Строение и функции естественнонаучной теории

Рассмотрение вопросов, связанных с синтезом научного знания, необходимо предполагает анализ самого понятия современной научной теории, ее строения и выполняемых ею функций. Именно научная теория выступает как наиболее четкое выражение особенностей, присущих современному научному знанию, как высшая форма его организации, как обусловленный самим процессом роста знаний механизм его синтеза.

1. Общая характеристика научной теории

Слово «теория» имеет чрезвычайно широкий спектр значений, и вряд ли можно надеяться, что при выборе одного из них нам удастся охватить все те случаи, когда это слово употребляется. Однако сделать попытку хотя бы кратко описать этот спектр, на наш взгляд, имеет определенный смысл.

1. Слово «теория» часто употребляется в предельно широком смысле как характеристика мышления вообще. Особенно часто этот смысл термину «теория» придается при анализе соотношения теории и практики, когда теорией называют вообще духовное, мысленное отражение и воспроизведение реальной действительности в отличие от практики как непосредственно-предметной деятельности человека. Если мы хотим изучить особенности современной научной теории, то вряд ли нам поможет это предельно широкое понимание теории, хотя оно и имеет право на существование для достижения иных целей.

2. Теория в смысле некоторой доктрины, некоторого учения. Это тоже достаточно широкое значение. Оно лишь ненамного уже и определеннее первого. Здесь добавляется лишь признак известной систематичности, организованности знания. Но систематичность знания присуща и теологическим построениям и теориям современной физики. Так что вряд ли и с этим пониманием теории мы существенно продвинемся по пути анализа современной научной теории.

3. В практике научного исследования теория, как правило, сопоставляется с экспериментом. Можно выявить те характеристики теории, которые фиксируют этот аспект. Например, можно рассмотреть теорию как некоторое мысленное построение, дающее возможность рассчитать результат эксперимента быстрее и проще, чем поставить сам эксперимент. Отвлечемся от того, что можно привести достаточно большое количество отдельных сложных явлений, где проще получить данные, поставив эксперимент, чем вести теоретический расчет. Даже при этом условии приведенная трактовка оставляет чувство неудовлетворенности. Она превращает теорию в простое орудие расчета эксперимента, игнорируя самое важное — благодаря каким своим особенностям теория дает возможность рассчитывать эксперимент.

Однако при всей своей тенденциозности разбираемая характеристика является не неверной, а лишь односторонней. Теория в эмпирических науках действительно должна давать возможность рассчитывать будущие эксперименты.

4. Можно подойти к характеристике теории с информационной точки зрения, представив ее как некоторого рода алгоритм, преобразующий эмпирическую информацию. На «входы» теории поступает некоторая совокупность опытных данных; на «выходе» теория должна давать другие данные, прогнозирующие поведение исследуемой системы. Приведенная формулировка, безусловно, схватывает важный аспект научной теории, но опять-таки вряд ли может претендовать на ее исчерпывающую характеристику.

5. Исключительно важным (для целей логического и методологического анализа) является подход к теории как к особого рода объекту, существующему в некотором смысле аналогично тому, как существуют предметы физического мира. С этой точки зрения теория должна быть охарактеризована как особого рода знаковое образование, как некоторая совокупность текстов. Теория выступает как знаковое образование, представляющее собой систему высказываний, связанных отношением выводимости. Понятно, конечно, что и эта характеристика никак не может быть принята за некое исчерпывающее и строгое определение.

Вообще, на наш взгляд, строгое определение теории в рамках содержательно-философского исследования невозможно и не нужно. Строгое определение требуется там, где определяемое понятие должно стать элементом дедуктивной системы. В принципе такую задачу можно поставить и для понятия «теория», но это будет совсем другая проблема: проблема создания новой, строгой (математизированной, формализованной) научной дисциплины, объектом изучения которой были бы отдельные научные теории и которая могла бы об этих отдельных теориях рассуждать на том же уровне строгости, на каком ведет свои рассуждения математика^[1]. Понятно, что это будет специальное логико-математическое, а не гносеологическое исследование.

В рамках гносеологического исследования на первых порах достаточно остенсивного определения, позволяющего отличать теорию от других возможных образований (с которыми могла бы быть опасность ее спутать), просто путем указания на те или иные отдельные теории. На вопрос «что такое теория?» мы отвечаем путем указания на отдельные теории: «Теория — это, например, квантовая электродинамика или теория относительности, или теория Дарвина и т. д.». Разумеется, остенсивное определение ничего не говорит ни о сущности, ни о строении, ни о функциях теории; оно носит сугубо предварительный характер, но позволяет вести дальнейшее рассуждение.

Именно в ходе этих дальнейших рассуждений, рассмотрев различные виды теорий, выяснив условия состоятельности теории, рассмотрев основные функции, выполняемые теорией в процессе познания и т. д., мы и получаем совокупность основных характеристик теории. Если угодно, это будет «определение» теории на уровне содержательно-философского анализа.

Конечно, можно потребовать свести все эти характеристики в некоторую единую формулировку, но, во-первых, это всегда трудно сделать так, чтобы ничего не упустить, а во-вторых, сделать это можно многими способами (делая акцент на одном или другом), и среди этих способов нет смысла выбирать какой-то один в качестве единственно верного.

В связи со сказанным мы не будем предлагать какого- то особого (своего) определения теории, претендующего на полноту и (или) строгость, а перейдем к рассмотрению различных аспектов современной научной теории^[2].

2. Виды и структура научной теории

Вопросы, связанные со строением и функциями научных теорий, вряд ли могут быть совершенно одинаково решены для различных видов (типов, классов) теорий. Поэтому имеет смысл сначала познакомиться с ними, выделить наиболее высокоразвитый тип и на нем исследовать основные характеристики теории вообще, помня, что в менее развитых типах эти характеристики могут быть выражены не столь явно и отчетливо.

Для решения встающих здесь вопросов целесообразно прежде всего провести разделение теорий на два больших класса: эмпирические (фактуальные) и логико-математические. Такое разделение в общем-то является общепринятым, хотя в его трактовке имеется масса оттенков. Однако при всех этих оттенках, пожалуй, все же бесспорно следующее: эмпирические теории — это теории, непосредственно проверяемые опытом. Основные, исходные положения эмпирических теорий в той или иной степени связаны с опытом («навеяны опытом», по выражению А. Эйнштейна), и выводы, получаемые в них, должны подтверждаться опытом.

Логико-математические теории — построения другого типа: в них опыт не является судьей получаемых результатов. Эти теории (и даже не отдельные теории, а логика и математика в целом) лишь в самых начальных своих истоках связаны с опытом. Самые первые математические понятия еще в период формирования математики как самостоятельной области знаний, безусловно, возникают из опыта. Конечно, и на высших ступенях развития математики потребности, связанные с развитием опытного знания, стимулируют возникновение математических проблем. Но основная специфика математики — то, что отличает ее от эмпирических дисциплин, — состоит в конструировании абстрактных объектов и изучении их без обращения к опыту.

Математика, рассматриваемая сама по себе, вне своих приложений, не обращается к опытной проверке своих результатов; мерило ее справедливости отнюдь не опыт. Место и роль математики в общей системе человеческого знания, конечно, не могут быть поняты без анализа ее вне- математического употребления, но также верно и то, что специфика математики может быть раскрыта только внутри ее самой.

