — дьякон Никита, ремесленник Карп и третий, неизвестный. Их сбросили с большого новгородского моста в реку Волхов, а чтобы они не могли выплыть, им предварительно нанесли несколько ударов по голове дубиной. Новгородская инквизиция не успокоилась казнями главарей движения, а, напротив, именно после этих казней принялась за энергичное искоренение еретиков. Митрополит Фотий в своих посланиях от 1427 и 1429 гг., т. е. уже после 50 лет со времени казни руководителей, все еще настойчиво рекомендовал агентам псковской инквизиции искоренять ересь всеми мерами, беспощадно, и псковские инквизиторы отвечали, что, исполняя его приказание, они обыскали, переловили и показнили много еретиков, но что некоторым из них удалось бежать.

Так долго, на протяжении пятидесяти лет, неутомимо действовали против стригольников епископские суды в Новгороде и Пскове, и только путем беспощадных массовых репрессий, казней и заточений им удалось на время задумать широкое социальное движение. Однако, несмотря на все усилия инквизиторов, пламя ереси не потухло.

Она возродилась в новом широком антицерковном движении, окрещенном церковниками названием «ереси жидовствующих». Ересь возникла в Новгороде около 1470 г. и держалась сначала в кругу новгородской торговой знати и вышедшего из ее рядов духовенства. В ней можно видеть одно из ранних выступлений зарождавшейся в России торговой буржуазии против стоявшей на ее пути паразитической феодальной церкви. Новгородская торговая знать поддерживала оживленные сношения с Литвой, Польшей и немецким Западом. Приезжавшие и жившие здесь иностранцы будили мысль торговых кругов, и оппозиционное настроение их против феодальной церкви находило свое выражение в первых проблесках научной критической мысли и «вольнодумства». Стали увлекаться наукой, свободной от гнета религии и веры, и запретными, но заманчивыми «тайными знаниями» — астрологией, алхимией, геометрией. Проводниками этих знаний явились ученые евреи, среди которых источники называют еврея Схарию, — человека стоявшего на высоте образованности своего времени.

Они завезли в Новгород некоторые рукописные сочинения, которые пробудили живейший интерес у торговой знати. Среди таких рукописей пользовалась особенным успехом астрономическая рукопись «Шестокрылия», которая давала возможность предсказывать солнечные затмения. По всей вероятности, эта рукопись заключала в себе астрономические таблицы, составленные по сочинениям знаменитого в то время еврейского астронома, врача и математика Иммануила Бен-Якова Бонфиса. А именно, в основе рукописи лежало его известное и популярное в средние века сочинение «О соединениях, противостояниях и затмениях», переведенное в 1406 г. с еврейского на латинский язык.

Схария познакомил новгородцев и с некоторыми математическими рукописями, заключавшими в себе науку «землемерия», или геометрию. В этой области он, вероятно, воспользовался сочинениями другого знаменитого в то время ученого, еврея Мордехая Коматьяно. Его научная деятельность была широко известна во всей средневековой Европе и относилась преимущественно к области математических наук. В своих многочисленных сочинениях он трактовал об арифметике, геометрии, астрономии, механике, которые сам изучал по греческим и арабским источникам. Он был хорошо знаком и с логикой, этикой, философией, естественными науками и популярной медициной.

С сочинениями этих известных в то время ученых, надо полагать, и познакомили новгородскую торговую знать заезжие еврейские купцы и в том числе начитанный и образованный Схария. Скоро составился среди новгородцев более или менее многочисленный кружок для изучения и знакомства с завезенными рукописями, содержание которых подрывало церковное учение. В то время как на каждое физическое явление, выходящее из ряда обыкновенных, смотрели как на божье предзнаменование общественных бедствий, самая возможность предсказывать солнечные затмения и другие природные явления должна была сильно подействовать на умы. Астрологические сочинения при всей своей нелепости колебали в первую очередь церковное учение о промысле божьем, действующем в мире, и естественно, что люди, познакомившиеся с ними, стали критически относиться к основным догматам христианской веры.

В основе новгородской ереси лежали интересы развивающейся торговли, которой тесны стали рамки феодальных установлений, в частности это был протест против чрезмерных земельных богатств церкви и против широкой ростовщической деятельности монастырей, давившей торго- ч вые и ремесленные элементы города.

В центре критики церковных установлений со стороны «жидовствующих» лежало то же основное убеждение стригольников. что «не велено иноческому житию села многонародна стяжевати и порабощати христиан, братию свою, и от сих неправедно сребро и злато сбирати».

Таким образом, и к новгородской ереси «жидовствующих» приложима характеристика, которую Энгельс дал бюргерским ересям Запала: «Ересь городов… была направлена главным образом против попов, на богатства и политическое положение которых она и нападала… средневековые бюргеры требовали прежде всего дешевой церкви»^[17].

Так началось в Новгороде широкое антицерковное движение. Оно быстро распространилось и скоро вышло из тесного круга новгородских торговых кругов, захватило другие общественные группы и вылилось в ожесточенную борьбу с феодальной церковью.

К новгородским еретикам скоро примкнула боярская родовая знать. С возникновением Московского государства она стала терять большую часть своих привилегий, своих земельных имуществ, конфискуемых государством в пользу служилого класса. Старое боярство поэтому стояло в сильной оппозиции к церкви, поддерживавшей московский абсолютизм.

С другой стороны, к антицерковному движению присоединялись массы трудового ремесленного населения и крестьянства, терпевшие невыносимый гнет церковной эксплуатации. Дело усложнялось еще тем, что это антицерковное движение развивалось на фоне борьбы Московского государства с новгородской автономией. В 1478 г. Новгород пал, и к противникам церкви в Новгороде стали приставать все защитники его политической независимости, все недовольные Москвой и поддерживавшей московскую единодержавную политику церковью.

