Детерминизм и диалектико-материалистический монизм

В последние годы выполнен ряд интересных и обстоятельных исследований, рассматривающих с учетом историко-философской традиции основные аспекты проблемы детерминизма в связи с развитием ведущих областей современной науки. В этом плане необходимо отметить в первую очередь коллективный труд «Принцип причинности в современной физике» (М., 1960) и монографии С. Л. Рубинштейна, Г. А. Свечникова, А. И. Уемова, И. Т. Фролова^[1] и др.

Подчеркивая обширность литературы по философским вопросам детерминизма и причинности, важно в то же время отметить, что проблема сопоставления диалектико-материалистического монизма и детерминизма не получила еще достаточно полного освещения.

Что же касается такого методологического сопоставления двух ведущих концепций диалектико-материалистической философии, то оно представляется нам весьма существенным и для анализа современной ситуации в теоретическом естествознании, и для аргументированной критики новейших форм идеализма. Действительно, учет монистической природы детерминации в реальном мире выбивает почву из-под неопозитивистской программы субъективизации причинности, рассматриваемой лишь как «метафизическая предпосылка» положительного знания. При этом, согласно А. Пэну, «тезис — каждое событие беспричинно, несомненно, совмещается с тезисом — каждое событие имеет причину»^[2]. Критический анализ неопозитивистской трактовки причинности проводится подробнее в настоящей книге в главе И. С. Нарского «Проблема причинности и неопозитивизм».

В аспекте нашей темы, пожалуй, наибольшую значимость имеет критический разбор позиции неотомизма, приобретшего в последние годы известное распространение в философии естествознания капиталистических стран. Для неотомизма основополагающим принципом является дуалистичность детерминации. В этом принципе мистические посылки ортодоксальной теологии модифицируются применительно к современным данным научного познания^[3].

Так, видный неотомистский натурфилософ Ф. К. Доггерти пишет: «Материальная субстанциональная форма — это совершенство или акт, в котором существующее подвижное бытие внутренне конституируется в сущности. Она называется материальной, так как дополняет материю внутренне в ее бытии и действии. Ее следует отличать от нематериальной или спнритуальной субстанциональной формы, которая, хотя и существует в материи, может существовать и отдельно от нее, как, например, человеческая душа, продолжающая свое существование и после смерти тела»^[4]. Этот дуалистический тезис прямо направляется Доггерти против материалистического монизма — «для материалиста проблема генерации материальных субстанциональных форм сводится к минимуму, поскольку для пего существует только материальная причина»^[5].

Разработка диалектико-материалистической концепции монистического детерминизма позволяет, усилить аргументацию против наиболее уязвимого центрального пункта неотомистской трактовки современного естествознания — дуалистической детерминации. Вполне понятно, что эта, разработка не может быть сведена к выполнению лишь этой задачи.

Вторая задача сопоставления детерминизма и монизма, пожалуй, более существенна и сложна. Она связана с исследованием той «двойственной» ситуации в проблеме детерминации, которая существует в естествознании уже почти полстолетия после открытия статистичности микропроцессов.

Одна из серьезнейших проблем современного научного мировоззрения, как нам представляется, — это вопрос о том, не является ли сосуществование двух весьма разнородных форм детерминизма (однозначный и неоднозначный) опровержением принципа материального единства мира? Не следует ли во имя сохранения монистических устоев нашей философии отказаться от объективной трактовки статистической детерминации, принимая ее лишь в качестве показателя нашего незнания реальных процессов объективной действительности? Оправдана ли дилемма — или принятие монизма при отказе от объективной вероятностной причинности, или признание объективного статута вероятностных законов микромира при отказе от материального единства макро- и микромира? А может, мы имеем в данном случае дело с лжедилеммой?

Нет сомнения, что решение этих вопросов имеет не только мировоззренчески-идеологическое значение, но и представляет исключительную методологическую важность для определения общей стратегии дальнейшего научного поиска. Всестороннее убедительное решение проблем детерминизма требует коллективной работы естествоиспытателей и философов. В рамках же настоящей главы будет предпринята попытка сопоставить основные принципы диалектико-материалистической концепции монизма с чертами учения о детерминации, сформулировать основные методологические условия монистического детерминизма.

1. Проблема универсальности детерминизма

В ходе долгого и противоречивого пути, который прошло научное познание, человечеством было выработано в качестве некоторой металогической^[6] аксиомы представление об универсальной закономерности материальных процессов. Это представление наиболее четко формулируется в известном тезисе материалистического монизма «мир есть связное единое целое». Однако констатация этого предельно общего соображения недостаточна для понимания существа законов действительности.

Дело в том, что хотя этот тезис универсален и монистичен, в нем обходится проблема универсальности развития, т. е. необратимого изменения, без чего, очевидно, не может иметь место объективная детерминация явлений реальности. Вполне понятно, что монизм не может быть последовательным вне решения проблемы детерминации, а в свою очередь последняя не может быть истолкована научно вне материалистического монизма. Стало быть, для того, чтобы реализовать органическую взаимосвязь принципа монизма и принципа детерминизма, необходимо трактовку детерминации провести с учетом ее общности и эффективности. При таком подходе вышеприведенный тезис о связи всего со всем можно определить как «слабый» детерминизм, ибо он всеобщ, но малоэффективен, поскольку не касается структуры процесса детерминированного развития.

На наш взгляд, вся сложность современной гносеологической ситуации в вопросе о закономерности определяется необходимостью выяснить некоторую универсальную меру связи явлений, придав тем самым общей идее закономерности элемент структурности. Определение такой меры составляет важную сторону проблемы детерминизма в ее современном звучании. Решить ее — это значит диалектически развить высшее слово старого материализма — динамический монизм самодетерминируемой спинозовской субстанции — в статистический монизм, обосновывающий субстанциональность случайности, т. е. объективную принадлежность случайности самой материи.

В прежней истории научного познания и мера, и структурность связи наиболее резко определены в так называемом лапласовском детерминизме. Обосновывая необходимую однозначную связь прошлого состояния системы с будущим, эта форма детерминации дает как бы идеал познавательной точности, практическая же неточность знания объясняется непринципиальным разбросом начальных условий и внешних возмущений, которые в общем случае всегда могут быть нивелированы.