В некотором смысле математика даже вообще не может быть названа наукой, и на это обращал внимание ряд выдающихся физиков. Р. Фейнман пишет, что «принцип науки, почти что ее определение, состоит в следующем: пробный камень всех наших знаний — это опыт. Опыт, эксперимент — это единственный судья научной истины»^[3]. И далее он замечает: «Математика, с нашей точки зрения, не наука, в том смысле, что она не относится к естественным наукам. Ведь мерило ее справедливости отнюдь не опыт»^[4].

В отношении эмпирических теорий (и наук в целом) также следует сделать ряд разъяснений. Термин «эмпирический» употребляется как минимум в двух смыслах:

Эмпирический как низший уровень познания в противоположность теоретическому как высшему. В этом смысле говорят об эмпирических законах, эмпирически? обобщениях, эмпирических науках в отличие от теоретических законов, обобщений, наук.

Эмпирический в противоположность математическому. В этом смысле термин «эмпирический» означает то, что генетически и верификационно связано с опытом в отличие от математического, где верификационная связь с опытом отсутствует, а генетическая присутствует лишь опосредованно и в рамках математики как таковой не учитывается. Может быть, в этом втором смысле целесообразнее был бы термин «фактуальный».

Деление теорий на эмпирические (фактуальные) и математические имеет важное значение в плане выяснения структуры теории, так как в математических теориях эта структура выражена значительно четче, чем в фактуальных, а в фактуальных она богаче (содержит больше элементов), чем в математических.

Однако это деление непосредственно не связано с иерархической упорядоченностью теорий, и его целесообразно дополнить разделением по иерархическому признаку (степени развитости теории).

Следуя А. А. Ляпунову^[5], можно выделить четыре типа теории.

1. Описательные естественнонаучные теории.

2. Их математические модели.

3. Аксиоматические теории теоретико-множественного уровня.

4. Логико-математические теории, в которых описываются одновременно научный объект и процедура его изучения.

Близкая по существу классификация предлагается и «Философской энциклопедией»^[6]:

1. Описательные теории (их иногда называют эмпирическими) .

2. Математизированные научные теории, использующие аппарат и методы математики.

3. Дедуктивные теории, строящиеся обычно в особых формальных языках.

В третьем типе авторы выделяют, в свою очередь, три вида: 1) аксиоматические, 2) конструктивные, 3) гипотетико-дедуктивные.

В приведенных классификациях верно выделены основные типы теорий, однако, на наш взгляд, необходимо сделать некоторые уточнения.

Во-первых, вряд ли имеет смысл эмпирические (фактуальные) теории (и у А. А. Ляпунова, и у М. В. Поповича и В. Н. Садовского первые два типа теорий есть фактуальные теории) непосредственно ставить в иерархический ряд вместе с теориями математическими. По нашему мнению, это разные типы, и непосредственно они несопоставимы по степени развитости.

Во-вторых, вызывает возражение отнесение гипотетико-дедуктивных теорий к 3-му типу, особенно учитывая, что авторы сами говорят, что гипотетико-дедуктивные теории применяются «в областях знания, основанных на опыте и эксперименте».

С учетом сделанных замечаний можно предложить следующую классификацию теорий.

Во-первых, деление на 1) математические и 2) эмпирические (в широком смысле). Это деление непосредственно не связано со степенью развитости теории.

Математические теории можно, по А. А. Ляпунову, разделить по степени развитости на а) аксиоматические теории теоретико-множественного уровня и б) логико-математические.

Эмпирические (в широком смысле) теории по степени развитости делятся на а) эмпирические (в узком смысле) или описательные^[7], б) математизированные, в) дедуктивизированные (гипотетико-дедуктивные).

Теории 2-го типа, как уже говорилось, отличаются от теорий 1-го типа наличием генетической и верификационной связи с опытом, и это находит выражение во включении в их структуру особых правил — так называемых правил соответствия, или правил эмпирической интерпретации, связывающих высказывания теоретического языка е языком наблюдения. В этом смысле эти теории богаче (имеют более сложную структуру). Теории 1-го типа имеют, однако, более четко выраженную структуру, и ее анализ затем «накладывается» и на структуру теорий 2-го типа, помогая более отчетливому ее пониманию.

Эмпирические (в узком смысле) или описательные теории до сих пор составляют весьма значительную часть естественнонаучных теорий. В их создании основную роль играет качественный язык. В них обычно содержится огромная масса эмпирических данных; основные их положения представляют более или менее прямые обобщения опытных данных; используемые для формулировки этих обобщений понятия суть «качественные» (классификационные) понятия. С таких теорий естествознание начинало свое развитие, и целый ряд таких теорий сыграл (и до сих пор играет) огромную роль в развитии человеческого познания. К теориям этого вида относятся, например, такие выдающиеся достижения человеческой мысли, как дарвиновская теория естественного отбора или павловская теория условных рефлексов.

Математизированные теории — это теории, широко использующие количественный язык и создающие математические модели для описания и объяснения соответствующего эмпирического материала. К такого рода теориям относится большинство теорий в физических науках. Они широко представлены во многих разделах химии, технических дисциплин, начинают проникать в биологию, лингвистику, экономические науки. Для них характерен прежде всего переход от качественных (классификационных) понятий к количественным понятиям (величинам), связанное с этим широкое использование измерительных процедур и построение на этой базе математических моделей изучаемых явлений.

Прежде чем перейти к характеристике третьего вида эмпирических теорий, необходимо сделать отступление в область математических теорий. И вот почему. В математических теориях наиболее «прозрачно» выступает их логическая структура, и поэтому для того, чтобы говорить о структуре эмпирических (фактуальных) теорий, надо выявить ее на наиболее простых образцах.

Математические теории со стороны особенностей своей структуры можно назвать дедуктивными теориями (теориями, построенными с помощью дедуктивного метода). Основные черты дедуктивного метода (и теорий, построенных дедуктивным методом) могут быть представлены следующим образом^[8].

При построении некоторой математической дисциплины прежде всего выделяют в ней группу первичных (неопределяемых) терминов (понятий), которые употребляются без объяснения их смысла. Все остальные термины вводятся с помощью определений, не использующих никаких других терминов, кроме первичных или таких, смысл которых был уже разъяснен раньше.

Все утверждения данной дисциплины также разбиваются на две большие группы. Прежде всего выделяются высказывания, принимаемые без доказательства. Это первичные высказывания, или аксиомы (постулаты). Как правило, они формулируются с помощью первичных терминов, но в принципе в них могут входить и производные термины. В определенном плане аксиомы могут рассматриваться как скрытые определения первичных терминов.

Все остальные высказывания должны быть получены из первичных по некоторым логическим правилам (явно фиксированным или подразумеваемым). Эта совокупность высказываний образует класс выводимых (доказуемых) предложений или теорем.

Для построенной таким образом дедуктивной теории чрезвычайно важным оказывается ее исследование (исследование лежащих в ее основе аксиом) на непротиворечивость, полноту и независимость. Такое исследование — одна из основных задач метаматематики, т. е. науки о строении и основных свойствах математических теорий.

Если при построении дедуктивной теории первичные термины имели определенное значение, то построенная теория сохраняет содержательный характер. Следующим этапом является отвлечение от всякого смысла первичных терминов (замена их переменными) и создание формальной модели дедуктивной теории. Так построенная теория будет носить формализованный характер; затем встает задача интерпретации или построения содержательной модели системы аксиом, лежащей в основе теории. Одна и та же система аксиом и совокупность вытекающих из нее теорем (синтаксическая структура) может иметь (и, как правило, имеет) несколько различных интерпретаций (семантических истолкований).

