Антисоветские спекуляции на религиозности населения в военное время

Великая Отечественная война советского народа подвергла всестороннему испытанию всю структуру социалистического общества. Перед лицом смертельной опасности со стороны немецкого фашизма — наиболее агрессивного и реакционного отряда империализма — проверялись результаты многолетнего политического курса Коммунистической партии, достижения Советского государства во всех сферах и областях.

Война подвергла также проверке политику Коммунистической партии и Советского правительства в отношении религии и церкви. Ее плоды недвусмысленно обнаружились в первые же дни военных действий. Верующие, большая часть духовенства, лидеры религиозных центров выступили как патриоты Родины, готовые защищать ее от фашизма.

Такая позиция верующих и религиозных организаций в целом оказалась неожиданной для буржуазных «специалистов» по истории религии в СССР. До сих пор они выражают недоумение и недовольство поведением церквей и сект в годы войны. Неостывшие страсти и тщетные попытки найти приемлемое объяснение обнаруживаются в многочисленных публикациях, вышедших за рубежом в послевоенные годы. Причем количество таких работ возрастало по мере усиления «холодной войны» стран империализма против СССР. Так, в библиографии, приведенной У. Флетчером в книге «Наука выживания», указывается 9 монографий, вышедших с 1942 по 1950 г., и 14 — после 1950 г. (по 1960 г. включительно). После 1960 г. появился еще ряд публикаций, в частности такие объемистые произведения, в той или иной степени посвященные анализу положения религии и церкви в СССР в военное время, как В. Коларца «Религия в Советском Союзе» (1961), Н. Струве «Христиане в СССР» (1963), У. Флетчера «Наука выживания» (1965), «Церковь в СССР» (1968) и др.

Эти работы составляют лишь часть всех опубликованных за годы Советской власти за рубежом монографий и книг, посвященных положению религии в СССР. Это свидетельствует о росте интереса «советологов» к положению религии и церкви в СССР в военный период, в частности русской православной церкви.

Интерес «советоведов» к вопросу о положении религии и церкви в СССР не случаен. В событиях военного времени буржуазные религиоведы надеются почерпнуть новые факты для клеветы на социализм и СССР как конкретное его воплощение. При этом они руководствуются опытом своих стран, свидетельствующим, что период войн характерен откровенным попранием демократических и либеральных принципов, которыми, как ширмами, пользуются буржуазные правительства в мирное время. С другой стороны, «советоведы» находятся в плену собственных многолетних измышлений о положении религии и церкви в СССР. Начиная с 1917 г. они постоянно уверяли, что Коммунистическая партия и Советское правительство стремятся к физическому уничтожению церкви. Тем самым буржуазные религиоведы отрезали себе путь к констатации лояльных отношений между церковью и Советским государством. Для них неразрешимой оказалась проблема патриотической позиции, занятой религиозными организациями СССР в момент смертельной опасности для строя, который, по словам «советоведов», постоянно подавлял и физически уничтожал церковь и религию.

Нетрудно понять озабоченность буржуазных религиоведов. Неумение найти правдоподобное объяснение для столь, казалось бы, парадоксального явления, как патриотическая позиция церкви в годы Великой Отечественной войны, грозит свести на нет всю буржуазную интерпретацию истории и современного положения религии и церкви в СССР.

Особенно двусмысленно звучит антисоветская пропаганда, использующая материалы из религиозной жизни и рассчитанная на страны социализма. Ее вдохновители и организаторы понимают, что в памяти народов еще свежи воспоминания военных лет, в том числе и связанные с ролью священнослужителей в общей борьбе с фашистскими захватчиками. В таких условиях приходится осторожно подходить к освещению событий, связанных с ролью церкви во время Отечественной войны советского народа. Буржуазные религиоведы вынуждены прибегать к сложным теоретическим и пропагандистским построениям, чтобы с позиций антисоветизма объяснить, что же произошло с церковью в годы войны, прежде всего с православной. Они стараются протащить свою концепцию взаимоотношений церкви и государства в социалистическом обществе, убедить, что в них наличествуют потенциальные возможности борьбы с советским строем.