Эффективность такого рода логического требования, налагаемого на познавательный процесс, не подлежит сомнению. Такой детерминизм в литературе иногда (см., например, коллективный труд польских авторов «Закон, необходимость, вероятность». М., 1967 г.) называют «сильным». Кроме идеала точности знания к достоинствам «сильного» детерминизма относятся его практическая верификация в макромире, долговременность его господства в науке, описание им справедливой в некотором обобщенном виде всеобщей линии детерминации «от точки сингулярности до обозримого будущего».

Однако почти полустолетнее развитие физики микромира да и последние результаты наук кибернетического цикла ставят под сомнение универсальность «сильного» детерминизма при описании и массовых, и индивидуальных явлений. Высказываемые же утверждения о некоторой «анормальности» квантовой механики, ее «эпизодичности» не представляются убедительными хотя бы уже в силу неуклонно возрастающей опытной и технической базы квантовой механики. Последний тезис, естественно, высказывается в плане пропедевтики, его дальнейшему анализу мы уделим внимание в заключительном разделе главы. Сейчас же отметим вторую слабость детерминизма, связанную с отрицанием субстанциональной природы случайности. В свое время Спиноза сформулировал классический по своей четкости тезис: «В природе вещей нет ничего случайного, но все определено к существованию и действию по известному образу из необходимости божественной природы»^[7]. И далее: «…случайной же какая-либо вещь называется единственно по несовершенству нашего знания»^[8].

Как известно, бурное развитие статистических идей, особенно характерных для науки XX в., не привело к преодолению такого рода «ультрадетерминистских» воззрений у части ученых, может быть, лишь определенным образом завуалировало их.

Контрарность закона и случая отмечал еще М. Планк в речи по случаю столетия Берлинского университета «Динамическая и статистическая закономерность»: «…с одной стороны, всякое научное мышление, даже на самых отдаленных вершинах человеческого духа (М. Планк имеет в виду общественные дисциплины. — И. Н.) неизбежно руководится допущением, что в глубочайшей основе явлений лежит абсолютная закономерность, не зависящая от произвола и случайности. С другой стороны, в самой точной из естественных наук — физике — часто приходится оперировать с явлениями, закономерная связь между которыми пока совершенно не выяснена, так что их, несомненно, приходится считать случайными в самом определенном значении слова»^[9].

М. Планк говорил о «статистическом мировоззрении», но при этом утверждал, что «в физике точное вычисление вероятностей возможно только в том случае, если для самых элементарных действий в самом малом микрокосме допустимы только динамические законы»^[10]. Идея приоритета динамического закона подкупает тем, что она как бы всегда ставит задачу для углубления исследования, побуждает его к движению вперед. «В то время, — отмечает М. Планк, — как динамический закон вполне удовлетворяет потребности причинного объяснения и имеет простой характер, всякий статистический закон представляет собой нечто сложное, на чем исследование не может остановиться, так как всегда еще остается проблема сведения его к простым динамическим элементам. Решение таких проблем является одной из важнейших задач научного прогресса»^[11].

Глубокая научная добросовестность Планка определила его внимание к неукладывающимся в лапласовскую схему фактам, как бы предваряющим будущую сложную ситуацию в микрофизике. Фундаментальный факт спонтанного деления ядер берется М. Планком в качестве примера имманентной случайности. Он еще в 1914 г. спрашивал: «Почему какой-нибудь атом, пролежав много миллионов лет совершенно неизменным и пассивным среди своих соседей, внезапно позорит свое имя «неизменного атома» и взрывается без всякого видимого повода в течение бесконечно малого промежутка времени?»^[12]. Правда, в целом М. Планк, как и другой великий представитель физики XX в., А. Эйнштейн, никогда не терял надежду, что все такого рода имманентные случайности в конце концов удастся однозначно детерминировать в духе по существу лапласовских детерминистских воззрений.

Для того чтобы рассмотреть познавательные возможности «сильного» детерминизма в тенденции, целесообразно обратиться к научной дисциплине, сформировавшейся позже, чем физика микромира, к кибернетике. Проблемы детерминации играют в ней принципиальную роль, ибо управление есть род детерминации. Но, как известно, в противоположность жестким принципам детерминации кибернетика принимает принцип статистического регулирования на базе механизма обратных связей.

Основоположники кибернетики Н. Винер, К. Шеннон, Дж. фон Нейман, У. Эшби и другие, как известно, рассматривали кибернетику как обобщение и развитие статистической физики, усиливающее роль элемента случайности в общенаучном миросозерцании. В то же время бесспорно, что в кибернетике сильна и, так сказать, динамическая струя, связанная с комбинаторикой, с поэтапным решением сложных задач, когда ошибка недопустима на любом из шагов алгоритма.

Можно сказать, что в состязании динамических и статистических идей кибернетика не может служить судьей, дающим однозначный ответ. Тем не менее нам представляется крайностью попытка Ст. Бира решительно оспорить статистическую сторону кибернетики в работе «Мифология систем под сводом сумерек», в которой он предлагает идею «имманентности организации»^[13], тотально подчиняющую порядку все элементы хаотической случайности, рассматриваемой как возмущение, действующее на систему извне. Не говоря уже об апологетическом оттенке такой концепции — имманентно капитализм организован, а его хаотические проявления неимманентны, — это в сущности современный вариант старой идеи устранения случайности, что обычно приводило к включению в модель мира движущего начала, теодицеи и т. п. Как показывает опыт научного познания, сама дилемма — «порядок — из хаоса» или «хаос как отклонение от изначально установленного порядка» — упрощает действительные диалектические связи процесса детерминации. Концепция имманентности организации ведет к старому тезису: «Вещи не могли быть произведены богом никаким другим образом и ни в каком другом порядке, чем произведены»^[14].

Последовательная трактовка детерминации может быть осуществлена при условии решения проблемы универсализма с учетом реальных физических данных о статистических связях в микромире, с учетом объективного существования случайных связей.

В ходе металогической реконструкции проблемы детерминизма мы вычленили диадическую схему, тезис и антитезис которой, хотя и содержат определенные рациональные моменты, в целом, по нашему мнению, не могут удовлетворительно решить задачу философского обоснования возможностей научного познания реальности. В свете вышесказанного естественна попытка формулирования некоторого синтеза в проблеме детерминизма.

Такой теоретический, синтез нам представляется целесообразным осуществить в форме «усредненного» детерминизма, избегающего крайности как «слабого», так и «сильного» детерминизма. На наш взгляд, такой синтез сам по себе проблему диалектического сопряжения монизма и детерминизма еще не решает, но он может носить характер некоторого исходного подступа к такому решению. Такая концепция детерминизма позволит оптимизировать выведенные из онтологических предпосылок методологические требования к научному знанию по двум определяющим параметрам — силе и универсализму детерминации реальных явлений. При таком подходе мы избежим как наделения детерминации столь чрезмерной силой, которая сделает данную «сверхсильную» детерминацию неуниверсальной, так и реализации универсализма детерминации за счет ослабления методологической значимости этого тезиса.