Весьма важно (с точки зрения последующих приложений) то, что построенная дедуктивная теория имеет нетривиальный характер. Здесь решающая роль принадлежит конструированию новых абстрактных объектов, к которым могли бы быть приложены исходные аксиомы. «Запас интересных теорем в математике, — писал Е. Вигнер, — быстро иссяк бы, если бы их приходилось формулировать лишь с помощью тех понятий, которые содержатся в формулировках аксиом»^[9].

Структура дедуктивной теории — это логическая структура в чистом виде, иной логической структуры не может быть согласно смыслу слова «логическая». Поэтому когда мы ставим вопрос о структуре эмпирических теорий, то и здесь речь идет о структуре дедуктивной теории, которая может быть как бы «высвечена» в данной эмпирической теории при той или иной ее логической реконструкции, при ее, если угодно, «дедуктивизации».

Логическая структура эмпирической (фактуальной) теории — это как бы опрокинутая на нее дедуктивная схема, но схема с дополнениями, которых в дедуктивной теории нет по самой их сути. Эти дополнения обусловлены основным отличием эмпирических теорий от математических.

Эмпирическая теория должна быть связана с опытными данными, она должна оцениваться по соответствию этим данным. Поэтому термины, фигурирующие в эмпирической теории, непременно должны иметь особого рода интерпретацию — эмпирическую интерпретацию.

Именно фактуальная теория, подвергнутая логической реконструкции («дедуктивизации») и непременно включающая в себя эмпирическую интерпретацию, может быть названа гипотетико-дедуктивной^[10] теорией (дедуктивизированной теорией). Это и есть третий, высший по степени развитости, тип эмпирической теории.

В чистом виде он скорее является идеалом сегодняшней науки, чем ее фактическим состоянием, но этот тип эмпирической теории важен именно для целей логического анализа научного знания. Когда мы подвергаем логическому анализу ту или иную математизированную теорию, то тем самым подвергаем ее логической реконструкции, стремясь приблизить к гипотетико-дедуктивному (дедуктивизированному) идеалу.

В связи с вычленением основных видов научных теорий целесообразно остановиться на дискутируемом в нашей литературе вопросе о марксовом методе восхождения от абстрактного к конкретному. Здесь наиболее часто встречаются два истолкования.

Согласно первому истолкованию, восхождение от абстрактного к конкретному — универсальный прием, образующий второй этап общего пути познания. На первом этапе мысль движется от чувственно-конкретного (конкретного в созерцании) к абстракциям. На втором этапе от этих абстракций, выработанных на первом этапе, мы поднимаемся к конкретному в мышлении, которое «есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного»^[11].

Но при таком истолковании совершенно непонятно, почему этот метод назван методом восхождения от абстрактного к конкретному. С большим правом он должен был бы называться методом движения от конкретного к абстрактному и затем от абстрактного к конкретному. Такое движение действительно присуще человеческому познанию в качестве его чрезвычайно общей характеристики, но оно не представляет собой никакого особого метода построения теории. Специфика марксова подхода к построению теории оказывается при рассматриваемом истолковании упущенной.

К. Маркс говорит не о двух этапах единого метода, а именно о двух путях (методах) построения теорий: методе, начинающем с «конкретного данного в представлении», и методе, начинающем с абстрактных определений. «На первом пути полное представление испаряется до степени абстрактного определения, на втором пути абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного посредством мышления»^[12]. К. Маркс замечает: «Последний метод есть, очевидно, правильный в научном отношении»^[13].

Правда, К. Маркс, касаясь истории политической экономии, говорит, что первому пути она исторически следовала в период своего возникновения, и это, видимо, создает иллюзию, заключающуюся в том, что, давая характеристику познания в общем виде, мы якобы можем объединить эти два пути. Сначала от конкретного в представлении ко все более и более «тощим абстракциям», а затем именно от этих, на первом пути полученных, «тощих абстракций», вновь к конкретному, но уже какому-то другому, мысленному конкретному, которое непонятно почему становится более ценным и богатым, чем то, с которого мы начинали.

На наш взгляд, существо метода восхождения совершенно в другом. Этот метод есть именно метод построения научной теории, задача которой состоит в том, чтобы духовно, мысленно воспроизвести то конкретное, которое не расчленено и как задача дано нам в представлении. Теория не может начинать с этого конкретного; она должна начать с некоторых абстрактных определений и, двигаясь от них, мысленно воспроизвести в мышлении конкретное.

Второе истолкование марксова метода восхождения стремится подчеркнуть его специфику как метода построения теории и видит эту специфику прежде всего в том, что он есть метод построения теории о сложных развивающихся объектах. В этом втором истолковании правильно подчеркивается, что те абстракции, с которых начинается восхождение, не есть абстракции, полученные на первом пути, а суть марксова метода усматривается в выяснении того, откуда эти исходные абстракции берутся.

Перенесение центра тяжести на выяснение вопроса о происхождении исходных абстракций и приводит к тезису о том, что метод восхождения есть метод построения теории о развивающихся объектах. В этом случае источник появления исходных абстракций находят в изучении истории объекта. Исторически первые ступени могут оказаться и более простыми, абстрактными моментами, которые можно принять в качестве исходных абстракций. В такой трактовке восхождение от абстрактного к конкретному действительно выступает как частный прием построения научной теории, применяемый лишь к исторически развивающимся объектам.

На наш взгляд, такое истолкование неадекватно действительной сути метода восхождения. Восхождение от абстрактного к конкретному есть общий прием построения развитых научных теорий. Заслуга К. Маркса в том, что он осознал и сформулировал на языке категорий «абстрактное-конкретное» тот универсальный метод, который фактически характеризует развитое научное познание.

В таком понимании восхождение от абстрактного к конкретному и гипотетико-дедуктивный метод не два различных метода, а две характеристики одного и того же общенаучного метода построения теории, говорящие о нем на разных языках, освещающие его разные аспекты.

Для построения научной теории необходимо выделить исходные абстракции (первичные термины и характеризующие их постулаты) и, двигаясь от них, получить систему высказываний, позволяющую описать эмпирические ситуации (т. е. духовно, мысленно воспроизвести конкретное) .

При этом ни в методе восхождения от абстрактного к конкретному, ни в гипотетико-дедуктивном методе^[14] не ставится вопроса, откуда берутся исходные абстракции (исходные постулаты). Это совсем другая проблема, отличная от вопроса о методе построения теории. В связи с ней можно только заметить, что исходные абстракции не образуются путем простого движения от конкретного данного в созерцании, а предполагают сложную мыслительную работу, включающую в себя выдвижение и проверку гипотез, акты идеализации и образования абстрактных объектов, создание математических моделей, использование уже накопленного запаса теоретических конструктов и т. д.

Конкретное в созерцании (множество эмпирически данных ситуаций) образует не исходный пункт построения теории, а постановку задачи. Опираясь на многообразие эмпирического материала, надо уметь вычленить (а вернее, сконструировать) такие исходные абстракции, которые дадут возможность воспроизвести это многообразие в расчлененном, систематизированном, упорядоченном виде. Логического, пути, который вел бы от опытного материала к построению теории, просто не существует^[15].