В таких условиях движение быстро разрасталось. «Толико прельстиша и в жидовство отведоша, яко ни исчести можно». — говорит о ереси церковный источник^[18]. Даже в самой Москве в придворных сферах старобоярской партии было много противников феодальной церкви. Во главе этого московского кружка стоял влиятельный дьяк Федор Курицын, славившийся своей образованностью, делавший литературные переводы светских рукописей и часто выражавший свое вольнодумство любимой фразой: «Душа человека свободна, но преграда ей — вера».

Сам московский великий князь Иван III в антицерковном движении, направленном главным образом против церковных земельных собственников, не видел ничего опасного для своей власти. Напротив, он сочувствовал открытым выступлениям новгородских еретиков против церковно-монастырского землевладения.

Тогда как-раз стал на очередь вопрос о конфискации церковно-монастырских вотчин. Привилегии феодальной церкви стали приносить большой ущерб государственным доходам. К тому же в конце XV в. у московской власти не стало свободных земель для вознаграждения своих служилых людей. А масса служилых людей стала в это время особенно велика. Поэтому и сама московская власть склонялась к конфискации церковно-монастырских вотчин, «чтобы службе убытка не было».

Таким образом, для феодальной церкви сложилась самая напряженная обстановка. Перед ней встала реальная угроза потерять значительную часть своего земельного богатства. Против нее готова была стать и сама государственная власть, желая экспроприировать обширные земельные владения церкви в пользу служилых людей.

Такое положение и заставило главных представителей церкви мобилизовать все свои силы на борьбу с противниками церковно-монастырских богатств, и со всей беспощадностью обрушиться на еретиков. Сознавая, что для сохранения в неприкосновенности церковно-монастырского землевладения необходимо прежде всего склонить на свою сторону московскую великокняжескую власть, церковники в своих многочисленных’ посланиях стали излагать перед великим князем правила «божественного писания в отношении к достоянию бога».

Никакой православный государь, писали они, не имеет права разрушать порядок и строй церковной жизни, основанный на владении селами и деревнями. Разрушить этот порядок значит разрушить самую веру христианскую, самую церковь православную, чего так и добиваются еретики. Села необходимы монастырям, чтобы поддержать правую веру на земле, чтобы могли жить в монастырях «честные и благородные старцы», из числа которых церковь должна получать защитников и столпов православного государства.

«Аще у монастырей сел не будет, како честному и благородному человеку постричися, и аще не будет честных старцев, отколе взяти на митрополию, или архиепископа, или епископа и на всякие честные власти? Аще же не будет честных старцев и благородных, ино вере и царству всколебание будет»^[19].

Так вопрос о неприкосновенности церковно-монастырского землевладения в посланиях церковников сливается с вопросом о бытии и крепости православного государства, и все противники земельных богатств церкви объявляются «колебателями правой веры» и христианского государства.

Политическая борьба с боярскими притязаниями на власть заставила московских князей пойти с феодальной церковью на компромисс и, отказавшись от секуляризации церковно-монастырских земель, сделать церковь надежной опорой своей единодержавной власти. Бояр надо было сломить. церковь можно было приручить и использовать против боярства.

Заручившись поддержкой московского князя, церковь стала настойчиво домогаться жестокой расправы с еретиками. призывая московскую власть к полному и беспощадному разгрому всех своих врагов.

«Пожалуй и попецыся и промысли о божественных церквах, — призывали князя церковники, — занеже, государь, от вышней божьей десницы ты поставлен еси самодержец и государь всея Руси… Аще не подвигнишися, ино, государь, погибнути всему христианству»^[20].

Первым борцом против новгородских еретиков выступил архиепископ Геннадий Гонозов. Это был истый инквизитор, не останавливавшийся ни пред чем для искоренения противников феодальной церкви. Назначенный в Новгород сейчас же после того, как московский великий князь Иван III наложил на него свою тяжелую руку, Геннадий немедленно организовал дело розыска и скоро «открыл» ересь. Он поставил своей целью во что бы то ни стало задушить ересь и вместе с тем научить московского князя, как он должен реагировать на противников земельных богатств церкви в соответствии со своим званием православного самодержца. Он звал и убеждал колебавшегося и сочувствовавшего еретикам Ивана III принять самые беспощадные меры к подавлению ереси. Он же первый указал Ивану III и на средство, как «от срамоты той свою землю очистить». Средство это — физическое истребление еретиков и применение к ним всех приемов и методов испанской инквизиции.

Геннадий с умилением смотрел на испанскую инквизицию, действия которой вызывали в нем бурное восхищение. Необходимо сказать, что это было время, когда в Испании как-раз свирепствовал «великий первосвященник палачей» Фома Торквемада. Множество неповинных людей возводил он на костер. От короля Фердинанда Католика (1474— 1516 гг.) и Изабеллы он добился изгнания из Испании около 800 тысяч евреев, не пожелавших насильно принимать христианскую веру. За 15 лет своей инквизиторской деятельности он сжег на кострах 10 220 жертв. 6 860 человек спасли от огня только смерть в казематах под пытками или бегство. 97 321 человек подверглись различным наказаниям: вечному заточению в ужасных тюрьмах инквизиции, конфискации имущества, лишению всяких гражданских должностей и всевозможным унизительным церковным наказаниям.

Вот эту деятельность испанской инквизиции как-раз и восхвалял Геннадий и восхищался ею, добиваясь от московской власти создания того же и у себя. В 1490 г. он, требуя немедленной казни захваченных еретиков, писал московскому митрополиту: «Смотри, франки по своей вере какую крепость держат! Сказывал мне посол цесарский про шпанского короля, как он свою землю очистил, и я с тех речей и список тебе послал». И Геннадий, насколько мог, осуществлял на деле свои инквизиторские вожделения.