С этой целью «советоведы» прибегают к беззастенчивой фальсификации, используя ряд приемов. Их смысл заключается в том, чтобы, во-первых, накинуть непроницаемую завесу на события военного времени, а во-вторых, дать свою картину положения церкви в те годы. Поскольку буржуазные религиоведы не в состоянии объяснить позицию церкви в 1941—1945 гг., то они в своих работах часто прибегают к слову «вдруг». По их утверждению, именно ничем не обусловленным поворотом были шаги церкви, открывшие новый период взаимоотношений Советского государства и церкви, начавшийся 22 июня 1941 г.

Страх буржуазных идеологов перед закономерным, их приверженность к случайному, не имеющему якобы корней в истории, в современных условиях — признак объективной несовместимости развития действительности и интересов эксплуататорских классов, которым эти идеологи служат.

В буржуазном религиоведении фигурируют разрозненные факты и события, к тому же извращенные и фальсифицированные, которым придается многозначительность. Но им нужно связать этот эмпирический материал, объяснить, почему после одного события следует другое, чем определяется его характер. Религиоведы и здесь прибегают к случайности: то или иное происходящее событие будто бы детерминируется случайным, поверхностным. Так они надеются уйти от анализа закономерных процессов. Одновременно буржуазные религиоведы обнаруживают свое уязвимое место — неспособность определить в истории общества те главные условия и причины, от которых зависит его развитие. В результате научный анализ подменяется измышлениями.

Образцом ненаучного, фальсифицированного подхода к истории русской православной церкви в годы Великой Отечественной войны советского народа является книга Н. Струве «Христиане в СССР». Автор так оценивает становление «нового курса» русской православной церкви с началом Великой Отечественной войны: «Митрополит Сергий узнал об этом (о нападении фашистской Германии на СССР. — Э. Л.), возвращаясь из собора… Несколько мгновений размышлений, короткая молитва — и историческое решение, которое должно было обеспечить жизнь церкви, было принято»^[1]. Как видно, буржуазный идеолог старается внушить, что решение главы церкви было плодом озарения, мгновенной импровизации. С этого момента якобы и начался новый период отношений церкви и государства.

Если встать на точку зрения Струве, то поведение главы православной церкви совершенно нелогично, чего не скрывает и сам автор. Он пишет: «Поверженная своим врагом и оставленная умирать, церковь, против всякого ожидания, восстала, чтобы призывать к борьбе»^[2]. Струве сознательно избегает анализа событий, демонстрируя банкротство религиоведческой концепции, с позиций которой невозможно правильно оценить позицию церкви во время войны.

Буржуазный религиовед не пытается объяснить поведение церкви. Для него остается лишь одна область, в которой можно если не убедить, то по крайней мере навязать свою интерпретацию событий, — сфера эмоций, чувств, переживаний. Вот почему в его книге широко используются картины церковной и народной жизни. Струве часто описывает, например, сцены массовых молебствий в церквах в первые дни войны. Он подчеркивает, что в них участвовали «огромные массы людей», приводит воспоминания очевидцев, которые превозносят размах церковных культовых действий, их особый эмоциональный накал. Все это якобы отражало духовную атмосферу тех дней.

Нетрудно видеть цель, которую преследует буржуазный идеолог. На читателя обрушивается масса впечатлений, не позволяющая составить ясное понимание происходящего, увидеть его политический смысл. Все это призвано определить исключительно эмоциональное отношение к событиям и подготовить к принятию навязываемого вывода, хотя он и не обоснован логически. Вывод же гласит, что нормализация отношений между церковью и государством явилась результатом отступления от традиционной линии поведения как Московской патриархии, так и Советского государства. В соответствии с выдвинутой идеей усилия буржуазных религиоведов направлены на поиски причин и условий, сделавших возможным такое «социальное недоразумение». Эти поиски ведутся не в сфере конкретной обстановки предвоенного периода и военных лет, а в области субъективных побуждений лидеров церкви.

С целью сохранения своей концепции буржуазные религиоведы выдвигают тезис о «глубокой непреходящей религиозности» советского народа. На доказательство его прежде всего направлены усилия буржуазных «специалистов» по истории русской православной церкви.

«Советоведы» ведут речь о самых различных признаках религиозности и формах ее проявления. Но при этом поражает неубедительность их рассуждений. Анализ аргументаций буржуазных религиоведов показывает, что, не умея в силу объективных причин констатировать действительное положение религии и церкви в СССР, они перечисляют бесчисленное множество признаков и симптомов. На такой шаткой основе «знатоки» СССР надеются навязать свою оценку отношения к религии населения нашей страны.