Отправляясь от конкретного в созерцании и двигаясь по пути выделения эмпирически фиксируемых общих моментов, мы действительно приходим лишь к «тощим абстракциям» (К. Маркс), «абстракциям через разрежение» (Пойа). В основе научных теорий лежат абстракции другого рода — «абстракции через уплотнение» (Пойа), абстракции, фиксирующие в чистом виде некоторые фундаментальные моменты, не сводящиеся к простому выделению общих черт в эмпирически данном материале.

Яркую иллюстрацию этому дает, например, сравнение аристотелевской и галилее-ньютоновской динамики. Аристотель начинает с конкретного в созерцании. Он берет в качестве исходного пункта движение под действием силы в среде, оказывающей сопротивление движению. Отправляясь отсюда, он и приходит к основному закону своей динамики: для существования движения нужна сила. Галилей радикально меняет исходную систему абстракций. Он вырабатывает идеализацию (создает абстрактный объект) движения по инерции, т. е. такого движения, при котором на тело ле действуют никакие силы. В эмпирическом материале мы никогда не встречаемся с такими движениями, но именно создание этой идеализации позволило действительно понять эмпирически данные движения, позволило мысленно воспроизвести конкретное.

После этих замечаний вернемся к анализу структуры естественнонаучных теорий, непосредственно имея в виду их наиболее развитый вид — гипотетико-дедуктивную теорию.

Итак, основное отличие гипотетико-дедуктивных теорий от теорий математических заключается в наличии эмпирической интерпретации и всего того, что с ней связано. Поэтому в гипотетико-дедуктивной теории может быть выделена дедуктивная часть, логическая структура которой в общем не отличается от структуры собственно дедуктивной теории: первичные и производные термины, постулаты и теоремы. Разумеется, все эти элементы весьма отличаются от своих дедуктивных прообразов по выполняемой гносеологической функции, но как компоненты логической структуры они аналогичны им^[16].

Наличие связи с эмпирическим материалом ведет к тому, что дедуктивные аналоги гипотетико-дедуктивной теории как бы «одеваются в новую одежду». Термины теории (во всяком случае, некоторое подмножество их) связываются с определенными процедурами измерения и приобретают особый характер величин. Тем самым к составу теории присоединяется новая и исключительно важная часть — процедуры измерения. Остающиеся термины теории («невеличины», «ненаблюдаемые») должны получить связь с наблюдаемыми, устанавливаемую с помощью правил соответствия (эмпирической интерпретации). Базисную часть правил соответствия как раз и образуют измерительные процедуры.

Постулаты и теоремы перестают быть связанными только с абстрактными объектами, а благодаря эмпирической интерпретации становятся высказываниями о реальном мире. В этом качестве они становятся законами науки, образуя основное содержание теории.

Для того чтобы из постулатов теории (основных фундаментальных законов и принципов) можно было вывести производные законы, гипотетико-дедуктивная теория должна обладать аппаратом выведения. Роль этого аппарата выполняют разнообразные строго дедуктивные теории или, иначе говоря, математика. Тот или иной раздел математики, используемый в данной гипотетико-дедуктивной теории, не входит в ее основное (и для нее специфическое) содержание, но он образует неотъемлемую часть теории в целом, без которой она не могла бы оформиться и функционировать^[17].

Заканчивая описание основных компонентов гипотетико-дедуктивной теории, необходимо остановиться еще на одном моменте, не всегда четко осознаваемом и выделяемом, — особого рода интерпретации теоретических терминов, которая может быть названа концептуальной интертеоретической интерпретацией^[18].

Роль концептуальной интерпретации особенно важна при анализе проблемы специфического содержания теоретических терминов. Последняя представляет, по существу, одну из основных проблем теории познания — проблему соотношения теоретического и эмпирического в познании. Здесь мы затронем лишь некоторые моменты, связанные со структурой гипотетико-дедуктивной теории и характеризующие проблему теоретических терминов в связи с эмпирической и концептуальной интерпретациями.

Эмпирическая интерпретация осуществляется с помощью правил соответствия, без нее теория, по выражению Л. И. Мандельштама, иллюзорна. Правила соответствия связывают теорию с эмпирическими данными, и настаивание на обязательности этих правил направлено против спекулятивно-натурфилософского подхода к научной теории.

Для построения теории необходимо перейти от терминов «языка наблюдения» к теоретическим конструктам. Без этого не может обойтись ни одна теория, заслуживающая этого наименования, и это обстоятельство, пожалуй, общепризнанно в современной литературе по философии и логике науки^[19].

Но для того, чтобы построение теоретических конструктов не увело теорию в туманные дали спекуляции, мы должны обладать и правилами исключения введенных конструктов. Принципиальная возможность исключить теоретический термин (излагая суть дела в самом упрощенном виде) есть возможность применить его на практике, использовать для описания эмпирической ситуации.

Крайняя точка зрения чистого эмпиризма (номинализма) требует, чтобы теоретический термин определялся через наблюдаемые термины^[20]. Но это фактически невозможно. Можно наблюдаемые термины определить через теоретические (это, по существу, и делает всякая теория), но нельзя выразить теоретические термины на языке наблюдения^[21].

Правила соответствия — это не определения в строгом смысле, и потому неточно иногда встречающееся наименование их операциональными определениями. Они не определяют (не устанавливают) смысла теоретических терминов, а указывают условия их приложимости к эмпирическим ситуациям^[22]. Поэтому будучи рассматриваемы в качестве определений, они носят принципиально неполный характер; осуществляемая с их помощью эмпирическая интерпретация может быть только частичной^[23].

В теоретических терминах всегда есть «остаток», не покрываемый эмпирической интерпретацией, благодаря чему теоретические термины и оказываются способными играть синтезирующую роль и выполнять эвристическую функцию в составе теории. Этот «остаток» тоже подлежит определенного рода интерпретации, которая и была выше названа концептуальной интертеоретической интерпретацией. Ее можно еще назвать (воспользовавшись термином С. Б. Крымского, правда, в несколько ином контексте) экстралогической интерпретацией.

Концептуальной она является в том смысле, что соотносит данный термин с другими теоретическими терминами.

Интертеоретической ее можно считать в смысле А. А. Ляпунова^[24], применившего термин «интертеория» для обозначения всего того теоретического «фона», в рамках которого формулируется данная теория. В этот фон входят не только (и даже не столько) другие научные теории, сколько то, что принято называть высшими уровнями систематизации знания, включая сюда прежде всего определенную сетку философских категорий.

И наконец, экстралогической эта интерпретация может быть названа потому, что она не носит строгого характера, включая в себя множество интуитивных моментов, не поддающихся достаточно точной формулировке,

Признание невыразимости с помощью правил соответствия всего содержания теоретических терминов (иначе говоря, несводимости этого содержания к операциональным определениям) — один из чрезвычайно важных моментов идейной эволюции современного неопозитивизма, объективно свидетельствующий о правоте материалистической теории познания. С позиций субъективистского эмпиризма, рассматривающего эмпирически данное как единственную реальность, теоретические термины превращаются в фикции. Только признание неисчерпаемого объективного источника знаний позволяет верно поставить проблему специфического содержания теоретических терминов.

В качестве итога обсуждения этого вопроса целесообразно привести глубокие замечания С. А. Яновской о проблеме введения и исключения абстракций (теоретических терминов): «…1) научный смысл имеют только абстракции, которые… заведомо приложимы к чему-нибудь, т. е. которые можно исключить; 2) …не требуется, чтобы это исключение было в любых контекстах возможно… 3) …должны быть случаи — и притом практически важные — когда оно (хотя бы приближенно) возможно.