Современник так характеризует его деятельность: «Как лев устремился он на злодейственных еретиков, когтями своими растерзая их скверные утробы и зубами своими сокрушая их и о камень разбивая»^[21]. Он захватил в свои руки, по-видимому, немало народу и всех подвергал в своем застенке — епископском дворе — мучительным пыткам, от которых некоторые сошли с ума. Для главнейших же руководителей движения он, на манер западной инквизиции, устроил торжественное аутодафе. Перед казнью была организована особая позорная процессия для всенародного поругания еретиков. Они были посажены на коней «в седла ючные», лицом к конским хвостам, «яко да зрят на запад в уготованный им огонь вечный»; на них были надеты особые шутовские одежды, в каких тогда изображали бесов; на головы были водружены остроконечные из бересты шапки с мочальными кистями и с венками из сена и соломы, на которых были прикреплены дощечки с надписью: «Се есть сатанино воинство!». В таком виде еретики следовали по улицам города, причем все встречавшиеся и собравшиеся должны были плевать им в глаза со словами: «Вот враги божьи и хулители Христа!». В заключение на еретиках были зажжены украшавшие их венки и шапки, а затем и сами они были сожжены на Духовском поле. Кроме того, много народу было сослано в монастыри на вечное заточение и подверглось другим тяжелым наказаниям^[22]. Но это было только начало деятельности инквизиторов. Антицерковное движение уже распространилось повсюду, охватило собой другие местности и утвердилось в самой Москве.

«И во многие грады и веси разыдошася и во всех градех и селах умножиша и рассеяша скверное и жидовское свое учение»^[23]. Тогда на подмогу новгородской инквизиции выдвинулся знаменитый в истории московского самодержавия игумен Волоколамского монастыря Иосиф Санин, прославленный и чтимый церковью святым. Сын богатого вотчинника в том же Волоколамском крае, где был впоследствии основан им монастырь, Иосиф Санин в истории России явится столь же свирепым и беспощадным инквизитором, сколь и горячим апологетом безграничного самодержавия московских князей.

Фанатический защитник неприкосновенности церковно-монастырской собственности, он явился вместе с тем и фанатическим гонителем всех тех, кто так или иначе восставал против нее. Именно в его монастыре получил особенное развитие тот обычай «задушья», против которого уже давно восставали еретики.

Как домовитый вотчинник, неусыпно заботящийся о приумножении своих богатств, он обратил обычай «задушья» в одну из самых доходных статей монастырского хозяйства. Уже простое годовое поминание умершего допускалось в его монастыре не иначе, как за определенное договором количество хлеба, земли или денег. Что же касается до «вечной памяти», то за это он требовал громадную по тому времени сумму денег от 500 до 1000 рублей, или же равноценное количество земли.

Естественны были поэтому его звериная жестокость по отношению к еретикам и тот свирепый поход, который во главе с ним открыли против еретиков соединенные силы богатых церковных феодалов. Прежде всего они старались очернить еретическое движение как только можно. Они изображали еретиков чернокнижниками и волшебниками, явившимися на погибель московскому православно-самодержавному царству. Они разжигали антисемитские настроения верующих, особенно подчеркивая собственные выдумки, что главарями всего движения были три еврея, прибывшие из Литвы, что они совратили в еврейскую веру даже двух новгородских попов, которые хотели будто бы даже принять обрезание и переменить христианские имена на еврейские. Наконец, они распускали вздорные слухи, будто еретики приводили в церкви «блудниц», осквернялись с ними, мылись с ними в лохани и эту грязную воду вливали потом в вино и мед и посылали своим знакомым православным. А некий Костев, по их россказням, будто бы обливал икону своей мочой.

Все подобные лживые выдумки — обычные приемы всех и всяких инквизиторов в разжигании религиозной вражды.

Не довольствуясь этой пропагандой религиозной нетерпимости, Иосиф Волоцкий начинает горячую проповедь в защиту массовых казней еретиков. Он пишет целое сочинение под заглавием «Просветитель», в котором задается целью юридически и догматически оправдать смертные казни еретиков ссылками на «священное писание» и таким образом освятить именем бога массовый террор во имя защиты церковных богатств.

Мы не можем сказать, что Иосиф Волоцкий в истории русской инквизиции был первым идеологом и проповедником казней еретиков. Проповедь кровавой расправы с врагами церкви уже раздавалась и до него. Но в его лице мы впервые видим стремление русской инквизиции возвести казнь в догму, освятить ее авторитетом бога и распространить поголовно на всех еретиков. В этом отношении из всех русских инквизиторов он явился первым, кто теорию западноевропейской инквизиции пересадил и утвердил на русской почве.

Все сочинение Иосифа Волоцкого именно и направлено к тому, чтобы убедить московского государя в законности и необходимости во имя славы божьей физического уничтожения еретиков. Законность и необходимость этого действия он доказывает многочисленными цитатами из «священного писания» и примерами из церковной практики прежних веков. Самое развитие и распространение еретичества он рассматривает как одну из главных причин падения и гибели многих государств. В самих огненных казнях, в гноении еретиков по тюрьмам он видит «ревность по православной вере христовой и любовь к господу богу и пречистой богородице». Сам «святой дух», по его словам, руками палачей казнит еретиков. А розыски, пытки и казни еретиков искупают перед богом все грехи инквизиторов.

Вследствие этого Иосиф Волоцкий призывает всех представителей церкви разыскивать еретиков всяким способом, пытать их и вымогать от них признания в ереси и выдачи сообщников. В розысках и преследовании еретиков должны принимать активное участие и все православные христиане. В отношении к ним православному не позволительно питать никакого чувства сожаления. «Да потщится всякий православный всякое тщание, всякий подвиг и всякую ревность показать и испытывать еретика и отступника всяким образом, а узнавши истинно и достоверно об их еретичестве и отступлении, не утаивать, но исповедывать и свидетельствовать о них». Кто не делает этого, тот — сообщник еретику и сам заслуживает строгого наказания и даже казни. Для большего успеха при розыске еретиков он призывает прибегать к обману, хитрости и всякой лжи, «всякое тщание и подвиг и богопремудростное коварство показывати», и приводит многочисленные примеры таких методов из практики «отцов и учителей» церкви.