Кроме того, это должно служить опорой для следующего вывода. Он гласит, что наличие в СССР огромного числа верующих и их глубокая религиозность позволили бы лидерам русской православной церкви разжечь пожар антисоветской фронды, пожелай только они использовать имевшиеся возможности. Главными компонентами «горючего материала», как считают «советоведы» являются якобы религиозность миллионов советских людей, а также понимание ими несовместимости религии и социализма, церкви и Советского государства.

«Монолитная религиозность» населения страны, устоявшая, по утверждениям «советоведов», перед 25-летним натиском атеизма, якобы открывала перед лидерами Московской патриархии безграничные возможности для сопротивления Советскому государству. В грозные годы военных испытаний она позволила бы им повести за собой верующих против «безбожного» социального строя.

Какие же аргументы приводят буржуазные религиоведы для доказательства религиозности основной массы советских людей? Ими выдвигается целая система доказательств, включающая как доводы относительно качества религиозности, т. е. ее глубины, интенсивности, силы и широты влияния на взгляды, чувства и поведение человека, так и количества верующих.

Прибегая к подобного рода доводам, «советоведы» не вносят в рассмотрение религиозности чего-либо нового. Всегда религиозная апологетика констатировала фанатизм последователей того или иного религиозного направления. В этом теологи видели одно из убедительных свидетельств прочности позиции религии, силы приверженности верующих к церкви. Такой подход к религиозности породил, в частности, многочисленную литературу о святых, угодниках, великомучениках и т. д.

В послевоенные годы буржуазные издательства, направляемые «советологами» и обслуживающие потребности религиозной пропаганды на Советский Союз, уделяют немало внимания пропаганде культа святых, угодников. Так, в каталоге русских книг, вышедших в последнее время за рубежом, значатся в общей сложности 355 названий^[3]. В их число входят 37 книг, содержащих жития святых, угодников, великомучеников, исследования их «деяний», анализ созданных ими «трудов». Особенно пропагандируются «подвижники», жившие в предреволюционный период и в той или иной степени высказавшие свое отрицательное отношение к революционным процессам, социализму. К таким, в частности, относится Иоанн Кронштадтский, книгам о котором в каталоге отведено значительное место.

Описания церковной жизни военных лет в СССР в религиоведческих изданиях сводятся к умилительным сценам, свидетельствующим, с точки зрения буржуазных авторов, о силе религиозных чувств советских людей, о размахе религиозности. Чаще всего действующими лицами в них являются присутствующие в церкви и участвующие в религиозном обряде, а то и просто собравшиеся вокруг досужие зрители. В их поведении и усматривается проявление глубокой религиозности, доходящей до фанатизма. С точки зрения буржуазных религиоведов, эти факты подтверждают высокую степень религиозности народных масс в целом.

Но и здесь буржуазные религиоведы не оригинальны. Церковная литература всегда наводнялась описаниями экзальтированных масс верующих, поддерживающих церковь и ее лидеров. Последователи религии, собиравшиеся толпами около церковных зданий и составлявшие фон религиозных обрядов, должны свидетельствовать о важной роли церкви в жизни страны, в том числе в ее политической сфере. Чем сильнее был нажим на церковную организацию и ее центры со стороны государства, тем настойчивее ее лидеры стремились создать видимость всенародной поддержки церкви, не останавливаясь перед фальсификацией проявлений такой поддержки. История церквей и сект дает достаточно примеров столь беззастенчивой демагогии.

Буржуазные религиоведы, говоря о роли русской православной церкви в годы Великой Отечественной войны, утверждают, что массовые проявления религиозности происходили буквально с первого же дня войны. Н. Струве, например, описывает торжественный молебен, состоявшийся четыре дня спустя после нападения фашистов на СССР в Богоявленском соборе Москвы. Он подчеркивает, что молебен прошел при «исключительно большом стечении народа, который собрался как внутри, так и вокруг храма». В этом Струве усматривает «начало и залог духовного пробуждения нации»^[4].