Это и отличает нашу точку зрения от точек зрения как номиналистов, которые требуют, чтобы абстракции более высоких порядков всегда можно было исключить настолько, чтобы фактически их можно было и не вводить, так и реалистов („платоников”), которые полагают, что абстракции достаточно только вводить (непротиворечивым образом), поскольку они сами по себе (в таком случае) имеют реальный смысл (существуют в особом мире реальных идеальных объектов)»^[25].

Хотя это резюме и сформулировано непосредственно в связи с анализом математических абстракций, оно (с очевидными изменениями) совершенно справедливо и для эмпирических теорий.

3. Функции теории

Говоря об основных функциях научной теории, обычно имеют в виду объяснительную и предсказательную функции. На наш взгляд, есть основания в число функций включить и еще одну — систематизирующую (синтезирующую) функцию.

Объяснительная функция

Слово «объяснение» может употребляться в самых различных смыслах как в повседневной жизни, так и в науке. Говоря об объяснении как функции теории, прежде всего имеют в виду включение объясняемого явления в структуру теории, т. е. включение высказывания, описывающего данное явление, событие, ситуацию, в множество высказываний, образующих теорию. Поскольку высказывания теории делятся на два больших класса — исходные и производные — ясно, что объяснение состоит во включении экспланандума (того, что объясняется) в число производных высказываний теории. Экспланансом (тем, что объясняет) выступают при этом непосредственно первичные высказывания теории или производные высказывания, уже выведенные из первичных.

В повседневной жизни и в науках (на сравнительно ранних стадиях развития) объяснение не обязательно предполагает наличие теории и может осуществляться на основании просто эмпирически констатируемой регулярности (некоторого эмпирического закона, правила)^[27].

Однако в развитых научных дисциплинах такое объяснение через изолированно стоящий закон рассматривается как неудовлетворительное, и объяснение как функция теории отличается от приведенной общей схемы непременным включением закона (законов), входящего в эксплананс в общую структуру теории.

Развитое сейчас понимание объяснения представляет собой результат длительного развития познания и его философского осмысления. Чтобы яснее представить себе его существо, полезно сопоставить его с предшествующими концепциями объяснения. Не претендуя на полноту, кратко охарактеризуем две из них: вербально-схоластическую и натурфилософскую.

Вербально-схоластическая концепция исходит из постулирования для каждого объясняемого явления некоей скрытой «сущности» (скрытого качества), раскрытие которой дает окончательное и исчерпывающее объяснение. При ближайшем рассмотрении оказывается, что под этой скрытой сущностью понимается не что иное, как повседневное значение соответствующего слова. Рецепт такого «объяснения» в принципе предельно прост. Для объяснения любого явления, свойства, состояния, выраженного в языке существительным, прилагательным, глаголом,” образуется соответствующее существительное, якобы обозначающее скрытую сущность. Например: «Что такое металл?» — «Проявление скрытого качества „метал- личности”». «Что такое горение?» — «Проявление скрытого качества „горючести”» и т. д. Вербально-схоластическая концепция исходит из взгляда на язык, метко названного Р. Карнапом магическим. Принимается, что в значениях слов повседневного языка уже заключено все возможное знание, и его можно извлечь оттуда с помощью тривиальной языковой процедуры раздачи имен скрытым качествам. Этот род объяснения был едко высмеян еще Мольером (знаменитое «опий усыпляет потому, что имеет усыпительную способность»), но тем не менее он достаточно широко представлен и в наши дни и, к сожалению, не только в повседневном сознании.

Вторая концепция объяснения — концепция натурфилософская. Эмпирические науки якобы описывают лишь связи между наблюдаемыми событиями, а их сущность может быть раскрыта только на путях особого рода философского ее постижения. Свою книгу «Азбука теории относительности» К. Дьюрелл заканчивает словами: «Теория относительности описывает законы, которым подчиняются реальные вещи, и очерчивает их природу. Этим, конечно, исчерпывается все, что эта теория в состоянии сделать. О внутренней природе вещей она не может ничего сказать: здесь слово принадлежит философии»^[28].

Блестящие образчики «философского постижения» «внутренней природы» мы в изобилии найдем на страницах «Философии природы» Г. В. Ф. Гегеля. Например, чрезвычайно поучительны рассуждения Гегеля о свете. «Ньютоновская теория, согласно которой свет распространяется по прямым линиям, или теория волн… — и та и другая теория являются материальными представлениями, которые ничего не дают для познания света… никакая из этих двух теорий не может найти себе здесь (в объяснении распространения света. — Л. Б.) места, потому что эмпирическое определение не имеет здесь никакой ценности»^[29]. Оценив подобным образом физические теории, Гегель предлагает свое объяснение: «Как абстрактная самость материи свет является абсолютно легким… Материя тяжела, поскольку она лишь ищет единства как места; свет же есть материя, которая нашла себя»^[30]. И далее Гегель, исходя из своего «понимания» «внутренней природы» света, с превосходством замечает, что не может быть, чтобы мы сейчас видели звезды и туманности, каким они были 500 лет назад. «В этом действии, оказываемом на нас чем-то таким, которого давно уже не существует, есть что-то напоминающее призраки. Что время есть условие распространения света, это мы должны признать, но мы не должны дать увлечь себя до таких выводов»^[31].

Такие концепции объяснения, как вербально-схоластическая и натурфилософская, не могли не вызвать протеста со стороны развивающегося естествознания. И как это часто бывает в борьбе против несостоятельной концепции», «палка перегибается» в другую сторону. Появляется позитивистское отрицание вообще возможности объяснения и абсолютное противопоставление объяснения и описания. Требование объяснения объявляется пережитком схоластики, метафизики, а задача науки усматривается в так называемом «чистом» описании. Вместе с отбрасыванием схоластической и натурфилософской трактовок объяснения субъективистская традиция в философии выкидывает и понимание теории как объяснения реальности. Теория лишь описывает чувственные данные и служит инструментом предсказания новых данных, а всякое требование объяснения есть требование метафизическое, покидающее почву позитивного знания.

Несостоятельность столь нигилистического отношения к объяснению в настоящее время совершенно очевидна. Исследование строения и функций научного объяснения — одна из центральных проблем в современных исследованиях по философии и логике науки. В этом плане чрезвычайно поучительно свидетельство Р. Карнапа, в 20-х годах отстаивавшего субъективистскую концепцию чистого описания и выступавшего против вопроса «почему?» в пользу вопроса «как?». «Сейчас философская атмосфера изменилась… Мы не должны говорить „не спрашивайте нас почему?”, так как теперь, когда кто-то спрашивает „почему?”, мы полагаем, что он понимает этот вопрос в научном, неметафизическом смысле. Он просто просит нас объяснить нечто в рамках эмпирических законов»^[32].

Диалектико-материалистическая гносеология никогда не противопоставляла вопросы «как?» и «почему?». Ответ на вопрос «почему?» никогда не понимался как окончательное выявление неких последних метафизических оснований, а только как объяснение в рамках эмпирических законов. Но это не означает, что нет никакого различия между объяснением и описанием.