Для реализации этой методологической программы целесообразно принять всеобщую детерминируемость реальных процессов (в форме некоторой выделенности определенных тенденций развития), анизотропность материальных процессов и неравноправность потенций их изменения. Атрибутивность такой формы детерминации уже по самому статуту категории атрибута избавляет от вопроса, почему имеется детерминация, реализует ее универсальность и обладает достаточной мерой силы детерминизма, чтобы не свести последний к жесткой теодицее и в то же время преодолеть концепцию «тихизма» (от Тиха — богиня случая), концепцию абсолютизации случая. Вполне понятно, что концепция атрибута детерминируемости материального процесса — выделенности потенциальных тенденций развития — так же относится к бировской концепции «имманентности организации», как концепция атрибута отражения, предваряющего ощущение, относится к гилозоизму, прямолинейно наделяющему ощущениями и камни. В концепции атрибута детерминируемости речь идет не о наличии во всей природе готовой заранее заданной организации, а лишь о возможности вывести организованность высших материальных форм из некоторой анизатропности, выделенности потенциальных тенденций всего материального движения в целом.

Можно сделать вывод, что развиваемая концепция детерминизма в существенных пунктах обобщает распространенное в литературе представление о детерминизме как учении о всеобщей связи и взаимозависимости явлений. В плане развиваемого подхода детерминизм шире причинности, а причинность лишь одна из форм детерминации (наряду с функциональной корреляцией, условием и другими возможными детерминантными, т. е. определяющими, связями). Иными словами, допущение металогической модели, в которой бы не соблюдалась форма объективной связи в виде однозначной причинности, вовсе не исключает в целом наличия детерминации в такой модели. Важно отметить, что в данной главе ведется обсуждение проблемы универсальной детерминируемости материальной субстанции вне жесткой связи с более узкой категорией причинности.

В свете всего вышеизложенного мы можем атрибутивность детерминируемости как выделенности, неравноправности потенциальных тенденций развития рассматривать в качестве первого металогического условия диалектической взаимосвязи монизма и детерминизма.

2. Последовательно-монистический детерминизм

В развитии научного познания монистическая природа материализма играла и играет роль прогрессивного побудительного мотива, поскольку здесь формулируется методологическая установка объяснить природу естественным путем, т. е. исходя из нее самой, и утверждается принципиальная возможность такого объяснения. Монистическая устремленность материализма во все времена была направлена на борьбу с идеализмом, мистикой, теологией.

Эта монистическая устремленность — важнейший элемент мировой материалистической традиции, составляющей теоретический фундамент познания реального мира специальными науками. Однако в домарксистский период, позиция материалистического монизма не могла быть последовательно реализована вследствие неизбежных отступлений механического материализма перед диалектическим идеализмом в ряде принципиальных вопросов, и прежде всего в вопросе самодвижения субстанции.

Преодолевая откровенно дуалистическую концепцию первотолчка, материализм развивал монистическую трактовку материальной субстанции, не нуждающейся ни в какой надматериальной мистической силе. Стержнем этой принципиально важной в мировоззренческом и методологическом аспектах трактовки была, как известно, спинозовская идея causa sui.

Нам представляется, что в свете последующего развития философии и естествознания можно говорить о самопричиненности (самодетерминируемости) как неотъемлемом атрибуте материальной субстанции. В диалектическом материализме, впитавшем в себя не только мировую материалистическую традицию, но и познавательный опыт классического идеализма с его принципом единства и борьбы противоположностей, этот неотъемлемый атрибут трактуется как самодвижение материи. Специально разрабатывая в «Философских тетрадях» принцип самодвижения всего сущего, Ленин опирается на гегелевское Selbstbewegung, на представление о внутренней пульсации самодвижения и жизненности^[15].

Как известно, старый механицизм с его контактной детерминацией, хотя и не мог последовательно охарактеризовать монистическую регулируемость реального мира, постоянно бился над проблемой источника движения, бывшей для него камнем преткновения. Даже открытый сторонник первотолчка, без которого, как он полагал, нельзя объяснить вращательное движение, И. Ньютон (как показали новейшие исследования его архива)^[16] всю жизнь стремился найти физическую причину тяготения — недостающее звено его воззрений — в виде тонкой материи— эфира, передающего божественный импульс обычной материи без участия мистических «духов», о которых писал его современник философ Генри Мор. Однако, по-видимому, убоявшись явного картезианоподобия гипотезы вращающегося эфира, Ньютон, не умея найти иных физических причин закона квадратичного убывания тяготения, предпочел в «Математических началах натуральной философии» рассматривать последний просто как данность. В заключение второго издания «Начал» он несколько нервически резюмировал: «И достаточно того, что тяготение действительно существует и действует согласно изложенным нами законам…»^[17]

Дуалистический привесок в виде внематериальной первопричины, сковывающий старый материализм, был не преодолен, а попросту обойден французскими философами- материалистами XVIII в.

В «Системе природы» П. Гольбах писал: «Причина — это существо (etre), приводящее в движение другое существо или производящее какое-нибудь изменение в нем. Действие — это изменение, произведенное каким-нибудь телом в другом теле при помощи движения»^[18]. Здесь мы. видим попытку в целом истолковать причинность со ссылкой на атрибутивность движения, не упоминая о собственно механизме реализации движения. Но, как известно, такая позиция, отвергая дуалистические крайности концепции первотолчка, не дает последовательного монизма, ибо не видит источника движения в борьбе противоположностей, обнаруженной в мистической форме Гегелем.

Подчеркивая определяющую роль борьбы противоположностей для диалектико-материалистического монизма, противопоставляя две концепции развития, Ленин писал: «При первой концепции движения остается в тени самодвижение, его двигательная сила, его источник, его мотив (или сей источник переносится во вне — бог, субъект etc.). При второй концепции главное внимание устремляется именно на познание источника «само»движения»^[19]. Именно понимание первоисточника самодвижения материальной субстанции как ее собственной внутренней противоречивости придало последовательно научную форму спинозовской монистической идее о природе как причине самой себя. Таким образом, последовательно монистическая позиция в вопросах детерминации реализуется только на базе присущего диалектическому материализму триединства — материальная субстанция — самопричиненность — противоречие. Это диалектическое триединство составляет второе металогическое условие монистического детерминизма, и, как видим, этот термин тождествен понятию диалектико-материалистического детерминизма.