Однако как ни красочно изображают буржуазные авторы «религиозный энтузиазм» в церквах Советской страны, как ни категоричны они в своих выводах о религиозности ее населения, все это недостаточно для доказательства массовой религиозности советских людей. Ни эмпирический материал, ни робкие попытки его проанализировать и обобщить не решают поставленной задачи. Понимая это, религиоведы прибегают к испытанному средству. Они подчеркивают, что проявлению глубины и силы религиозных чувств народа якобы препятствовали государственные органы и вся система общественных отношений социализма. По этой причине якобы подлинного проявления религиозные чувства могли достичь лишь там, где не было таких препятствий, т. е. на территории, временно оккупированной врагом. «Религиозная свобода, — пишет Н. Струве, — была одной из немногих, если не единственной свободой, предоставленной оккупационными властями. Эти власти не интересовались религиозными вопросами, не имели в отношении религии какой-либо определенной политики, но со своей стороны давали необходимые для организации религиозной жизни разрешения»^[5]. Развивая этот тезис, Струве стремится убедить, что социализм в своем отношении к религии проявляет гораздо большую нетерпимость, бесчеловечность и антинародность, чем капитализм даже в своем крайнем проявлении — в фашизме.

Такие же утверждения содержатся и в «трудах» других «советоведов». Видимо, эти «исследователи» руководствуются простым расчетом: вопросы политики гитлеровцев в области религии и церкви вообще на временно оккупированной территории СССР не получили пока достаточного освещения в буржуазной печати, недостаточно научно разработаны. Поэтому, как полагают антисоветчики, можно спекулировать на этих вопросах, уверяя в лояльности гитлеровцев по отношению к церкви в СССР. Их «лояльность» противопоставляется «советскому подавлению».

Однако, несмотря на недостаточность разработки этого вопроса, в целом политика немецкого фашизма в отношении религии и церкви не вызывает сомнений. На Нюрнбергском процессе, где судили главных немецких военных преступников, представитель обвинения от США Ф. Уоллис говорил: «Нацистские заговорщики очень рано поняли, что влияние христианской церкви в Германии являлось препятствием для их абсолютного господства над германским народом и противостояло их теории расового господства… Нацистские заговорщики… начали попытки к уничтожению церквей… Они преследовали священнослужителей, духовенство и членов монашеских орденов. Эти преследования… являются серией физических нападений… ссылок в концлагеря и убийств…»^[6].

Всему миру известны преступления гитлеровского фашизма, выразившиеся в разрушениях церковных зданий — памятников архитектуры, убийствах и заключении в концлагеря священнослужителей, глумлениях над верующими. Все это несовместимо с лояльным отношением к верующим любых религий.

Политика фашизма в вопросах религии и церкви строилась прежде всего на принципах уничтожения любого конкурента в завоевании влияния на население. Поэтому среди немцев насаждалась «новая религия», основанная на древних мифах и легендах. Одновременно фашисты не отказывались от использования религиозных организаций в целях укрепления своего положения, а также пропаганды антисоветизма.

В первое время фашистские главари заигрывали с крупными религиозными организациями, рассчитывая на их поддержку как внутри страны, так и на международной арене. И такая поддержка им была оказана. Сходной ценой за нее в глазах религиозных руководителей был антисоветизм немецкого фашизма, о котором он кричал на весь мир. Весной 1933 г. папа римский Пий XI открыто расхваливал гитлеровский режим именно за неприкрытую враждебность к СССР. Летом того же года Ватикан подписал с фашистской Германией конкордат, условия которого свято соблюдал до последних дней существования рейха. Даже чудовищные преступления нацистов перед человечеством не заставили римского первосвященника изменить как свое отношение к фашизму, так и содержание ватиканской пропаганды.

Политика наиболее влиятельной в мире церковной организации — католической, бесспорно, способствовала беззастенчивому разбою немецких фашистов как в самой Германии, так и на оккупированных ею территориях.

Жертвами фашизма стали многие священнослужители и верующие. Репрессии обрушились на миллионы немецких верующих, на тысячи священников. Такая же участь постигла многих представителей различных вероисповеданий в странах Европы. Как известно, лишь в концентрационном лагере Дахау было заключено более тысячи католических священнослужителей, многие из которых были зверски убиты.

Однако по тактическим соображениям фашисты на временно оккупированных территориях нередко поступались своими правилами, сотрудничая с представителями духовенства. Примером такого сотрудничества были взаимоотношения фашистской Германии с духовенством Словакии. Нацисты оказывали активную поддержку аббату Глинке, руководившему действиями словацких католиков по расколу Чехословакии. Не охладели их симпатии и к преемнику аббата Глинки — аббату Тиссо, возглавлявшему правительство «независимой» Словакии, которой предназначалась судьба клерикального, профашистского государства.