Это уже вполне законченная и целостная теория русской инквизиции. Но, как можно заметить, она не оригинальна. Она только воспроизводит основные положения средневековой католической инквизиции, применяя их к обстоятельствам русской жизни того времени. Тем не менее, она сделалась заветом для инквизиционной практики русской церкви на все последующие века.

Проповедь святого инквизитора, жаждавшего крови, оказала свое действие. Настойчивое требование массовых репрессий по отношению к противникам церковно-монастырскою землевладения было одобрено московским церковным собором 1504 г., который вынес решение о предании еретиков градским, т. е. уголовным, наказаниям, а главных из них — сожжению. После этого началась расправа. Множество людей погибло на кострах, некоторых сжигали в деревянных клетках, другим вырезывали языки и затем сжигали. Еще большее количество жертв было заключено в тюрьмы или разослано на вечное заточение по дальним монастырям.

Для большего торжества собор нашел необходимым произвести сожжение главных руководителей в обоих центрах движения, как в Москве, так и в Новгороде. В Москве сожгли в клетках Ивана Волка, брата Федора Курицына, Ивана Максимова и какого-то Митю Пустоселова. В Новгороде же были сожжены Некрас Рукавов, Ивашко Самочерный и много других. Таким образом было разгромлено широкое социальное движение против феодальной церкви. Но и этим дело не кончилось. Еще долго после этого расправлялась русская инквизиция с противниками церковно-монастырских богатств. На протяжении целых 50 лет дело сыска и расправы со всеми подозрительными и опасными для церковных вотчинников людьми держали в своих руках верные выученики Иосифа Волоцкого. Это была целая монашеская школа высшей церковной знати, так называемые «иосифляне», занявшие все командные должности в русской церкви до самой половины XVI в. Крупнейшие земельные собственники, они выше всего ценили блага мира и для ограждения своих богатств готовы были пойти и шли на все.

Во главе этой церковной знати стоял московский митрополит Даниил. Он показал себя истым инквизитором, ничуть не хуже своего учителя Иосифа Волоцкого. В своих проповедях Даниил беспощаден к еретикам. Он доказывает, что еретики не только враги церкви, но вместе с тем и враги государства, и в качестве таковых должны быть судимы как государственные преступники и разбойники. Он запрещает православным всякое общение с еретиками. Для них не должно иметь в сердце никакого другого чувства, кроме чувства «совершенной ненависти», которой должен «возненавидеть их» каждый православный.

Обращаясь к правящим классам, Даниил убеждает их «возревновать против врагов божьих — еретиков — божественной ревностью и проявлять к ним праведную ярость»^[24].

Ревность по боге, говорит он, должна уподобляться ревности Моисея, повелевавшего убивать нарушителей закона Он зовет к кровавым репрессивным мерам против еретиков и защищает смертную казнь как вполне законное и освященное волей самого бога наказание для них. Многочисленными цитатами из библии, из сочинений древних церковных писателей, примерами из практики древнехристианской церкви Даниил стремится обосновать то положение, что «убийство ради бога не есть убийство» и что вполне справедливо «злою зле губити смертью» еретиков. Этот долг преследовать и физически уничтожать еретиков лежит не только на светской власти, но и самой церкви принадлежит право преследовать, осуждать еретиков и передавать их в руки государства для наказания.

Таким образом, монашеская школа «иосифлян» в своей борьбе с «врагами божьими» твердо и неуклонно следовала заветам Иосифа Волоцкого. Во главе с митрополитом Даниилом эти воинствующие богатые монахи упорно защищали неприкосновенность церковно-монастырского землевладения и ревностно очищали Московское государство от «злых плевел», называя «врагами божьими», еретиками и волшебниками тех, кто дерзал поднимать свой голос против их жадности и корыстолюбия.

В первую очередь они обрушили свои удары на головы главнейших идеологических борцов против земельных богатств церкви — Максима Грека и Вассиана Патрикеева. В их полемике против церковно-монастырского землевладения и монашеской распущенности митрополит Даниил усмотрел опасную ересь и полностью применил к ним теорию инквизиции, развиваемую в его проповедях.

В 1525 г. был предан суду церковного собора Максим Грек, знаменитый в то время «мудрец», присланный в Москву для исправления церковно-богослужебных книг. В актах церковного собора, судившего этого «еретика», один из главных обвинительных пунктов состоял именно в том, что Максим отрицал за монастырями право владеть населенными имениями и эксплуатировать крестьянский труд. «Да ты же, Максим, — читаем в судном списке собора, — святых чудотворцев… укоряеши и хулиши и говоришь так: занеже они держали города, и волости, и села, и люди… и пошлины, и оброки, и дани взимали, и многое богатство имели, то поэтому они не могут быть чудотворцами. А чудотворцев называешь смутотворцами, потому что они в монастырях села имели и людей… Ино то еси еретическое мудрование мудровал»^[25].

Соборный суд окончился суровым приговором. Максим Грек был объявлен «злохулительным еретиком» и послан в заточение в Волоколамский монастырь, где был заключен в каменный мешок «обращения ради и покаяния и исправления». По распоряжению митрополита Даниила ему было запрещено с кем-либо сообщаться, писать или сочинять что-либо и получать от кого бы то ни было письма. К нему были приставлены два надежных монастырских старца, выбранные митрополитом, которые следили за каждым его шагом, запоминали все, что он говорил, и доносили Даниилу. Максим выносил ужасные страданья: его мучили голодом, дымом, морозом и другими различными «озлоблениями и томлениями», и все это монахи делали в такой сильной степени, что он «от дыма и от горести темничныя был на мног час яко мертв»^[26].

