Единство методологии и аксиологии как выражение синтеза знаний

В противоположность буржуазной аксиологии, опирающейся на прагматистские, субъективистские и другие идеалистические концепции, марксистский ценностный подход основывается на научности, объективности, пролетарской партийности. В силу этого марксистский ценностный подход придает науке гуманистическую значимость в условиях социалистических общественных отношений.

Научное знание в свете марксистско-лининской концепции интегрируется с практической деятельностью и регулируется в конечном счете задачами последней. Однако в формировании того, что в данную историческую эпоху выступает в качестве практической потребности, активную роль играет общественное сознание, вырабатывающее систему ценностей — оценок значимости для человека тех или иных явлений объективной реальности, научно-технического развития и культуры. «Человек, — подчеркивает Ф. Энгельс, — единственное животное, которое способно выбраться благодаря труду из чисто животного состояния; его нормальным состоянием является то, которое соответствует его сознанию и должно быть создано им самим»^[1].

Внутренний синтез естествознания, эффективное взаимодействие многообразных областей познания природы предполагают учет в этом синтезе моментов обществознания и такого элемента культуры как нравственность.

Вопросом жизни и смерти современной науки становится двустороннее взаимокоррелирование истинного и доброго. Добро выступает в качестве определенного регулятора, мотива в поисках истины, а в свою очередь объективная истина является непременным условием определения доброго. Этот высший синтез истины и ценности — важнейшее условие гуманистической направленности познавательного процесса в современную эпоху могущества и опасности естествознания.

1. Естествознание и ценности

В последние десятилетия (в особенности после Первого Всесоюзного совещания по философским вопросам естествознания — Москва, 1958) в нашей литературе успешно развивается направление, получившее название методологии науки. Многообразные разработки в этой области науки концентрируются главным образом вокруг важнейшего методологического вопроса — как познавать реальность в специальных естественнонаучных дисциплинах?

Однако в последнее время в качестве важного регулятора научного познания начинают выступать его ценностные аспекты, концентрирующиеся вокруг метапроблемы «Ради чего познавать?» В этом плане XXIV съездом КПСС ставится задача всецело подчинить научно-технический прогресс интересам трудящегося человека. Наиболее успешно эта проблема решается не в ходе, противопоставления методологии получения знания и аксиологии его использования, а в плане достижения их единства.

Ценности, интерпретируемые лишь на интуитивном уровне, в отрыве от естественнонаучного знания рискуют выродиться в предмет квазиэтической мелодекламации, а естествознание, игнорирующее целевые оценки своих построений, рискует превратиться в интеллектуальное делячество не только чуждое, но и враждебное человеку. Однако нет фатальной неизбежности превращения в антагонизм наметившейся дилеммы: «естествознание — ценность». Сейчас исключительно важны «онаученная ценностная оценка» и «аксиологизированная методология». При этом необходима их внутренняя интеграция, а не внешняя рядоположенность, достижимая только при условии синтеза различных областей духовной культуры (естествознание, обществознание, этика). Эта необходимость реализуется в целостности и в то же время в многомерности критерия практики — не только соответствие знания реальности, но и его отдаленные последствия для человека, взятого не только в качестве социального существа, но и с учетом биологических моментов его существования (социальная и биологическая значимость оптимизации отношения «человек — биосфера»), В этой связи важно разрабатывать эвдемонистскую версию естествознания, преодолевая ограниченности возникшей в эпоху Возрождения концепции, согласно которой знание само по себе есть единственный инструмент блага и пользы. От античного разрыва знания и пользы через присущее эпохе XVI—XVIII вв. их полное отождествление необходимо в современную эпоху перейти к диалектическому различению и интегрированию знания, пользы, добра.

Дуализм науки и пользы — характерная черта, унаследованная от античного стиля мышления. Знание ради знания — вот высшая форма науки. Таков завет античной мысли — практическая польза может получаться как побочный продукт, а не определяющая цель всего познавательного процесса. В такой постановке вопроса в эпоху становления науки был заключен исключительно важный, плодотворный элемент — необособившись определенным образом от производства и практики, наука не смогла бы конституироваться в особый самостоятельный вид деятельности. Однако в эпоху ставшей науки на передний план выступает ограниченность такого подхода.