Прежде всего, следует различать описание как процедуру на эмпирическом уровне и как процедуру на теоретическом уровне. Выделение описания как теоретической процедуры не является бесспорным. Например, Е. П. Никитин, анализируя различные смыслы термина «описание», выделяет четыре значения (в порядке увеличения широты знания)^[33]: 1. Описание есть фиксация результатов опыта. 2. Описание обозначает отдельное положение, взятое в отношении к некоторой системе высказываний, членом которой оно является. 3. Описание как любая простая констатация некоторого отдельного научного положения (в том числе и закона науки). 4. Описание как отображение в языке любых результатов познания вообще. Е. П. Никитин лишь первый из них считает научным (гносеологическим) термином, а остальные три — лишь словом обыденной речи.

Эта позиция вызывает два возражения. Во-первых, здесь не указано еще одно значение описания: описание как нечто сопоставляемое с классом теорий, которые называются описательными, отвечающими преимущественно на вопрос «как?», а не «почему?». Во-вторых, ограничение описания как гносеологического термина лишь первым значением снимает проблему соотношения описания и объяснения на теоретическом уровне, или, применительно к научным теориям, проблему отношения описательных и объяснительных теорий. Конечно, можно расширить значение термина «объяснение» и трактовать описательные теории как объяснение в широком смысле. Но это мнимое решение проблемы, которая возникает в практике научного исследования и называется соотношением описательных и объяснительных теорий.

Эта проблема особенно остро встала сейчас в связи с некоторыми особенностями развития современной физики. С одной стороны, ряд ведущих физиков формулирует тезис о сползании теории в феноменологическое описание^[34]; с другой — появляются работы, в которых это «сползание» признается, но рассматривается как преходящий этап в развитии физики^[35], которому предлагается определенное объяснение.

Традиционная трактовка описания и объяснения противопоставляет их как ответы на вопросы «как?» и «почему?». Описательная (феноменологическая) теория отвлекается от раскрытия внутренних причин, внутреннего механизма, внутренней сущности и ограничивается изучением внешних сторон явлений, их поведения. Объяснительная дает все то, от чего отвлекается феноменологическая.

Понятно, что при такой трактовке нельзя не быть сторонником объяснительных теорий, лишь мирясь с феноменологическими теориями как с временным злом.

На наш взгляд, столь решительное противопоставление вопросов «как?» и «почему?» имело определенный смысл лишь в рамках классической физики (феноменологическая термодинамика и статистическая физика, макроскопическая электродинамика и электронная теория). Это противопоставление можно объяснить наглядным характером классической атомистики и обыденным пониманием объяснения как сведения к чему-то известному и обязательно модельно-наглядному.

Утверждение в физике теории относительности и квантовой механики показало несостоятельность обыденной трактовки объяснения и на первых порах породило мнение о феноменологическом характере этих теорий. Теория относительности, согласно этим взглядам, якобы лишь описывает релятивистские эффекты, но не объясняет их, не выясняет, почему они имеют место, в противоположность концепции Лоренца, которая якобы выясняет это. Квантовая механика также, в соответствии с этими взглядами, лишь описывает вероятностное поведение микрообъектов. Будущая теория, которая должна быть создана, объяснит причины их поведения.

Если различие между традиционным описанием и объяснением релятивизировать и перевести в плоскость современного понимания структуры научного знания, то оно выступает как различие общих концептуальных схем, лежащих в основе соответствующих теорий.

Теория относительности воспринимается как феноменологическая с точки зрения концептуальной схемы классической механики (абсолютное пространство и время). Отказ от этой концептуальной схемы, принятие единого пространства-времени, т. е. принятие новой концептуальной схемы, лишает специальную теорию относительности феноменологической окраски и превращает ее в объяснительную теорию. Принятие новой концептуальной схемы, которая отвечает квантовой механике и суть которой в отказе от однозначной причинности, переходе к вероятностной причинности, превращает квантовую механику в объяснительную теорию.

Итак, такие фундаментальные теории, как теория относительности и квантовая механика, лишь кажутся описательными, когда к ним подходят с точки зрения концептуальных схем, отвечающих старым теориям, но оказываются объяснительными, когда начинают опираться на новую, соответствующую им концептуальную схему.

Это, конечно, не означает, что различие описательной и объяснительной теорий вообще является лишь мнимым. Действительное различие между ними — это различие частных и общих (фундаментальных) теорий. Это обстоятельство хорошо сформулировал В. Гейзенберг: «Под „феноменологической“ теорией понимают такую формулировку закономерностей в области наблюдаемых физических явлений, в которой не делается попытки свести описываемые связи к лежащим в их основе общим законам природы, через которые они могли бы быть понятыми»^[36].

Частные теории, которые относятся к новой области, не укладывающейся в рамки старой концептуальной схемы, являются теориями феноменологическими. Но когда создается общая теория, которая действительно охватывает всю нуждающуюся в упорядочении область фактов, то эта теория оказывается, по существу, объяснительной, сколь бы феноменологической она ни казалась с точки зрения предшествующей концептуальной схемы.

Предсказательная функция

Объяснительная функция может быть названа в определенном смысле внутренней функцией теории: она как бы выражает назначение и цель теории для себя самой. Есть некоторое множество эмпирических ситуаций, заданных к моменту построения теории. Построенная теория объясняет это множество, включая его в свою структуру, позволяя получить его (точнее, высказывания, описывающие эти ситуации) из своих постулатов. Объяснительная функция, сама по себе взятая, удовлетворяет нашу любознательность, наше стремление к единству, к упорядочению и т. д., но она не говорит ни о чем внетеоретическом, она не имеет «внешней» направленности. Эту внешнюю направленность теория получает в предсказательной функции.

Только благодаря наличию предсказательной функции теория перестает быть самодовлеющей, в себе замкнутой, становится практически полезной. В самом деле, представим себе некоторое конечное (и не подлежащее никакому расширению) множество эмпирических ситуаций (в характеристику ситуации входит и момент времени, в который она имеет место). Нам известны все эти ситуации, и мы их держим в памяти. Можно построить теорию для этого множества ситуаций, но эта теория будет практически бесполезной (мы и так отлично знаем все ситуации). Такая теория «объясняла» бы эти ситуации, но она бы ничего не предсказывала.

Разумеется, рассмотренное предположение носит чисто иллюстративный характер и призвано показать, что наличие лишь одной «чисто объяснительной» функции недостаточно для характеристики роли теории. Фактически любое объяснение содержит в себе и предсказательный аспект. Даже если теория не предсказывает ни одного явления, которое не было бы известно к моменту построения теории, она все равно обладает предсказательной функцией в том смысле, что позволяет предвидеть эти же явления в последующие моменты времени. Этот аспект предсказательной функции может быть назван тривиальным предвидением. Однако при всей своей тривиальности он важен как в теоретическом, показывая единство объяснительной и предсказательной функций, так и в практическом плане (именно на нем основано применение теории к будущим ситуациям).

Однако никакая действительно научная теория не ограничивается лишь тривиальным предвидением. Неспособность теории предвидеть какие-либо новые явления (в отличие от простой экстраполяции на будущие моменты времени уже известных явлений) обычно рассматривается как крупнейший недостаток теории^[37]. Поэтому, когда в литературе идет речь о предсказательной функции, под ней обычно понимается именно нетривиальный аспект.

В этом плане можно, в свою очередь, говорить о двух видах предсказания: аналитическом и синтетическом^[38].

Аналитическое предсказание — это предсказание нового факта на основе твердо установленной теории. Блестящими образцами такого предсказания являются, например, предсказания Нептуна Адамсом и Леверье или конической рефракции Гамильтоном.