Третье металогическое условие монистического детерминизма заключается в требовании внутрисубстанциоиальности всякой детерминации или в единственности субстанции. Цепи причинения, как их называет И. В. Кузнецов, при всей их сложности и разветвленности не выходят за рамки единственной материальной субстанции. Из этого тезиса следует, что под углом зрения монистического детерминизма понятием парным по отношению к детерминируемости оказывается категория субстанции. «Тихизм» (в отмеченном ранее смысле) не является равноправным «партнером» детерминизма, а лишь его некоторым непоследовательным искажением.

Как известно, парность — определяющая черта диалектических категорий. В пользу предлагаемой нами дополнительной трактовки единства детерминируемости (ее частного вида причинности) и материальной субстанции можно привести и гегелевский способ введения категории причинности. В «Логике» отношение причинности выводится из отношения субстанциональности: действие в отношении причины «есть то же самое, что и акцидентальность в отношении субстанциальности…»^[20]. К этому можно добавить, что детерминируемость есть форма бытия материальной субстанции.

Что же касается контрарной пары детерминизм — индетерминизм, то здесь речь идет не об онтологической характеристике реальности, а о столкновении теоретических позиций. При этом, как свидетельствует история философии, водоразделом между ними служит не то обстоятельство, что одна концепция признает причиненность, а другая — нет. Нам представляется, что суть дела в том, что решающая борьба между этими воззрениями на форму бытия реального мира ведется по вопросу о характере причинения, о характере детерминации наблюдаемых явлений.

Важно подчеркнуть, что термин «детерминизм» выступает в двух планах: онтологическом — как свойство реального мира и форма его бытия и гносеологическом — как теоретическое толкование регулярности мирового процесса. Термин же «индетерминизм» выступает, на наш взгляд, лишь в гносеологическом аспекте, преимущественно как некоторая трактовка бытия, ищущая причины его регулярности за пределами материи. При этом по недоразумению термином «индетерминизм» подчас обозначают и «теоретическую оппозицию» привычным формам детерминизма (как это наблюдалось в квантовой механике).

Для обоснования нашего подхода обратимся к историко-философскому материалу. Последовательный индетерминизм должен был бы трактовать мир как совокупность не связанных друг с другом индивидуальных чудес вне всяких представлений о некоем целостном мировом процессе.

Насколько мы в состоянии судить, такая доведенная до логической черты конструкция отсутствует в истории познания. Как известно, даже примитивная библейская концепция включает в себя представление о творении как временном («шестидневном») процессе, в котором есть сознательная конструирующая причина («бог») и последовательность в ее действиях (сначала творится глина, затем из нее Адам, затем из его ребра Ева, затем земные твари и т. д.). В солипсистскую конструкцию Беркли вводится универсальное начало — бог, — задающее общий масштаб для единообразия ощущений всех познающих субъектов и детерминирующее их познавательную деятельность. В изданной в 1874 г. работе французского философа Э. Бутру «О случайности законов природы» (русский перевод СПб., 1900 г.) речь идет не о полном отрицании детерминации, а о ее неточности, определяемой случайностью и компенсируемой богом, при этом большая неопределенность в более высокоорганизованных сферах реальности и особенно в обществе оставляет в этих сферах больше места для бога-детерминанты. Короче говоря, можно проследить идею тотальной причиненности явлений реальности, распространенную в самых противоположных философских течениях. Можно полагать, что именно такое представление о тотальной причиненности послужило гносеологической основой уже упоминавшегося представления Ст. Бира об «имманентной организованности».

Как отмечалось, тотальная причинность не совпадает с научным детерминизмом, ибо в ней нарушается материалистический монизм и вводятся мистические допущения. Мистический детерминизм (т. е. индетерминизм) противостоит монистическому детерминизму. Как справедливо заметил видный советский психолог С. Л. Рубинштейн, «каждая теория строится на том или ином понимании детерминации явлений»^[21].

В философском плане определяющей является монистическая, так сказать, посюсторонняя природа детерминации. Конкретная форма ее, хотя и может быть опровергнута последующим развитием познания, по крайней мере исключает мистическую детерминацию. Об этой антимистической установке подлинной науки Дж. фон Нейман писал в «Общей и логической теории автоматов»: «Нет сомнения в том, что любую отдельную фазу любой мыслимой формы поведения можно «полностью и однозначно» описать с помощью слов. Это описание может быть длинным, однако оно всегда возможно. Отрицать это, означает примкнуть к разновидности логического мистицизма, от чего большинство из нас, несомненно, далеки»^[22].

Из нашего изложения следует, что «полнота и однозначность» описания относительны и что однозначность распределения предполагает элемент неоднозначности в индивидуальных элементах. В свете этого мы приходим к двум важным выводам. Первый из них связан с принципом эквивалентности в монистической детерминации — объяснение остается монистическим при ссылке на класс эквивалентных в целом и разнящихся в индивидуальных элементах детерминирующих процессов. Вследствие диалектической связи единичной неоднозначности и общей однозначности целостный детерминирующий эффект как бы допускает в определенных пределах своеобразный «люфт» в отношении индивидуальных элементов. Причем чем больше таких элементов, тем меньшим оказывается детерминирующее влияние каждого из них на целостную монистически интерпретируемую картину.

Второй вывод связан с принципом исключения мистических допущений из характеристики детерминации. Фиксирование внимания на данном аспекте монистического объяснения может показаться не вызываемым необходимостью. Действительно, столь красочно сформулированная Дж. фон Нейманом идея исключения мистических допущений еще десяток лет назад казалась сама собой разумеющейся данью традициям цеха ученых. Однако в последнее время положение меняется. Раскрывшаяся по мере углубления в тайники реальности ограниченность модели чисто статистического возникновения организованных систем из чистого хаоса приводит к тому, что распространившиеся «телеологические» в кавычках детерминирующие процессы подчас избавляются от кавычек и для объяснения, например, возникновения жизни начинают допускать возможность вмешательства потусторонних творческих сил. В этом отношении показательны дуалистические отступления, содержащиеся в докладе П. Мора на научной конференции на тему «Происхождение предбиологических систем», труды которой выпущены в 1966 г. в русском переводе^[23].