Согласно Аристотелю знание самоценно, и высшее наслаждение — это наслаждение самим познанием, а не его вещными плодами. Поскольку рабство естественно и вечно, полагал он, постольку и нет нужды заземлять полет мысли, закабалять в ярмо пользы свободные науки. Все для господина сделает раб — как бы одушевленная и вместе с тем отделенная от него часть его тела. Только в одной, совершенно нереальной, по мнению Аристотеля, ситуации рабство стало бы излишним: «Если бы каждое орудие могло выполнять свойственное ему дело само, по данному ему приказанию или даже его предвосхищая, как рассказывают это о статуях Дедала, или как те треножники Гефеста (образ из «Илиады». — И. Н.), которые, по словам поэта, сами собою (у Аристотеля здесь термин «автоматически». — И. Н.) входили в собрание богов; если бы ткацкие челноки сами ткали, а плектры сами играли на кифаре, то тогда зодчим при постройке дома не нужны были бы помощники, а господам — рабы»^[2]. В антитезе «рабство — автоматизация» Аристотелем была высказана догадка о конструктивной роли техники в развитии общества. Но в силу исторических условий рабства эта догадка выражена в отрицательной форме.

Философская мысль XVI—XVII вв. разорвала удушающее знание кольцо дуализма науки и практики производства. Прежде чем была развита цивилизация, опирающаяся на практику технического прогресса, было дано теоретическое обоснование полезности знания.

Характеризуя переход к новой науке, А. И. Герцен красочно писал: «Природа стала соперницей тому гордому духу, который в средние века не удостаивал ее никакого внимания; роли переменились: от ума требовали одной страдательной восприемлемости, самодеятельность разума считали мечтой. В средние века, чтоб сказать, что предмет недействителен, говорили: «это — только грубая материя»; теперь с тою же целью стали говорить: «это — только мысль»^[3].

Умозрительно трактуемый момент единства природы, при всех своих гениальных догадках, изживал себя в условиях развивающихся ремесел. И призывая к познанию конкретных единичных вещей в противовес спекулятивным дедукциям, Ф. Бэкон писал: «Лучше рассекать природу на части, чем отвлекаться от нее»^[4].

Сближение опытной науки с природой, резко повысившее практическую эффективность и полезность знания, было достигнуто ценой утраты целостности, связности, единства природы, дробления ее на обособленные друг от друга предметы и явления. Это обстоятельство предопределило активизацию в Новое время процесса дифференциации наук, приводящего в современную эпоху к рассогласованию раздробленных областей знания, непониманию, а подчас даже конфликту между ними. Тем не менее и ныне, подобно бэконовским временам сужение области познания помогает повышать производительность научно-исследовательского труда, его практическую полезность.

А. И. Герцен, подчеркивая направленность автора «Нового Органона» на полезность знания, удачно назвал Ф. Бэкона «практическим пришельцем»^[5]. «В сочинении Бэкона с самого начала поражает необычайная сметливость, дельность, практическая резкость и удивительная многосторонность»^[6]. По мысли Герцена, Ф. Бэкон завершил дело «философов теоретической эмансипации»^[7] — освободителей знания от засилья веры.

Ф. Бэкон обосновал интеллектуальный переворот, связанный с раскрытием новой роли знания. Познание не для заполнения досуга, свободного, обеспеченного трудом рабов, а средство для достижения благоденствия человека, покорившего природу. Для этого нового видения цивилизации, основанной на «онаученной» деятельности, характерен бэконовский принцип соответствия возможностей и знаний человека: столько можешь, сколько знаешь (tantum possumus quantum scimus).

В незаконченной утопии «Новой Атлантиде» при весьма ограниченных социальных прогнозах (сохранение монархии лишь в несколько урезанном виде) основной предсказательный материал направлен на характеристику будущей решающей роли науки в обеспечении могущества человека. Так, в «Новой Атлантиде» мы читаем: «Целью нашего общества, — говорит отец Соломонова дома, — является познание причин и скрытых сил всех вещей; и расширение власти человека над природой, покуда все не станет для него возможным»^[8]. Мы здесь лишь отметим несколько волюнтаристский оттенок выделенной части вышеприведенного бэконовского тезиса. В наши дни — это опасная иллюзия ничем неограниченного всесилия науки. Но во времена Ф. Бэкона для такого преувеличения имелись исторические оправдания. Первые достижения научно-технического характера сулили чрезвычайно много. Бэкон выделяет «Три великие открытия» своей эпохи — книгопечатание, порох и компас. — «Ведь эти три изобретения изменили облик и состояние мира…»^[9].

Для такого миросозерцания характерно отождествление истины и пользы (добра). «Итак, истина и полезность, — говорит Ф. Ёэкой, — суть (в этом случае) совершенно одни и те же вещи»^[10]. Такое воззрение получило развитие у последующих материалистов. Так, об этом же говорит глубокий тезис Т. Гоббса: «Рассуждение есть шаг, рост знания — путь, а благоденствие человеческого рода — цель»^[11]. Часть пятая спинозовской «Этики» так и называется «О могуществе разума или о человеческой свободе». К достигаемой на основе разума «свободе 1» — господство над природой — Спиноза добавил «свободу 2» — господство над собственными страстями.