Синтетическое предсказание связано с созданием новой теории и предвидением эффектов, вытекающих из этой новой теории. Таково предвидение Максвеллом «тока смещения», предвидение Дираком релятивистского уравнения электрона и предсказание на этой основе существования позитрона, предсказание Эйнштейном отклонения светового луча.

Хотя в строгом смысле предсказание есть всегда предсказание эмпирического факта, а не закона (ведь предсказание должно быть сопоставлено с наблюдением, а наблюдать можно эмпирические эффекты, а не законы), тем не менее синтетическое предсказание может быть названо предсказанием закона в том смысле, что здесь предсказывается эмпирический эффект, вытекающий из ранее неизвестного закона.

Между объяснительной и предсказательной функциями теории существует тесная связь^[39]. Во-первых, объяснение и предсказание тождественны по своей логической структуре. Схема объяснения является и схемой предсказания. Отличие их друг от друга не логическое, а гносеологическое.

Во-вторых, всякое объяснение включает в себя момент предсказания, а предсказание опирается на объяснение.

В этой связи уместно сделать ряд замечаний о встречающихся иногда попытках резко разграничить объяснительную и предсказательную функции. Эти попытки, как правило, связаны с рассматривавшимся противопоставлением описания и объяснения.

Когда теория понимается как лишь описание, тогда, по существу, ее единственным назначением становится предсказание новых фактов, и только. При субъективистском истолковании сущности теории ей отказывают в объективном содержании, что приводит к отрицанию ее объяснительной функции и к признанию лишь ее предсказательной силы. Пожалуй, первым, кто четко выразил этот тезис, был издатель знаменитого труда Н. Коперника Осиандер, указывавший, что не надо понимать теорию Коперника как что-то объясняющую и претендующую на истину. Единственное, на что она претендует, по его словам, быть орудием расчета, предсказания. Впоследствии этот тезис в разных вариациях фигурировал в различных субъективистских концепциях.

В реальной практике научного исследования, конечно, наблюдаются периоды, когда удовлетворительной теории еще нет. В этом случае появляются теоретические построения, которые можно охарактеризовать как «лишь предсказывающие». Это этап частных феноменологических теорий. Но это всегда этап в развитии науки, от которого она переходит на следующий — этап общих, синтезирующих теорий, в которых предсказание не является «лишь предсказанием», а предполагает объяснение и опирается на него.

Синтезирующая функция

Синтезирующая функция теории обычно не вычленяется, и она анализируется вместе с теми или иными аспектами теории, хотя с ней в определенном смысле связано самое существо теории.

Синтезирующая функция теории выражается в различных формах.

1. Теория всегда создается для упорядочения огромной массы эмпирического материала, выступает как синтез этого материала. Теория, которая была бы столь же сложна, как сам эмпирический материал, была бы лишена всякого объективного смысла и эвристической ценности. Упорядочивая эмпирический материал, теория конденсирует содержащуюся в нем информацию, позволяя выявить внутреннее единство.

Присущая научной теории тенденция к принципиальной простоте находит прежде всего выражение в объяснении возможно более широкого круга явлений из возможно меньшего числа независимых допущений без введения произвольных гипотез ad hoc, а это и есть не что иное, как выражение синтезирующей функции теории.

2. Чрезвычайно важным выражением синтезирующей функции является присущая теории «тенденция к экспансии». Фундаментальные теории, возникая на более или менее ограниченной основе нового эмпирического материала, затем начинают проникать в сферу компетенции других уже существующих теорий (научных дисциплин), вызывая их более или менее радикальную перестройку. Создание теории относительности приводит к появлению релятивистской термодинамики, релятивистской космологии и т. д. Создание квантовой механики ведет к ее проникновению в область химии, физики твердого тела, электродинамики.

3. Наиболее значительные теории всегда бывают связаны с выдвижением некоторых фундаментальных идей, оказывающих огромное воздействие на формирование стиля мышления данной эпохи, а тем самым и на высшие уровни систематизации знания.

4. Наконец, синтезирующая функция находит свое, может быть, наиболее значительное выражение не в рамках одной, отдельно взятой теории, а в некоторой совокупности теорий. В такой совокупности теорий можно выделить вертикальный и горизонтальный разрезы.

В вертикальном разрезе теории образуют ряд, связанный принципом соответствия, где каждая последующая теория представляет некоторое обобщение предыдущей. В наличии таких рядов и в налагаемом на каждую новую теорию требовании быть обобщением своей предшественницы — одно из основных выражений тенденции синтеза научного знания.

Вертикальный разрез не является единственным. Если бы тенденция «вертикального синтеза» была единственной, она вела бы к построению некоторой единой и всеобъемлющей аксиоматики. Не говоря уже о науке в целом, это, видимо, невозможно даже для физики (а ведь физика в системе естественных наук занимает фундаментальное положение)^[40]. Наряду с вертикальным синтезом появляется горизонтальный синтез, состоящий, во-первых, в объединении ранее независимых теорий (например, оптика и домаксвелловская электродинамика в электромагнитной теории) и, во-вторых, в такой «встрече» различных теорий, в результате которой они не сливаются в общую теорию, а как бы «закольцовываются», начиная взаимно предполагать друг друга. В этом последнем случае «вместо более широкой аксиоматической структуры мы встречаемся с „кольцевой конструкцией”, без классической механики нет квантовой, без квантовой механики нет классической»^[41].

Эти моменты и позволяют говорить о синтезирующей функции как относительно самостоятельной функции теории.