Около шести лет провел он в таком тяжелом заключении. Физические страдания и полная изоляция от внешнего мира довели его до умственного расстройства. Выпадали минуты, когда Максим доходил до потери сознания или находился в полусознательном состоянии. В таком положении, близком к сумасшествию, он часто бормотал бессвязные слова и делал непроизвольные действия. Однажды в таком состоянии он стал писать углем на стене и выкрикивать непонятные слова. Об этом ревностные старцы, приставленные к нему, не замедлили донести, и митрополит Даниил поспешил превратить свою жертву в настоящего колдуна, чернокнижника.

В 1531 г. Максима привезли в оковах на новый суд церковного собора в Москве, и Даниил выставил против него новые тяжелые обвинения. «Ты, — говорили отцы собора, — волшебными хитростями эллинскими писал еси водками на дланех своих и распростирал длани свои против великого князя, также и против иных многих поставлял волхвуя. Ты говорил: «аз ведаю все везде, где что деется» — ино то волхвование эллинское и еретическое… Ты прилагаешь зло ко злу, эллинскими и жидовскими мудрованиями и чернокнижными их хитростями волшебными, отреченными от христианского закона и жития, хвалишися и возносишися и много христианство губи ши».

Отцы собора громоздят на голову жертвы одно обвинение за другим. Они обвиняют подсудимого, что он составлял «писания хульна и еретическая» и распространял их в обществе («во многие люди и народы»), что он распространял «жидовская и эллинская учения и арианская и македонская, истленно-мнительная и прочая пагубная ереси»; в сочинениях подсудимого они находят «хулы на господа и на пресв. богородицу, и на церковные уставы и законы, и на святые чудотворцы и на святые монастыри и на прочая»^[27].

Так, за едкие нападки на роскошную жизнь своих инквизиторов знаменитый «мудрец» и книжный справщик стал страшным еретиком и чернокнижником. Не в бровь, а в глаз попал он своим судьям, когда незадолго перед тем обличал их в своих сочинениях, нисколько не сгущая краски: «Грустно мне, — писал он, — глядя на вас, когда вы бесчисленными гласы доброгласных пений гремите в храмах, а вне храма исторгаете стоны из глубины душ угнетаемых вами. О, ты, треокаянный, бесконечно пьющий кровь убогих и посредством лихвы и всяческих неправд доставивший все нужное себе! Когда захочешь, поедешь по городу на лепных конях, окруженный блестящей свитой, и отбиваешь кнутом едущих впереди и сзади тебя, прогоняешь встречающийся и стесняющий тебя народ. Неужели ты думаешь угодить богу долгими молитвами и черными ризами?.. Неужели ты не видишь крайнего бесчеловечия и неправды в том, что отрекшиеся от мира, принявшие на себя сан ангельский забывают свои обеты, снова занимаются стяжанием и, живя в роскоши и неге, питаются потом подвластных им крестьян?.. Неужели ты не видишь, что эти подвластные, будучи угнетаемы, своим беспрестанным грудом доставляют им все необходимое для жизни, а сами живут постоянно в скудости и нищете, не имеют никогда него чистого хлеба и соли, чтобы насытиться?..»^[28].

Именно эти красноречивые обличения, а не «хула на господа», сделали Максима волшебником и чернокнижником и навлекли на него суровую кару церковного собора. Он предстал перед сонмом высшей церковной иерархии как опасный еретик и волшебник, злоумышлявший в союзе с дьяволом на великого князя Василия Ивановича, и соборным приговором был объявлен не только еретиком, но и политическим преступником, изменником, врагом государства. И несмотря на то, что измученный продолжительным заключением в монастырском каменном мешке Максим Грек трижды падал ниц перед собором, прося прощения, снисхождения, взывая о христианской любви и милосердии, злобная натура его инквизиторов не вняла никаким мольбам своего униженного врага. Собор не только не простил Максима, но снова его осудил «аки хульника и священных писаний тлителя» и в оковах отправил его во вторичное заключение в Тверской Отрочь монастырь, в руки «иосифляна»— тверского епископа Акакия. Здесь снова он был заточен в каменный мешок и «различными озлоблениями озлобляем»^[29].

Вместе с Максимом на том же церковном соборе были обвинены в еретичестве и его ближайшие помощники по исправлению книг — Михаил Медоварцев и Сильван. Первый был сослан в монастырское заключение в Коломну, и последний конец его не известен. Об участи же Сильвана современник князь Курбский говорит, что он «уморен злой смертью за малые дни в своем доме митрополитом Даниилом»^[30]. Одна же современная рукопись сообщает: «того Сильвана в дым повесили и дымом уморили и много беды подъял во Иосифове (Волоколамском) монастыре»^[31]. Это известие подтверждает и другая рукопись того же времени, замечая, что Сильван «заточен от Даниила, митрополита Московского, на Волоце Ламском во Иосифов монастырь и… в дыму задушен скончался»^[32].

Теперь наступила очередь и для Вассиана Патрикеева. Опальный боярин, насильно постриженный в монахи, он таил в себе глубокую вражду к богатым земельным собственникам — «иосифлянам», наиболее опасным экономическим соперникам разбитого московским единодержавием боярства. Сделав своим оружием в борьбе евангельскую заповедь о любви к ближнему, он восстал против инквизиторских деяний «иосифлян» и написал сочинение о том, что «не подобает монастырям владеть селами». В нем Вассиан укорял монахов за то, что они забыли «евангельские заветы» и сделались грабителями и истязателями своей паствы. «Мы, — писал Вассиан, — ныне обидим и грабим и продаем христиан, братию нашу, и бичами мучим и истязаем своих людей без милости, аки звери дикие на телеса их наскакивающе, или же садим их в оковы, как теперь это делают бесстрашно те, которые считают себя святыми и чудотворцами»^[33].