2. Проблема методологической ценности

Всякое приращение всякого конкретного знания в материализме XVI—XVIII вв. трактуется как имманентное добру. Поэтому оно не требует специального морального, «ценностного» оправдания — незнание — зло, и его преодолением с позиций добра служит знание — истина. Истинное же знание выявляется не с помощью моральных ценностей, а на основе опыта.

Вспомогательную, но исключительно важную роль тут играют некоторые устойчивые принципы самого познания, его философской методологии. При этом истина выступает как функция методологической ценности. Истинно именно то, что дает наилучшее обоснование высшей (в рамках данной концепции) методологической ценности. Сама же методологическая ценность связана с относительно устойчивым стилем мышления («модой» в науке), с философскими периодами в истории познания. Устойчивость этих философских «стилевых черт» науки определяется в конечном счете, эпохами в развитии материального производства. Но отразив в себе объективные тенденции развития производства и науки, эти методологические черты сами выступают в качестве своего рода регуляторов познавательного процесса, приобретая статус методологических ценностей, включенных во внутреннюю- структуру научного знания. Конкретные виды опытных и теоретических разработок стремятся удовлетворять требованиям методологической ценности данного исторического этапа научного познания. В этом смысле методология: получения знания выступает в качестве ценностного критерия (конечно, не соответствия знания объективной реальности — это в конечном счете определяется экспериментом) общей направленности знания, критерия отбора проблем, которые следует ставить и решать.

При этом в ходе познавательного процесса находятся в единстве относительность истин, добываемых познанием, и относительная нетленность методологической ценности. Так, Н. Коперник в основу своих построений положил восходящий к платоновской натурфилософии принцип равномерности видимых движений светил. Одна из аксиоматических предпосылок «малого комментария» («седьмое требование») так и формулируется: «Кажущиеся прямые и попятные движения планет принадлежат не им, но Земле. Таким образом, одно это ее движение достаточно для объяснения большого числа видимых в небе неравномерностей. При помощи этих предпосылок, — продолжает Н. Коперник,— я постараюсь коротко показать, как можно вполне упорядоченно сохранить равномерность движений»^[12]. Подчеркивая преемственных, устойчивых методологических ценностей, Н. Коперник красочно отмечает, что тот, кто не хочет идти по стопам древних математиков, окажется лишь у порога науки, «и вполне заслуженно, ибо он клеветой на древних хотел помочь собственным галлюцинациям»^[13].

Позже И. Кеплер обнаружил непостоянство скорости движения планет по орбитам. Однако исходная методологическая ценность (равномерность) не разрушилась. Она была лишь обобщена в виде принципа равенства площадей, описываемых радиусом-вектором за равные промежутки времени при движении планет вокруг солнца.

Можно сделать вывод, что весьма часто в познании получается триадическая схема: исходная методологическая ценность обосновывается философией и влияет на формирование конкретной истины в естествознании, выявляющей свою производную ценность в полезности. Эта регулятивная роль синтезированной на базе всех элементов культуры методологической ценности проявляется и в нашу эпоху. Действительно, одной из важнейших установок современного научно-технического развития служит принцип совместимости этого развития с объективными законами биосферы. Этот принцип носит одновременно и методологический, и аксиологический характер. Ибо, очевидно, что методологически необходимо строить познание так, чтобы не вызвать некомпепсируемых поломок в механизмах природной среды, в то же время наука, не реализующая это условие, становится не только бесполезной в конечном счете, но и опасной для человека, так как не отвечает его потребностям в биосфере, адекватной его телесной и духовной структуре.

Биосферные потребности живого человека призвана удовлетворять живая природа, а не ее мертвая имитация. В этом заключено одно из условий сохранения жизни самого человека, а следовательно, и важный интегральный критерий оптимизации развития и науки, и общества.

При таком подходе человек во всех его проявлениях выступает как критерий оптимизации биосферы.

В последние годы наметившиеся техногенные сдвиги в природной среде ведут к предельной перегрузке генетических структур человека, что может поставить под вопрос само дальнейшее существование биологического вида homo sapiens. Поэтому важнейшим критерием оптимизации взаимоотношения человека и природной среды, которому должен подчиняться весь механизм воздействия на природу, является относительная устойчивость телесной организации человека. Эту устойчивость не должен нарушать и связанный с научно-техническим прогрессом поступательный рост информационного содержания человека.

Во взаимоотношении человека и природной среды единство достигается не на основе созерцания человеком неизменной природы, а на базе оптимизированной человеческой деятельности. Эта природопреобразующая научно-техническая деятельность человека в принципе оптимизируема на базе самой же науки, и человек по своей сущности отнюдь не враждебен природе. В силу этого наряду с различными подходами к биосфере (геохимическим, геофизическим и т. п.) важен подход к биосфере с точки зрения синтезированной оптимизации всех сторон деятельности человека.