В начале фашистской агрессии против СССР немецкие должностные лица не исключали контакты с духовенством. С их разрешения вслед за немецкими войсками двигались проповедники из Римского института по подготовке миссионеров для славянского мира и православные священники из стран Западной Европы. Пробудить религиозную веру у советских людей пытались также капелланы немецких, итальянских, венгерских, румынских и других войск, бесчинствовавших на советской земле. Английский журналист А. Верт приводит свидетельство очевидца, жившего во время немецкой оккупации в городе Котельникове Сталинградской области. «Немцы, — говорил он, — открыли церковь: сначала там служил румынский священник, а потом — русский»^[7].

Кроме того, на первых порах на посулы фашистской пропаганды откликнулись некоторые священнослужители, оказавшиеся на временно оккупированной врагом территории. Им казалось, что, служа в церквах, они принесут пользу населению, страдающему от тягот войны. В книге А. Верта фигурирует один из таких священников. Его, пишет Верт, «немцы ввели в заблуждение особенно тем, что разрешили открыть церкви, закрытые пятнадцать или более лет»^[8]. По словам отца Ивана (так звали священника), «когда пришли немцы, он подумал, что может помочь делу России, если снова пойдет служить в церковь». «Вокруг меня, — продолжал он, — образовалась группа верующих, и нам дали церковь»^[9].

Однако скоро даже для 72-летнего священника, как видно не очень хорошо разбиравшегося в происходящем, стал очевиден смысл заигрываний оккупантов. «Но какую цель имела такая «церковная политика» немцев в отношении людей, которых они все равно собирались уморить голодом? Может быть, они хотели посеять как можно большее смятение в умах русских?»^[10] По словам священника, «человек, которому немецкое командование поручило надзирать за церквами, оказался не епископом, как, естественно, многие ожидали, а просто гражданским чиновником по фамилии Константинов, из русских белоэмигрантов. Таким образом, церкви были лишены всякой самостоятельности…»^[11].

А. Верт описывает положение церкви в период пребывания оккупантов в Одессе: «При румынах в Одессе было открыто тридцать церквей, в том числе несколько лютеранских и римско-католических. Православному духовенству Одессы румыны приказали порвать все связи с Московским патриархом и признать власть Одесского митрополита Никодима, человека, жившего со своими новыми хозяевами душа в душу. Священники, приехавшие из Бухареста, захватили несколько лучших домов в Одессе, в том числе дом митрополита и других высших духовных лиц. Они забрали себе также все лучшие приходы. Настоятель Успенского собора отец Василий рассказал, что из-за этого русские священники были поставлены «в весьма неблагоприятные условия, и многим из них пришлось искать себе другие приходы в сельской местности»…»^[12].

Немецкие оккупанты и их союзники стремились в политических и идеологических целях использовать реакционную, враждебно настроенную по отношению к Советской власти часть духовенства. Так возникла «Православная миссия в освобожденных областях России», деятельность которой распространялась главным образом на Псковскую, Ленинградскую и Новгородскую области. Перед миссией была поставлена задача выявлять политические настроения масс, использовать религиозность населения в интересах фашистов. Руководил деятельностью миссии митрополит Сергий (Воскресенский). Целью его усилий формально было восстановление церковной жизни, «разрушенной большевиками». По официальной терминологии, принятой в канцелярии главы миссии, необходимо было обеспечить «воссоздание истерзанной безбожием православной души русского народа».

О масштабе деятельности миссии свидетельствует то, что с августа 1941 г. по август 1942 г. в ней подвизались 77 священников, влиявших на более чем 200 приходов. При управлении миссии в Пскове имелся детский дом («школа закона божьего») со 137 воспитанниками, ряд школ был создан при церквах и т. д.^[13] Миссии покровительствовало гестапо, а также командование группы немецких армий «Север». О связи миссии с немецкой администрацией было широко известно. Ее глава митрополит Сергий заявил в марте 1942 г. в Рижском кафедральном соборе прихожанам: «Миссия была отправлена с согласия и при помощи германских властей. Всюду деятельность ее встречает с их стороны содействие и поддержку, ибо они сумели по заслугам оценить ее многообразную плодотворность»^[14].