Трудности раскрытия процессов детерминации сложноорганизованных систем вовсе не ведут к неизбежному формированию в познании дилеммы — или допущение некоторых внеприродных гарантов организации природных процессов, или признание «чрезмерным» тезиса об «имманентной организации». По сути дела оба члена этой дилеммы означают отступление от материалистического монизма и в силу этого могут вывести-за пределы научной трактовки детерминации. Во всяком случае первая из этих альтернатив напоминает иронический тезис Ломоносова: «…легко быть философами, выучась наизусть три слова: бог так сотворил, и сие дая в ответ вместо всех причин»^[24].

Наличие в генезисе отдельных материальных образований (но не во всей материи в целом) элементов потенциального предварения нового в старом не только не ведет к введению в науку дуалистических привесков, но, напротив, развивает и подтверждает генетическую общность всех материальных систем, оправдывает генетический аспект монизма.

Таким образом, мы можем сформулировать третье металогическое условие монистического детерминизма — материальный характер причинения, внутрисубстанциональность всякой детерминации, односубстанциональность содержания всякой детерминации.

Единство материалистического монизма и детерминизма тесно связано с так называемой проблемой монистичности объяснения.

Когда в конце прошлого века молодому 3. Фрейду удалось найти весьма доказательную земную основу сновидения женщины, больной истерией, тогда возникли исходные посылки психоанализа с его квазидетерминизмом — всякий сновидный элемент должен получить однозначный жизненный эквивалент. За десятилетия развития фрейдизма и вообще всей физиологии сна было установлено, что земная основа сновидений, если она и существует, не раскрывается так однозначно. Однако, как свидетельствовал советский исследователь фрейдизма Ф. В. Бассин, и в современных дискуссиях фигурирует аргумент: если в XIX в. в клинике Байера была вскрыта однозначная зависимость сновидения и жизненных факторов, то и в 60-е годы XX в. во всех других клиниках должна вскрываться такая же зависимость; если же ее не удается обнаружить, то это происходит лишь в результате несовершенства наших аналитических методов дешифровки сновидений.

Мы видим, как из ультрадетерминистской установки выросло разветвленное и утратившее связь с подлинной наукой толкование сновидений. Очевидно, мы здесь имеем поучительный пример действия той логической закономерности, которую Ленин вслед за И. Дицгеном называл «чрезмерной истиной», которая неизбежно превращается в абсурд, поскольку ее вывели за рамки ее применимости.

Однако в чем же заключается рациональная основа истины, ставшей в фрейдизме «чрезмерной». Для ответа на этот вопрос обратимся к творчеству великого Ньютона, наблюдавшего апокрифическое яблоко в сопоставлении с движением Луны. Одно из знаменитых «Правил философствования» из «Начал» гласит: «…поскольку возможно должно приписывать те же причины того же рода проявлениям природы. Так, например, дыханию людей и животных, падению камней в Европе и в Америке, свету кухонного очага и Солнца, отражению света на Земле и на планетах»^[25]. Здесь мы видим прежде всего формулировку принципа тождественности причин сходных явлений, помогшего открытию закона всемирного тяготения. Однако в методологическом отношении существенно обратить внимание на слова «поскольку возможно» — в истории познания теоретическая осторожность классика часто приходит в столкновение с безапелляционностью решений эпигонов. Руководствуясь идеей тождественности следствий тождественных причин, Ньютон, «поскольку возможно», не догматизирует ее.

Какой следует вывод из всего нашего рассуждения? Очевидно, наше четвертое металогическое условие — условие монистичности объяснения — нуждается в ограничении и в силу этого не является всеобщим.

Нам представляется, что этот вывод справедлив и в отношении онтологического варианта этого металогического условия. Этот онтологический вариант требования монистичности объяснения обычно называют в литературе принципом Максвелла: «Одни и те же состояния детерминируют одни и те же состояния». Г. Маргенау полагает, что принцип Максвелла это и есть принцип причинности.

Нам представляется, что эта формула годится лишь в качестве основы некоторой идеальной гносеологической ситуации. В реальном познании нереализуемость этой ситуации склонны объяснять наличием не учтенного некоторого скрытого сегодня от нас n + 1 фактора. Допустим, что это так, но тогда, поскольку n + 1 фактор может войти практически в любую познавательную ситуацию, то, стало быть, наиболее массовидной будет нереализуемость принципа Максвелла, а действенность его предстанет в качестве некоторого предельного частного случая, если, конечно, не трактовать его в обобщенном виде как однозначное соответствие причины и статистического распределения ее следствий.

За годы, прошедшие после опытов по дифракции электронов, статистически детерминированные ситуации (динамизм в целом и статистичность в индивидуальном) получили значительное распространение, особенно в науках, исследующих сложнодинамические системы в технике, кибернетике, биологии и социологии. Статистичность детерминации, установленная первоначально в микрофизике, ныне не стоит в научном познании особняком. В этом факте мы усматриваем существенное подтверждение мысли В. А. Фока о том, что тенденции научного познания, нащупанные в новой физике, постепенно экстраполируются на все этажи здания науки^[26], приобретая общенаучную значимость определяющих параметров интеллектуального климата нашей эпохи.

Так, например, несомненна в плане статистически неоднозначной детерминации известная аналогичность дифракционной картины с опытами по возбуждению нейронов. Установлено, что если подавать калиброванное раздражение околопороговой силы на одну и ту же группу афферентных волокон и при одних и тех же неизменных условиях опыта, то мы тем не менее будем наблюдать, что — в каждом опыте будет возбуждаться неодинаковое число нейронов, иными словами, между группой афферентных волокон и числом возбуждающихся нейронов имеется неоднозначная детерминация.

Мы видим, что сама однозначность становится неоднозначной. Здесь заключен самый существенный в методологическом отношении дискуссионный момент проблемы современного детерминизма. С учетом этого обстоятельства сосредоточим внимание на одной онтологической экстраполяции принципа Максвелла. «Однозначность детерминистской закономерности, — пишет польский ученый Августинек, — влечет за собой пространственно-временную неизменность, либо, как часто говорится, пространственно-временную универсальность этой закономерности».^[27]

Вот здесь, на наш взгляд, заключена самая существенная слабость антистатистической трактовки однозначности — эта трактовка приводит к требованию абсолютной неизменности законов действительности. Нам представляется, что если бы это требование в объективной реальности реализовывалось, то в лучшем случае имел бы место статичный монизм, основанный на некоторой одноразовой детерминации всего и вся — диалектическая модель мирового процесса заменилась бы моделью мирового застоя. Такая модель, очевидно, неоправданна.