1. Так ставится вопрос, например, в статье В. Ф. Турчина «„Сумасшедшие» теории и метанаука». „Если мы хотим, чтобы метанаука вышла за рамки общих рассуждений и ни к чему не обязывающих рекомендаций, то мы должны строить ее как полноценную математическую теорию, а для этого ее объект — естественнонаучная теория — должен предстать в формализованном… виде, подвластном математике» («Вопросы философии», 1968, № 5, стр. 129). ↑
2. Если угодно, в качестве «определения» (хотя, скорее, это не определение, а резюме, учитывающее основные результаты анализа строения и функций теории) можно взять формулировку: «Теория — форма достоверного научного знания о некоторой совокупности объектов, представляющая собой систему взаимосвязанных утверждений и доказательств и содержащая методы объяснения и предсказания явлений данной предметной области» («Философская энциклопедия», т. 5, М., 1971, стр. 205). ↑
3. Р. Фейнман, Р. Лейтон, М. Сэндс. Фейнмановские лекции по физике, вып. I. М., 1965, стр. 22. ↑
4. Там же, стр. 55. Сказанное не означает какого-то умаления огромной творческой роли математики. После приведенных слов Р. Фейнман продолжает полушутливо, полусерьезно: «Кстати, не все то, что не наука, уже обязательно плохо. Любовь, например, тоже не наука. Словом, когда какую-то вещь называют не наукой, это не значит, что с нею что-то неладно: просто не наука она, и все». ↑
5. А. А. Ляпунов. О некоторых особенностях строения современного теоретического знания. — «Вопросы философии», 1966, № 5, стр. 39—42. ↑
6. См.: М. В. Попович, В. Н. Садовский. Теория. — «Философская энциклопедия», т. 5, М., 1971, стр. 206. ↑
7. Термин «описательные» тоже не очень удачен, ибо часто употребляется и при противопоставлении описательных объяснительным теориям, а в этом контексте теории эмпирические в узком смысле могут быть и объяснительными, и, наоборот, математизированные теории могут быть описательными. ↑
8. Основные черты дедуктивного метода описаны во многих работах. Одно из лучших (и до сих пор не устаревших) описаний дано в кн.: А. Тарский. Введение в логику и методологию дедуктивных наук. М., 1948» стр. 163—192. ↑
9. Е. Вигнер. Этюды о симметрии. М., 1972, стр. 184. ↑
10. Иногда встречается характеристика гипотетико-дедуктивной теории как теории математической, отличающейся от аксиоматически построенных теорий якобы тем, что исходные положения рассматриваются как гипотезы, а не как аксиомы. Однако в рамках математических теорий такое различие вообще не имеет смысла. Гипотезой то или иное положение является в силу отсутствия его эмпирического подтверждения, а в математических теориях соотношение с эмпирическими данными отсутствует. С другой стороны, примером гипотетико-дедуктивного построения может считаться, скажем, механика Ньютона, хотя ее исходные положения в обычном понимании не гипотезы, а принципы. Основной момент, отличающий гипотетико-дедуктивные теории от аксиоматических (математических) теорий, заключается не в гипотетичности исходных положений, а в обязательном наличии правил соответствия (эмпирической интерпретации). ↑
11. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 12, стр. 727. ↑
12. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 12, стр. 727. ↑
13. Там же. ↑
14. Выше подчеркивалось, что это не два разных метода, а по-разному охарактеризованный один и тот же метод. ↑
15. Это прекрасно понимал А. Эйнштейн, давший развернутую аргументацию в пользу данного тезиса. ↑
16. С гносеологической точки зрения обстоятельный анализ структуры физической теории был проведен И. В. Кузнецовым (Структура физической теории. — «Вопросы философии», 1967, № 11), но без сопоставления гипотетико-дедуктивной и строго дедуктивной структур, которое здесь анализируется. ↑
17. Заметим, что роль математики не сводится только к роли аппарата выведения. В современной физике особенно возрастает роль математики как инструмента образования исходных понятий и формулирования исходных постулатов. (Об этом см. нашу работу «Философия естествознания». М., 1966, гл. VII: «Роль математики в развитии естественных наук»). Но и в этой роли математика в структуре гипотетико-дедуктивной теории образует предпосылаемую ее основному содержанию часть. ↑
18. О необходимости выделения этого момента говорится в ряде исследований. Сошлемся на работы Э. Нагеля (The Structure of Science. N. Y., 1961, p. 90—97); A. T. Артюха (в кн.: «Логика научного исследования». М., 1965, гл. 10, § 3); Е. А. Мамчур. (К вопросу о структуре научных теорий. — «Анализ научного знания», вып. П. М., 1970) ↑
19. См., например: Р. Карнап. Философские основания физики. М., 1971, гл. 10, 23, 24; I. Scheffler. The Anatomy of Inquiry. N. Y., 1967. part II, § 11; M. В. Попович. О философском анализе языка науки. Киев, 1966, гл. IV; А. И. Ракитов. Лекции по логике науки. М., 1971. ↑
20. Одно из наиболее прямолинейных выражений это нашло в концепции операционализма П. Бриджмена. ↑
21. «Не существует способа, с помощью которого можно было бы определять теоретические понятия в терминах наблюдения». — Р. Карнап. Философские основания физики, стр. 312—313. ↑
22. В связи с этим огромное философское значение имеют исследования, устанавливающие принципиальную возможность исключения теоретических терминов из языка науки с помощью, скажем, рамсеевскои формы или крейговской формы (см., например: I. Scheffler. The Anatomy of Inquiry, part II, §§ 22, 23). В рамсеевской форме это достигается, грубо говоря, с помощью замены теоретического термина переменной, стоящей под знаком квантора существования. Например, вместо термина «электрон» формулируется высказывание: «Существует X, такой, что X обладает свойствами P₁… Р_n», где P₁… Р_n — предикаты наблюдения. Важно, однако, подчеркнуть, что такого рода элиминация теоретических терминов должна пониматься как возможность приложения теоретического языка к эмпирическим фактам, а не как обоснование (или требование) фактического устранения таких терминов из языка науки. ↑
23. См.: «Логика научного исследования». М., 1965, гл. V. ↑
24. См.: Л. А. Ляпунов. О некоторых особенностях строения современного теоретического знания. — «Вопросы философии», 1966, №5. ↑
25. С. А. Яновская. Проблемы введения и исключения абстракций более высоких (чем первый) порядков, — «Проблема знака и значения». М., 1968, стр. 108—109. ↑
26. Вопрос о логической форме закона представляет собой сложную и до сих пор не решенную проблему, которой мы здесь не будем касаться. Во всяком случае, форма Ɐ (х) (P(x) ⊃ Q(x)) есть необходимое, хотя и недостаточное, условие записи закона. ↑
27. Разумеется, в целях общности можно было бы и в этом случае говорить о теории, понимая под ней просто совокупность нескольких (и — в пределе — одного) эмпирических законов, но вряд ли это целесообразно, ибо не отвечает фактическому употреблению термина «теория» в научном познании и ликвидирует синтезирующую функцию теории. ↑
28. К. Дьюрелл. Азбука теории относительности. М., 1964, стр. 152. Замечу, что приведенный текст настолько не соответствует содержанию книги, что возникает подозрение насчет его иронического характера. ↑
29. Гегель. Сочинения, т. II. Л.—М., 1934, стр. 125—126 (курсив наш, — Л. Б.). ↑
30. Там же, стр. 122, 124. ↑
31. Там же, стр. 126. ↑
32. Р. Карнап. Философские основания физики, стр. 51. ↑
33. Е. П. Никитин. Объяснение — функция науки. М., 1970, стр. 199— 201. ↑
34. См.: Л. Д. Ландау. Фундаментальные проблемы. — «Теоретическая физика XX века». М., 1962; Дж. Чью. Аналитическая теория S-матрицы. М., 1968; В. В. Берестецкий. Некоторые черты современного развития теории элементарных частиц. — «Философские проблемы физики элементарных частиц». М., 1963. ↑
35. См.: Р. А. Аронов. Соотношение феноменологических и динамических теорий в физике элементарных частиц. — «Вопросы философии», 1969, № 1. ↑
36. В. Гейзенберг. Роль феноменологических теорий в системе теоретической физики. — «УФН», 1967, т. 91, вып. 4, стр. 731. ↑
37. Этот недостаток — неспособность теории к нетривиальным предсказаниям, рискованным предвидениям, по выражению К. Поппера, — связал с бытием теории в форме гипотезы и анализировался нами в третьем томе настоящей серии (Л. Б. Баженов. Современная научная гипотеза. — «Материалистическая диалектика и методы естественных наук». М., 1968). ↑
38. См.: М. Бори. Физика в жизни моего поколения. М., 1963, стр. 143—146. ↑
39. Обстоятельный анализ этой связи дан в книге: Е. П. Никитин. Объяснение — функция науки, стр. 222—238. ↑
40. К этому выводу приходят М. И. Подгорецкий и Я. А. Смородинский в статье «Об аксиоматической структуре физических теорий» («Вопросы теории познания», вып. I. М., 1969). ↑
41. М. И. Подгорецкий и Я. А. Смородинский. Об аксиоматической структуре физических теорий. — «Вопросы теории познания», вып. I. М., 1969, стр. 78. ↑