О позиции миссии можно судить по печатной продукции, издаваемой под ее эгидой на временно оккупированной территории. В ней утверждалось, например: «Православный русский народ (в массе своей) совершил страшное преступление: озлобился на бога и на самого себя, размахнулся и… стер с лица земли самое родное, святое и драгоценнейшее наследие своих предков — святую Русь православную, а на развалинах ее… начал строить Вавилонскую башню»; «…каждый русский… лично ответствен как за все общенародные грехи, так и за содеянный грех богоотступничества»; «Русский народ должен до конца испить чашу страданий, искупить свой грех, покаяться»^[15].

Со своей стороны представители немецкой администрации и оккупационных войск недвусмысленно подчеркивали те задачи, которые они возлагали на региональный центр православной церкви, созданный с их благословения. Весьма откровенно говорил об этом в Риге перед сборищем гитлеровцев, священнослужителей православной церкви и журналистов представитель рейхскомиссара Трампедах: «Зная непримиримое отношение церкви к большевизму и оказывая ей доверие, Германия вправе рассчитывать на то, что верующий русский народ высоко оценит подвиги освободительной германской армии и во всем окажет ей лояльную, деятельную, жертвенную поддержку»^[16]. Такие же «идеи» развивал уполномоченный штаба рейхсляйтера Нерлинг: «Церковь тоже ведет духовную борьбу против большевизма, в лице последнего имея общего с германцами врага»^[17].

Горькая реальность не могла не оказать влияние на тех священнослужителей, которые надеялись, что религия отмежевывает их от происходящих в стране событий. Многие из них отказались от иллюзии быть нейтральными. С другой стороны, этому способствовало уничтожение фашистами церковных зданий, верующих и священнослужителей.

Русская православная церковь располагает сведениями о преднамеренном разрушении гитлеровскими войсками религиозных зданий, убийствах и насилиях над священнослужителями и верующими. В книге «Правда о религии в России», изданной Московской патриархией в 1942 г., приводятся данные о более чем 70 храмах, церквах и монастырях, разрушенных, поврежденных и разграбленных фашистами в Московской, Тульской, Калининской и Смоленской областях. В сообщениях из населенных пунктов, где побывал враг, говорится об убийствах, издевательствах, избиениях священнослужителей и верующих. Однако то, что было зафиксировано в книге, составляло, как оказалось, лишь незначительную часть бесчинств, совершенных на советской земле оккупантами за годы войны.

Все эти факты хорошо известны историкам, в том числе и буржуазным. Время от времени они проговариваются об этом. Так, в «Вестнике русского студенческого христианского движения» были опубликованы «Записки миссионера о жизни в Советской России». В них приводится следующее описание: «В подвальной церкви св. Троицкого собора (г. Псков. — Э. Л.) мы обнаружили не только «мерзость и запустение», но и кощунство. Здесь были раскрыты и опоганены мощи св. епископов города Пскова, в том числе и знаменитых святых, чтимых народом: Всеволода, Гавриила и Довлеопта-Тимофея. Но это сделали не большевики, а члены гитлеровской рати, искавшие в раках и саркофагах золота и драгоценных камней»^[18].

О зверствах немецкого фашизма говорилось на Нюрнбергском процессе по делу главных военных преступников, который широко освещался в мировой печати. Если же буржуазные религиоведы обходят молчанием такие факты или трактуют их извращенно, то дело здесь в преднамеренной тенденциозности, в стремлении очернить советский строй и обелить злейшего врага человечества — фашизм.

Недобросовестность буржуазных религиоведов проявляется при описаниях ими «широчайшего восстановления свободы отправления религиозных потребностей», якобы проводившегося на территории, временно оккупированной гитлеровцами. Этим «свободам» они постоянно противопоставляют «подавление религии» Советской властью. Одновременно подчеркивается, что ограничения религиозной жизни в СССР с началом войны сметены «силой стихийно проявившихся чувств народа». «Советоведы», сосредоточивая внимание на религиозности народа, особенно подчеркивают ее якобы антисоциалистический характер. «Религиозное пробуждение, как утверждают все очевидцы, — констатирует Н. Струве, — было общим, массовым и стихийным. Народ как в городах, так и в сельской местности, как на севере страны, так и на юге, сам шел на открытие храмов, на их временный ремонт, на их украшение»^[19].