Здесь мы подходим к пятому металогическому условию монистического детерминизма.

3. Единство, развитие, детерминизм (Проблема логогенеза)

Фундаментальный философский тезис, выдвинутый Лениным, гласит: «…всеобщий принцип развития надо соединить, связать, совместить с всеобщим принципом единства мира, природы, движения, материи etc.»^[28].

Этому фундаментальному ленинскому тезису принадлежит определяющая роль в обосновании концепции монистического детерминизма. Для диалектико-материалистического монизма существенно связать актуальную целостность мира с его генетической целостностью. На этом пути получает последовательное разрешение проблема органической корреляции единства и развития. Нам представляется целесообразным ставить вопрос о генетической детерминации самой детерминации. Вполне понятно, что это более широкий аспект проблемы происхождения организации, системности из неорганизованных несистемных элементов, это вопрос о становлении и смене друг другом различных форм, типов, стадий детерминации.

Суть этой проблемы заключена в генезисе объективных законов, представляющих собой узловые линии всеобщей детерминируемости явлений реальности. Стало быть, для последовательного детерминизма необходимо в центр внимания поставить рассмотрение всеобщего логогенеза (от логос — закон). Тогда генетическая связность во времени форм детерминации на разных этапах эволюции материи в сторону возрастания в ней фактора детерминируемости (организованности) сама явится принципиальным аспектом диалектико-материалистического монизма. Необходимый, конечно, момент устойчивости, статики детерминации не только не исключает всеобщую динамику детерминации на всех генетических единых структурных уровнях материи, но в конечном счете подчинен ей.

Эволюционируют ли во времени объективные законы реального мира — это один из наиболее сложных и дискуссионных вопросов философии природы. Мы не предполагаем разбирать его в данной работе в полном объеме, наша задача уже: мы касаемся некоторых сторон проблемы лого- генеза лишь в связи с металогическим анализом одного из основных условий монистического детерминизма. Ограниченные рамки главы делают невозможным подробный разбор аргументов против изменчивости законов, приводимых в литературе^[29]. Мы только отметим следующее: тезис о том, что допущение эволюции объективных законов потребует поисков неизменных законов самой этой эволюции, а если и они окажутся меняющимися, мы вынуждены будем искать все-таки неизменные законы эволюции, эволюции объективных законов (иными словами, дурная бесконечность этих поисков может быть пресечена лишь признанием неизменности законов какого-то уровня), основан на смешении объективной и субъективной диалектики. Всеобщность объективной изменчивости законов не исключает в нашей практике и мышлении признания конкретных законов на конкретном историческом этапе в качестве устойчивых, относительно неизменных, с другой стороны, необходимость неизменности законов для логико-понятийного огрубления (= осмысления) реального бытия не исключает их объективной изменчивости. Что же касается общей методологической идеи принципиальной изменчивости законов, то она ориентирует исследователя на учет возможности эволюции объективных форм детерминации соответственно с эволюцией материальных объектов. Это обстоятельство может сыграть важную эвристическую роль, например, в космологии и астрофизике.

Нам думается, что важным аргументом в пользу изменения объективных законов является соображение о возможной изменчивости фундаментальных констант. В этой связи необходимо отметить интересную статью И. В. Кузнецова, И. С. Панасюка «О влиянии внешних условий на протекание процессов радиоактивного распада» («Вопросы философии», 1959, № 12).

Важно отметить, что и общеметодологические соображения, роль которых нельзя недооценивать как в специальных науках, так и в самой философии, также приводят к постановке вопроса о развитии законов действительности. В самом деле, раз реальный мир развивается, то следует ставить вопрос и о развитии детерминирующих его законов.

Такое дедуцирование представляется нам не только естественным, но и необходимым в общефилософском анализе. Оно вытекает из соображений общемировоззренческой последовательности.

Немаловажную роль в логических аргументах в пользу развития законов играют доказательства от противного. Действительно, если мы признаем развитие вещей и отрицаем развитие отношений, то мы приходим в противоречие с тезисом о единстве вещи и отношения, ибо получается непоследовательное сочетание изменяющихся вещей с застывшими, раз навсегда данными существенными отношениями — объективными законами, как бы фиксирующими раз навсегда жесткую макросеть универсальной детерминации, в которой могут меняться лишь частные причинные связи двух специально выделенных явлений.

Проблема генезиса законов, детерминирующих сферы объективной реальности, явилась объектом дискуссии в нашей литературе^[30]. Сейчас в свете отмеченной ранее недостаточности модели непосредственно прямолинейного формирования детерминации из хаоса, в свете современных попыток обнаружения некоторого «квазителеологического» посредствующего звена между организованными материальными образованиями и исходными хаотическими элементами вся проблема логогенеза стала по-новому актуальной. Перед нами возникают прежде всего два аспекта этой проблемы. Первый из них связан с рассмотрением развития законов в виде перехода в противоположность. Здесь возникает весьма важная проблема соотношения закона и хаоса, которая обходится в нашей литературе.

Простейший аспект отношения закона и хаоса может быть рассмотрен на примере действия гомеостата, моделирующего явление гомеостазиса. В гомеостате устойчивость может реализовываться различными путями. По выражению У. Эшби, «гомеостат в некотором смысле не делает ничего, кроме того, что движется к состоянию равновесия»^[31]. При различных условиях одна закономерность, реализующая устойчивость, переходит в другую — путь к равновесию реализуется многими линиями поведения.

Если же в гомеостате создадутся такие условия, когда, допустим, из-за чрезмерного, напряжения выйдут из строя какие-то элементы системы, то прибор окажется не способным к закономерному поведению — закон движения к равновесию сменится хаосом. Конечно, этот хаос не абсолютен; физические законы притяжения, например, будут действовать в этой системе, но кибернетическая закономерность движения к равновесию утратится.

Второй аспект рассматриваемой проблемы связан с саморазвитием законов, т. е. с механизмом перехода от одного закона к другому. Вся эта сторона генетического подхода к законам действительности более сложная, она требует дальнейших исследований, выходящих за рамки данной работы.

В заключении же данного раздела мы отметим некоторые общие предварительные соображения относительно развития законов. Можно полагать, что на развитие объективных законов распространяется процесс перехода количественных изменений в качественные. Законы сменяют друг друга не в порядке разовых актов, а переживают определенную эволюцию в соответствии с эволюцией детерминируемых ими материальных образований. Таким образом, реализуется необходимая для материального единства мира сквозная детерминация всех этапов реального мирового процесса.