Митрополит Даниил сначала без суда заключил Вассиана в Чудов монастырь, а затем в 1531 г. на церковном соборе после судебного процесса Вассиан был объявлен еретиком, «христоборцем» и сослан в Волоколамский монастырь. Даниил прислал его сюда в железных оковах и посадил в каменный мешок «Германовой башни», похоронив его живым. Понятно, какие чувства питали к родовитому узнику монастырские тюремщики, и Даниил верно рассчитал, что они проявят свою божественную ревность в искусном обхождении с еретиком. Действительно, скоро Вассиана Патрикеева уже не было в живых. Курбский передает нам, что монастырские тюремщики уморили его голодом и дымом. «Оного блаженного Васьяна, изымав, заточити повелел, и связанна святого мужа, аки злодея, в прегорчайшую темницу к подобным себе в злости, презлым осифлянам, в монастырь их отослал и скорою смертию уморити повелел. Они же, яко лютости его скорые послушницы и во всех злых потаковницы, паче же еще и подражатели, умориша его вскоре»^[34].

А после убийства иноки волоколамского застенка торжественно похоронили его в почетном месте и над его гробницей поместили икону божьей матери в серебряной ризе и серебряную дощечку с надписью: «Со святыми упокой, Христе боже, душу раба твоего».

Долго еще бушевала эта кровавая расправа «иосифлян» с противниками церковно-монастырского землевладения.

В 1553 г. они обвинили в ереси троицкого игумена Артемия за то, что он писал царю Ивану Грозному, убеждая его «села отнимати у монастырей». На церковном соборе Артемий был осужден как еретик и сослан в заключение в Соловецкий монастырь^[35]. В 1554 г. опять погиб от руки «иосифлян» один московский служился человек по имени Матвей Башкин. Он стал осуждать деятельность духовенства и говорил, что не понимает, как можно оправдывать существование закабаленных крестьян в христианском государстве. «Мы-де, — говорил он, — христовых рабов держим у себя рабами: Христос всех братьями называет, а у нас-де на иных кабалы нарядные (т. е. фальшивые), на иных полные, а иные беглых держат». Поэтому Башкин изодрал у себя все кабальные записи, какие были у него, и отпустил на волю своих холопов. А затем как-то на исповеди, признаваясь в этом попу, говорил: «А вам, отцам, надобно посещать нас, мирян, почаще, да у нас научаться как самим жить-то, и как людей у себя держать, чтобы не томить их».

И вот поп немедленно доносит митрополиту Макарию, что «прозябе ересь и явился ропот и шатание в людях в неудобных словес о божестве». Под влиянием внушений митрополита Макария царь Иван Грозный приказал заключить Башкина под стражу и для суда нал ним собраться собору. Таким образом, и эта новая жертва «презлых иосифлян» была отдана в их полное распоряжение. Дело Матвея Башкина русская православная церковь вела по всем правилам инквизиции, стараясь привлечь к делу и погубить возможно большее число лиц.

Чтобы вынудить сознание Башкина в ереси, митрополит распорядился подвергнуть Башкина в застенке жестоким пыткам. С этой целью к нему были приставлены в качестве «увещателей» и «духовников» два испытанных палача — монастырские старцы Волоколамского монастыря, те самые старцы, которые морили голодом и дымом Максима Грека и Вассиана Патрикеева. История умалчивает о том, как увещевали Башкина эти старцы. Известно только, что они довели свою жертву в застенке до полного почти сумасшествия. Вскоре после их «увещаний» Башкин, как выражаются современники, «был постигнут гневом божьим» и начал «бесноваться». «Богоотступным гневом обличен был, бесу предан и язык извеся, непотребное и нестройное глаголаше на многи часы»^[36]. Он признал все свои вины, которые возвели на него инквизиторы, и оговорил множество лиц. «Своею рукою исписа и свое еретичество и свои единомысленники о всем подлинно»^[37].

Оказалось, что всеми его «единомысленниками» были именно те лица, против которых давно уже кипела ненависть и злоба «иосифлян». Это были так называемые «заволжские старцы» — монахи бедных заволжских монастырей и пустынь, которые давно вели идеологическую борьбу против «обмирщения» церкви, против богатых и развратных земельных собственников — «иосифлян», захвативших в свои руки все высшие церковные должности. Заволжские старцы еще на соборе 1490 г. по поводу новгородских еретиков, а затем в двух посланиях 1504 и 1505 гг. подняли свой голос против инквизиторских действий Иосифа Волоцкого и Геннадия Гонозова. Они доказывали, что эти действия противоречат учению Христа и что об еретиках следует только молиться, а не судить их и наказывать смертью. Однако это выступление старцев навлекло на них обвинение в еретичестве. Таким же еретичеством собор 1503 г. признал и заявление старцев о неприличии монастырям владеть землями и угнетать сидевших на этих землях крестьян.

Теперь наконец настало время для полного и окончательного разгрома «нестяжателей», авторитет которых дал импульс движению против правящих верхов феодальной церкви на протяжении почти целого столетия. Дело Башкина в церковном инквизиционном застенке именно и приняло характер кровавого похода против людей, отвергавших «земные», «грешные» пути, по которому шла феодальная церковь. «Тогда, — пишет современник, — митрополит русский… повелел оных ругателей везде имати, хотяще истязати их о расколах их, имиж церковь возмущали и где елико еще обретено их, везде имано и провожено до места главного московского, паче же от пустынь заволжских бо и там прозябоша оная ругания»^[38].

Другими словами, начался полный разгром непокорных. Их массами арестовывали и привозили в Москву. Здесь их размещали по подвалам монастырей и подворий, допрашивали, пытали, чтобы добиться оговора новых врагов, а затем без всякого суда, по приговору митрополита, рассылали «на безысходное пребывание» по разным монастырям^[39].