Вполне понятно, что это может в полной мере быть реализовано только в условиях социалистических общественных отношений, ставящих во главу угла всестороннее развитие трудящегося человека.

Проблема природной среды в ее рациональном звучании есть проблема человека, его будущего подлинно свободного развития в масштабах всей Земли.

В отношениях человека с природой особенно существенен учет необратимости процесса развития биосферы. В этом плане вред, нанесенный биосфере одним поколением, может оказаться неустранимым для последующих поколений людей.

Резкий переход от радужных надежд на всеисцеляющее воздействие научно-технического прогресса на человека к безысходным пессимистическим концепциям о гибельности технического развития для природной среды и самого человека часто приводит к идее дополнения науки чем-то резко противопоставленным, абсолютно отграниченным от знания, находящимся вне науки, в мире «ценностных» суждений, нравственных оценок.

Нам представляются неправомерными и неконструктивными недиалектическое противопоставление и разрыв естественнонаучного подхода и подхода ценностного. В действительности, напротив, вызревает все более настоятельная необходимость синтеза естествознания и общественных наук. Важно развивать точные количественные приемы познания применительно к области общественных процессов, социальных оценок. Ведь оптимальность и выступает как целесообразность, приобретшая точную количественную форму выражения.

Оценки последствий научно-технического развития находятся не вне науки, а составляют важнейшую прерогативу последней. Для оптимизации человеческой деятельности необходимо скоординированное развитие как реально преобразующей силы научного знания, так и способности прогнозировать потенциальные последствия еще не совершенных воздействий на биосферу.

На наш взгляд, в несовершенстве научных прогнозов относительно развития биосферы заключено одно из важных оснований определенного экологического кризиса науки, заключающегося в неподготовленности последней к новой ситуации в природной среде.

Важное методологическое условие оптимизации современного научно-технического прогресса заключается в требовании интеграции преобразующей и прогностической функций науки. В перспективе будет формироваться все более точное исчисление последствий еще не осуществленных воздействий на биосферу.

При анализе различных вариантов возможных воздействий на биосферу определенным методологическим инструментом выбора может служить сопоставление воздействий в зависимости от того, насколько далеко во времени прослеживаются их предполагаемые последствия. Последствия одного воздействия на биосферу могут прослеживаться дальше во времени, . чем последствия другого. Вполне очевидно, что при прочих равных условиях это обстоятельство должно быть учтено при определении стратегии технического развития. От воздействий, последствия которых непредсказуемы на данном этапе, лучше воздерживаться.

Бесспорно, одним из корней вредных для биосферы последствий технического прогресса является чрезмерное дробление человеческой деятельности, сыгравшее в то же время важную роль в повышении ее эффективности. Узкоспециализированный, поглощенный заботами о к. п. д. конструктор двигателя внутреннего сгорания плохо представлял себе канцегоренное действие выхлопа… Назрела необходимость некоторых комплексных, синтетических критериев в технике, по отношению к которым к. п. д. будет лишь некоторым частным случаем.

Техническое конструирование должно быть подчинено критерию «биосферосовместимости» разрабатываемых проектов. Отказ от вредного для биосферы проекта — важное средство ее оптимизации. Биосферные критерии развития техники будут играть все возрастающую роль в эпоху научно-технической революции. Вполне понятно, что рациональная перестройка техники наиболее эффективно осуществима в условиях общественной собственности, в чем находит свое выражение поставленная XXIV съездом КПСС задача органически соединить достижения научно-технической революции с преимуществами социалистической системы хозяйства^[14].

К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 510. ↑
Аристотель. Политика II, 2, 1255 в. М., 1893, стр. 11. ↑
А. И. Герцен. Письма об изучении природы. М., 1946, стр. 273. ↑
Ф. Бэкон. Новый Органон. В кн.: «Антология мировой философии», т. 2. М., 1970, стр. 199. Курсив мой. — И. Н. ↑
А. И. Герцен. Письма об изучении природы, стр. 243. ↑
Там же, стр. 244. ↑
Там же, стр. 243. ↑
Ф. Бэкон. Новая Атлантида. Опыты и наставления нравственные и политические. М., 1954, стр. 33. Курсив мой. — И. Н. ↑
Ф. Бэкон. Новый Органон. В кн.: «Антология мировой философии», т. 2, стр. 215. ↑
Ф. Бэкон. Новый Органон. В кн.: «Антология мировой философии», т. 2, стр. 214. ↑
Т. Гоббс. Избранные произведения, т. 2. М., 1964, стр. 82. ↑
Николай Коперник. О вращении небесных сфер. М., 1964, стр. 420. Курсив мой. — И. Н. ↑
Там же, стр. 433. ↑
Л. И. Брежнев. Отчетный доклад ЦК КПСС XXIV съезду КПСС. М., 1971, стр. 70. ↑