Неразрывность монизма, генетизма и детерминации выступает в качестве важнейшего металогического условия научного познания.

4. Обобщение детерминизма

Как известно, Э. дю-Буа-Реймон, обосновывая свои знаменитые «игнорабимусы», трактуя астрономическую причинность как «наиболее совершенное знание», писал: «Я называю астрономическим знанием какой-либо материальной системы такое знание всех ее частей, их взаимного положения и их движения, что их положение и движение в любое прошлое или будущее время может быть вычислено с такою же безошибочностью, как положение и движение небесных тел при условии абсолютной точности в наблюдениях и законченности в теории»^[32].

Действительно, лапласовская форма причинности сформировалась в ходе исследований небесной механики в конце XVIII в. Что же касается обоснования нереализуемости экстраполяции «астрономического познания» на современные разработки физики микромира, то оно в первую очередь связывается с основополагающей работой И. фон Неймана «Математические основы квантовой механики».

Чтобы охарактеризовать своеобразие современной формы детерминации, обратимся к структуре неймановских рассуждений. В своей работе в IV главе «Дедуктивное построение теории» он подчеркивает в конце центрального второго параграфа, называемого «Доказательство статистических формул», что в макромире обычная однозначная причинность непроверяема, так как не -удается проследить поведение всего множества частиц, а в микромире такой вид причинности не подтверждается^[33].

Последнее обстоятельство проявляется в том, что физическая величина не имеет точно определенных значений, т. е. распределение ее значений не состоит из единственного значения, но допускает многие значения или интервал значений, так что дисперсия положительна.

Для этого обстоятельства могут иметься два основания.

Первое. Отдельные системы S₁, …, S_n находятся в различных состояниях, неточность, следовательно, возникает из-за незнания, какое именно состояние мы измеряем.

Второе. «Все отдельные системы S₁, …, S_n находятся в одном и том же состоянии, но законы природы не каузальны»^[34]. И следовательно, как отмечает И. фон Нейман, «закон достаточного основания» в микромире нарушается. Вполне понятно, что речь идет об «индетерминизме» в относительном смысле, т. е. в смысле несоблюдения лапласовского детерминизма в микропроцессах.

И. фон Нейман разбирает далее главный логический контраргумент развиваемым им воззрениям, заключающийся в том, что причинность в лапласовском духе «означает просто определение тождественности». Этот контраргумент формулируется так: «Ведь если бы системы S₁, S₂ вели себя по-разному при одном и том же вмешательстве… то их нельзя было бы назвать одинаковыми»^[35]. В данном пункте построение И. фон Неймана включает в себя существенную слабость, ибо вышеприведенному соображению он противопоставляет не общий тезис (который, конечно, еще нуждается в физическом анализе) о себе-нетождественности микрочастиц, а аргумент, близкий к так называемому «неконтролируемому взаимодействию». Он. пишет, что вышеприведенное рассуждение о неоднозначности как результат незнания не учитывает, что «измерение изменяет измеряемую систему»^[36].

На фоне этих логических построений проводится, собственно, математическая часть доказательства отсутствия «открытых» параметров, способных «преодолеть» статистичность квантово-механических формул и «отменить» соотношение неопределенностей в измерении дополнительных величин.

В первом параграфе рассматриваемой главы И. фон Нейман формулирует четыре условия относительно без- дисперсной и однородной функции, являющейся математическим ожиданием; во втором параграфе к ним добавляются два утверждения об операторах и показывается, что тезис о «скрытых» параметрах противоречит этим шести качественным условиям, соответствующим экспериментальным данным. Специально подчеркивается отсутствие экспериментальных данных, которые не укладывались бы в рамки статистического описания. Как известно, таких данных пет и теперь, спустя почти полстолетия после фундаментальных разработок, определивших статистичность физики микромира.

Второй параграф И. фон Нейман заключает весьма показательным тезисом: «Речь идет здесь, разумеется, об исстари укоренившемся способе рассмотрения, присущем всем людям, но никоим образом не о логической необходимости (что, между прочим, видно хотя бы из того, что статистическую теорию вообще удалось построить), и тот, кто подходит к предмету без предвзятого мнения, не имеет никакого основания упорствовать в таком способе рассмотрения. Обоснованно ли при таких обстоятельствах жертвовать ради него разумной физической теорией?»^[37]

На наш взгляд, этот энергический тезис не случайно заканчивается риторическим вопросом; аргументация в пользу статистичности как бы несколько зацикливается — ее гарантом служит сама квантовая теория, т. е. свойство теории (статистичность) обосновывается самой этой теорией. В этом, конечно, нет ничего драматического, поскольку теория прошла всестороннюю опытную проверку и достигла высокой степени логической стройности.

Но пока мы отвлечемся от этого маленького в свете сегодняшних данных теоретического облачка и приведем еще один аргумент в пользу сохранения общей идеи детерминации в познании микроявлений. Нам представляется, что весь процесс познания может быть интерпретирован в свете опыта квантовой механики в духе единства неопределенности и определенности. Макроподход к познанию как процессу перехода от меньшей определенности к большей дает лишь общую гносеологическую схему, не учитывающую структурность познавательного процесса, разнокачественность его этапов. Это обстоятельство необходимо учитывать при анализе современного высокоразвитого познания. На каждом из современных этапов науки мы имеем не просто прямолинейный переход от одной определенности (меньшей) к другой (большей), а определенную реализацию единства неопределенности и определенности. Нам думается, что в нынешних условиях реализация этого единства связана с взаимодействием принципа неопределенности В. Гейзенберга и принципа дополнительности Н. Бора. Если принцип неопределенности говорит о невозможности одинаково точного измерения координаты и скорости частиц, то как бы компенсирующий его принцип дополнительности, выступающий в функции принципа определенности, обосновывает возможность дополнения корпускулярного описания волновым.

Таким образом, статистичность предполагает детерминацию, если учитывать единство неопределенности и определенности в исследовании микропроцессов. Как видим, здесь речь идет о методологическом обосновании совместимости статистической неопределенности микроявлений н их детерминированности. Косвенным онтологическим аргументом в пользу такой совместимости может служить важный аспект диалектико-материалистического монизма — единство макромира и микромира.

Как замечает Р. Фейнман, «мир не может быть наполовину квантово-механическим, наполовину классическим»^[38]. Учитывая, что микрофизика — высший этап физической науки, а высшее — ключ к пониманию низшего, мы можем лапласовский детерминизм рассматривать в качестве основанного на некотором усреднении частного случая более общей статистической детерминации.