В 1553—1554 гг. после этого разгрома группы заволжских старцев московский церковный собор торжественно осудил и самого Башкина. Ему были предъявлены обвинения в отступничестве от православия и от Христа. Для обличения Башкина собор принял в свое руководство кодекс инквизиционной морали Иосифа Волоцкого, именно его знаменитую книгу «Просветитель», где так подробно была разработана каноническая и юридическая теория русской инквизиции. Руководясь этим «светилом православия», как была названа на соборе эта книга, отцы собора и приговорили Башкина к сожжению. По свидетельству современника, «его велено было посадить в деревянную клетку и сжечь»^[40].

Тогда же путем кровавого террора «иосифляне» подавили движение, возникшее среди угнетенных масс. Во главе этого движения стоял беглый холоп московского боярина Феодосий Косой. В ответ на метод «жечи да вешати» он стал про- поведывать учение о бегстве, как единственно верном пути жизни. Это учение пользовалось большим сочувствием угнетенных масс. Не признавать над собой никакой власти, — ни царской, ни боярской, ни поповской! — было главным девизом бежавших. Сам Феодосий Косой вместе с другими холопами бежал в Белозерский край к заволжским старцам и здесь принял монашество, чтобы укрыться от преследования своих. «И те монахи, — рассказывает современник, — развратились в ересь, называемую безбожной… Прельщая людей, простых нравом, они учили прежде всего хулить монастыри, клевеща на них за то, что имели села; также укоряли попов и епископов, говоря: живут попы не по евангелию, имения собирают и по евангелию не учат… повелевают себя слушать и земских властей бояться и подати давать им. Не подобает повиноваться попам и властям»^[41].

В 1555 г. Феодосий Косой был привезен в Москву, и церковный собор осудил его и приговорил к сожжению. Но ему удалось бежать в Литву.

Итак, в своей продолжительной борьбе с еретиками в период XI—XVI вв. русская православная церковь выработала и осуществляла настоящую инквизиционную систему борьбы. У нее не было, как в католической церкви, официального института инквизиции, но розыск, допрос с применением пыток, квалификация религиозного преступления, судебный процесс, приговор и наказание — все эти существенные моменты судопроизводства по религиозным делам находились всецело в руках церкви.

Она имела свои застенки, своих палачей и многочисленные собственные тюрьмы при монастырях, куда по своим приговорам и заточала еретиков. Собственной властью она посылала многих еретиков и на костры.

По мере того, как церковь утрачивала свои права и привилегии феодального владетеля, право творить суд и расправу в своих владениях, ее представители все больше настаивают на обязанности государственной власти бороться с ересями.

Иосиф Волоцкий все свое красноречие посвящает изложению тех задач, которые должны стоять перед московским самодержавием по отношению к еретикам. Уже ранее проводимые в церковной письменности тезисы о божественном происхождении верховной власти и о главной обязанности этой власти огнем и мечом истреблять еретиков получили в теории инквизиции Иосифа Волоцкого законченное развитие.

«Вас бо бог в собе место избрал на земли, и на свой престол вознеся посадил, милость и живот положил у вас, и меч вышней божьей десницы вручил вам… во отмщение злодеям, в похвалу же добро творящим». Поэтому, говорит Иосиф, московские великодержавные князья должны прежде всего спасать врученное им православное стадо от волков, погубляющих душу и тело, т. е. еретиков. «Вы же убо да не держите истину в неправде, и убойтеся серпа небесного и не давайте воли злотворящим людям».

Иосиф решительно заявляет, что самое звание самодержавного великого князя само собой предполагает «посечение мечом» всех «обидящих церкви божьи». «Да видят все царие славу преславного царствия вашего; придет бо ти от сего свет вечный и не вечный в тебе воссияет», и тогда «непоколебимо и непревратно соблюдет и охранит вышнего десница богом поставленное твое царство»^[42].

Проповедь Иосифа Волоцкого была твердо усвоена всеми последователями его. При содействии его верных учеников— московских митрополитов Даниила и Макария — эта теория была окончательно закреплена и реализована. Всех еретиков московское самодержавие стало рассматривать не только как «церковных мятежников», но и как государственных преступников. С развитием московского самодержавия и государственного значения церкви этот взгляд получает быстрое развитие, и с этого времени русская православная церковь в своей борьбе с еретиками входит в тесный контакт с карательными органами Московского государства. Церковная практика жестоких наказаний для еретиков вплоть до сожжений их на кострах всецело усваивается московскими самодержцами. В законодательство Московского государства в начале XVII в. уже прочно входит сожжение как обычная казнь еретиков. «Соборное Уложение» царя Алексея Михайловича ставит вопрос об истреблении еретиков уже вполне определенно: «Всякий, будет ли это иноверец или русский, кто хулит Иисуса Христа, богородицу, св. крест и угодников божьих, и это подлинно подтвердится, — тот должен быть сожжен». «И про то сыскивати всякими сыски накрепко, да будет сыщется про то допряма, и того богохульника, облачив, казнити, сжечь»^[43].

«Уложение» приравнивает всякое сопротивление церковным властям к «злому умышлению» на «государское здоровье». Именно, самые тяжкие наказания — сожжение людей живьем — оно назначает за неподчинение церковной власти, за оскорбление царского имени и за злой умысел против царя.

Мы можем определенно говорить, что на это законодательство оказала огромное влияние продолжительная инквизиционная практика церкви в ранний феодальный период истории России. В древнерусских законодательных памятниках мы нигде не находим никаких указаний на тот или иной род наказаний за волшебство, еретичество и богохульство. Но церковная судебная практика очень рано ввела за эти «преступления» смертную казнь через сожжение. Право на сожжение своих противников древнерусская церковь доказывала ссылками на церковные каноны и практику восточной «вселенской» церкви. В церковно-юридическом памятнике, так называемой «Кормчей книге» софийской редакции, в списках XIV в. мы уже находим «Правило святых отец об обидящих церкви божия». Правило это повелевает принимать строгие меры против всех, кто будет посягать на церковные «села и винограды», «суды восхищати церковная и оправдания», или оскорблять и отвергать церковную иерархию. Наказание, которым угрожает церковь в данном случае, доходит до сожжения непокорных на костре. «Паки аще вельим негодованьем качнуть негодовати, забыв вышний страх, оболкшеся в бестудье, повелевает паша власть тех огнем сжещи». В эпоху ереси «жидовствующих» церковные власти, требуя огненной казни еретиков, ссылались также на одну из статей византийского «градского закона», тоже вошедшего в состав «Кормчей книги», где право на сожжение еретиков было выражено так: «Аще жидовин или агарянин дерзнет развратить от христианский веры христианина, главней повинен казни; иже сподобився св. крещения, еретичествует и эллинствует, — конечный муки повинен есть».