В плане признания возрастающей статистичности физики микромира строится большинство методологических прогнозов относительно дальнейшего развития научного познания на уровне микрочастиц.

Так, В. С. Барашенков в предисловии к книге Р. Фейнмана и А. Хибса формулирует, как нам представляется, оправданный прогноз: «Вполне возможно, что в будущем нам придется существенно изменить известные сейчас законы квантования; однако представляется очень маловероятным, чтобы это изменение было связано с отказом от вероятностного описания микроявлений. Наоборот, есть все основания ожидать, что в изучении микромира по мере перехода ко все меньшим масштабам расстояний и времени роль вероятностного элемента будет возрастать»^[39].

К такого же рода прогнозам приходит Р. Фейнман, излагая квантовую механику в новой форме — на основе интегралов по траекториям. Он отмечает, что статистичность микрофизики неустранима, поскольку все физические свойства (даже если среди них есть и «скрытые») не могут однозначно уточнить траекторию, поэтому получаются «интерферирующие альтернативы»^[40]. Лишь при некоторых специальных условиях все траектории, кроме одной, как бы взаимокомпенсируются, но это будет, согласно принципу соответствия, частный случай — классическая механика. Таким образом, Р. Фейнман в модели множества траекторий также разделяет идею «преобразования» лапласовского детерминизма.

На основе проведенного анализа основных металогических условий монистического детерминизма мы можем сделать два вывода.

Присутствие в современном научном познании двух альтернативных форм детерминации (однозначной и неоднозначной) не вступает в противоречие с принципом диалектико-материалистического единства мира и тем более не ведет к его пересмотру. Это фундаментальное обстоятельство объясняется тем, что обе формы детерминации (если, конечно, отвергнуть иррациональную трактовку статистичности микроявлений в духе пресловутой «свободы воли электрона») оказываются «односубстанциональными», лежащими в рамках единственной субстанции — материи.

Это фундаментальное для всего научного познания обстоятельство находится в соответствии с духом диалектико-материалистического монизма, органически связывающего единство и многообразие в материальной субстанции, не сводящего все богатство объективных связей детерминации к одной лишь ее форме.

Если при современном состоянии науки оправдано существование альтернативных форм детерминации, то в перспективе развития научного познания, как нам представляется, роль вероятностного элемента в объективной детерминации процессов реального мира будет неуклонно возрастать. «Дуализм» форм детерминации будет находить «монистическое» разрешение под флагом более полного и глубокого развития вероятностных представлений. «Антилапласовская революция» в «понимании понимания» будет идти вперед, становясь все основательнее.

1. См. С. Л. Рубинштейн. Бытие и сознание. М., 1957; Г. А. Свечников. Категория причинности в физике. М., 1961; А. И. Уемов. О временном соотношении между причиной и действием… Иваново, 1960; И. Т. Фролов. О причинности и целесообразности в живой природе. М., 1961. ↑
2. A. Pap. Does Science have Mataphysical Presuppositions. — «Readings in the Philosophy of Science». New York, 1953, p. 22. ↑
3. Общий разбор неотомистской натурфилософии проводится в статье М. В. Желнова «К критике неотомистской философии природы». — «Вестник МГУ», серия 8, 1964, № 3. ↑
4. F. К. Dougherty. Cosmology. An Introduction to the Thomistic Philosophy of Nature. New York, 1956, p. 113. ↑
5. Там же, стр. 114. ↑
6. Термином «металогический» мы обозначаем подход, основанный на подчинении онтологических гносеологическим рассмотрениям с учетом фундаментальных особенностей человеческой деятельности. Подробнее см. статью автора «Некоторые аспекты взаимоотношения философии и естествознания». — «Вопросы философии», 1969, №9. ↑
7. Б. Спиноза. Этика. М.—Л., 1932, стр. 23. ↑
8. Там же, стр. 27. ↑
9. М. Планк. Единство физической картины мира. М., 1966, стр. 100. ↑
10. Там же, стр. 111. ↑
11. Там же. ↑
12. Там же, стр. 100. ↑
13. Ст. Бир. Кибернетика и управление производством. М., 1965, стр. 282. ↑
14. Б. Спиноэа. Этика, стр. 26. ↑
15. См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 29, стр. 128. ↑
16. См. Л. Розенфельд. Ньютон и закон тяготения. — «У истоков классической науки». М., 1968. ↑
17. Цит. по: там же, стр. 94. ↑
18. П. Гольбах. Система природы. М., 1940, стр. 13—14. ↑
19. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 29, стр. 317. ↑
20. Г. В. Ф. Гегель. Соч., т. V. М., 1937, стр. 675. ↑
21. С. Л. Рубинштейн. Вопросы психологии мышления и принцип детерминизма. — «Вопросы философии», 1957, № 5, стр. 101. ↑
22. Цит. по: А. Тьюринг. Может ли машина мыслить? М., 1960, стр. 90. ↑
23. Подробнее об этом см. в статье. В. И. Кремянского «Возникновение организации материальных систем». — «Вопросы философии», 1967, № 3. ↑
24. М. В. Ломоносов. Избр. философ, произв. М., 1950, стр. 397. ↑
25. Н. Ньютон. Математические начала натуральной философии, кн. III. — «Известия Николаевской морской Академии», 1916, вып. V, стр. 450. ↑
26. См. «Методологические проблемы науки». М., 1964, стр. 235. ↑
27. «Закон, необходимость, вероятность», стр. 151. ↑
28. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 29, стр. 229. ↑
29. См., например, А. Пуанкаре. Эволюция законов. — А. Пуанкаре. Последние мысли. Пг., 1923. ↑
30. См., например, В. П. Тугаринов. Законы объективного мира, их познание и использование. Л., 1954; Г. М. Штракс. О развитии объективных законов. — «Вопросы философии», 1961, № 7. ↑
31. У. Р. Эшби. Введение в кибернетику. М., 1959, стр. 125. ↑
32. Э. дю-Буа-Реймон. О границах познания природы. М., 1901, стр. 20. ↑
33. См. И. фон Нейман. Математические основы квантовой механики. М., 1964, стр. 244. ↑
34. Там же, стр. 226. ↑
35. Там же. ↑
36. Там же, стр. 227. ↑
37. Там же, стр. 244. ↑
38. Р. Фейнман, А. Хибс. Квантовая механика и интегралы по траекториям. М., 1968, стр. 20. ↑
39. Там же, стр. 7. ↑
40. См. там же, стр. 25. ↑