Таким образом, жестокие наказания путем сожжений, зафиксированные в «Уложении», лишь узаконили в государстве московском давнюю церковную практику и находили для себя полное основание в церковных постановлениях и решениях по делам еретиков. Церковь не впервые брала на себя инициативу введения смертной казни.

Летописец передает, что вследствие увеличения разбоев епископы посоветовали киевскому князю Владимиру установить смертную казнь. «Реша епископы Володимеру: «се умножишася разбойницы, почто не казнишь их?» Он же рече им: «боюся греха». Они же реша ему: «ты поставлен есть от бога на казнь злым и добрым на милованье; достоить ти казнити разбойника»^[44].

Такое же влияние на законодательство Московского государства по отношению к еретикам и богоотступникам оказывала вся теория церковных наказаний. Она имела целью канонически и юридически обосновать инквизиционные методы и утвердить то основное положение, что «грешника или еретика убить молитвой или руками едино есть» и что поэтому обязанность православного царя «своим царским судом искоренять той злый плевел в конец»^[45].

И эти призывы церкви не остались тщетны. Они прочно вошли в русское законодательство, получали свое осуществление на деле и держались непоколебимо в продолжение всего московского периода. Церковь и Московское государство пошли теперь по пути искоренения еретиков рука об руку.

Это был второй этап в развитии русской инквизиции.

1. Карамзин — История России. Т. II, прим. 144. ↑
2. Карамзин, ук. соч., т. III, прим. 30. ↑
3. Там же. ↑
4. «Акты исторические». Т. I, №105. ↑
5. Полн. собр. рус. лет., III, стр. 42, IV, стр. 29; Никоновск. лет., II, стр. 357. ↑
6. См. поучения Серапиона, еп. Владимирского, в кн. Е. Петухова— Серапион Владимирский, русский проповедник XIII в. СПб. 1888. ↑
7. Полн. собр. рус. лет., VI, 22; ср. Соловьев — История России. Т. I, стр. 1304. ↑
8. «Прав. собеседн.». 1859, апр., стр. 476. ↑
9. «Русск. Истор. Библ.». VI, 2, стр. 4, § 7. ↑
10. Здесь имеются в виду колдуны и ведьмы. ↑
11. Е. Петухов, ук. соч., стр 65. ↑
12. Акты Археогр. Экспед., I, № 359, стр. 462. ↑
13. Голубинский — История русской церкви. Т. I, пол. 2, стр. 685-689. ↑
14. Там же. ↑
15. А. Никитский — Очерк внутренней истории церкви в Великом Новгороде. СПБ. 1899. Стр. 236. ↑
16. Ф. Энгельс — Крестьянская война в Германии. Собр. соч., т, VIII, стр. 129. ↑
17. См. выше Энгельс, ук. соч., т. VIII, стр. 129. ↑
18. «Просветитель» Иосифа Волоцкого. «Слово» 15-е. ↑
19. Там же. ↑
20. Там же. ↑
21. «Просветитель», гл. 14, стр. 51—52. ↑
22. Полн. собр. русск. летоп., III, 48. ↑
23. «Просветитель». «Слово» 15-е. ↑
24. В. Жмакин — Митрополит Даниил и его сочинения. М. 1881. Стр. 410. ↑
25. Прение митр. Даниила с Максимом. Чтения в «Общ. ист. и древн.» 1847 г., № 7, отд. II, стр. 3—4. ↑
26. Опис. рукоп. моск. синод, библ., II, 2, стр. 579. Ср. В. Жмакин, ук. соч., стр. 181. ↑
27. Нил Сорский и Вассиан Патрикеев, ч. I, стр. 246—247. ↑
28. Соч. Максима Грека, ч. II, стр. 167 и сл. ↑
29. Там же, стр. 369—370. ↑
30. Сказания кн. Курбского. Стр. 42. ↑
31. Опис. рук. синод. библ., II, 2, стр. 579. Ср. В. Жмакин, ук. соч., стр. 192, прим. 2. ↑
32. Опис. рук. Соловецких библ. Каз. дух. акад., I, стр. 163—164. ↑
33. «Древняя и Новая Россия». 1876. № 3, стр. 271. ↑
34. Сказания Курбского, стр. 4. ↑
35. Акты Археогр. Экспед., I, № 239. ↑
36. Макарий — История русской церкви. Т. VI. Стр. 254—255. ↑
37. Акты Археогр. Эксп., I, № 239, стр. 250. ↑
38. «Сказания кн. Курбского», стр. 177. ↑
39. Акты Археогр. Эксп., I, № 239, стр. 250. ↑
40. «Новое известие о России времени Ивана Грозного». Сказание Альберта Шлихтинга. Изд. Акад. Наук СССР. 1934. Стр. 42. ↑
41. См. у Зиновия Остенского — Истины показание к вопросившим о новом учении. Казань. 1863. ↑
42. «Просветитель» Иосифа Волоцкого. ↑
43. «Уложение», гл. I, ст. I. ↑
44. Лаврентьевская летопись, стр. 54. ↑
45. «Послание Иосифа Волоцкого к Василию Ивановичу». «Древняя Рос. Вивлиоф.». Ч. XVI, стр. 423. ↑