Такие утверждения свидетельствуют о том, что антисоветизм и классовая ограниченность не позволяют «советоведам» вскрыть подлинные причины как усиления религиозности части населения СССР в годы Великой Отечественной войны, так и окраску этих чувств. Они намеренно не замечают связи несчастий, обрушившихся на народ в результате нападения фашистской Германии, и проявлений религиозности. Именно тяготы войны вызвали участие в религиозных культовых действиях значительных групп людей, ранее не проявлявших интереса к религии. С точки зрения буржуазных религиоведов, причина этого заключается в том, что религиозные чувства долгое время искусственно сдерживались, а во время войны стали открыто проявляться.

«Советоведы» не понимают, конечно, подлинного влияния военных факторов на жизнь советских людей. Однако они стремятся использовать в своих целях связь между войной и усилением религиозности населения. На наличие такой связи указывал В. И. Ленин. Он писал, что «война не может не вызывать в массах самых бурных чувств, нарушающих обычное состояние…». Вождь трудящихся отмечал в качестве одного из главных потоков этих чувств «ужас и отчаяние». «Отсюда, — делал он вывод, — усиление религии»^[20].

Великая Отечественная война советского народа сопровождалась невиданным напряжением сил, тяготами и лишениями населения. В начале войны в течение короткого времени под иго фашизма попали десятки миллионов советских людей. Свободная, счастливая жизнь сменилась для них ужасом «нового порядка».

На временно оккупированной территории нашей страны господствовали террор и насилие. Мужчины и женщины не имели никаких прав и гарантий, по малейшему подозрению могли подвергнуться бесчеловечным пыткам, насилию и мучительной смерти. Потеря близких, несчастья не минули ни одну советскую семью, оказавшуюся под временной властью оккупантов. К этому нужно добавить тревогу за судьбу Родины, за жизнь отцов и сыновей, сражавшихся в Советской Армии и в партизанских отрядах против агрессоров.

Ставшие известными уже после войны факты позволяют представить тяжесть, которую вынес советский народ. Было разрушено 1710 советских городов и поселков городского типа, более 70 тыс. сел и деревень. В результате лишились крова около 25 млн. человек. Во временно оккупированных врагом местностях погибло более 6 млн. мирных жителей. Свыше 4 млн. советских людей были угнаны в Германию. Десятки миллионов людей голодали, страдали от болезней^[21]. В буржуазной печати нередко содержатся подтверждения этому. Однако такие невольные признания старательно замалчиваются буржуазными религиоведами, задающими тон в освещении военного периода русской православной церкви. Они, как правило, извращают события тех лет.

Примером такого извращения является описание Н. Струве обстановки во временно оккупированном Пскове. Как видно, материалом для него послужили «Записки миссионера о жизни в Советской России». В них автор, безымянный священник, отнюдь не настроенный благожелательно к СССР, сообщает о трагическом положении населения. По его словам, миссионеры, въехав в Псков, «очутились перед живой стеной — людей, загромождавших «Торговую площадь». А на ней было вкопано 10 столбов, уже поцарапанных немецкими пулями… У столбов стояли мученики — «заложники», простые русские люди из города, взятые немецким патрулем вечером при обходе. Ночью же был убит один немецкий постовой солдат, а за него должны были быть расстреляны публично 10 неповинных жертв… За что? Раздалась короткая команда и затем залп: мученики обвисли на столбах, а их одежда покрылась кровавыми пятнами; народ ахнул, несколько женщин заголосило в толпе»^[22].

Разумеется, Струве хорошо знает эти материалы «Вестника русского студенческого христианского движения», в котором он активно сотрудничает, являясь членом редколлегии и редактором. Однако он их намеренно игнорирует, так как они противоречат его утверждениям б том, что проявление религиозности населения Пскова объясняется исключительно условиями немецкой оккупации.

С другой стороны, Струве понимает, что, показав зверское обращение фашистов с советскими людьми, он тем самым заставил бы усомниться читателей в том, что те же самые оккупационные власти проявляют уважение к религиозным чувствам верующих и обеспечивают их удовлетворение. Вероятно, поэтому буржуазный религиовед старательно обходит свидетельства зверств оккупантов.

Советский народ не дрогнул перед жестокостями врага. Он противопоставил им железную стойкость, беззаветную любовь к социалистической Родине. История Великой Отечественной войны содержит бесчисленные примеры высшего героизма не только военнослужащих, но и людей, не надевавших солдатские мундиры. На временно оккупированной врагом территории невиданный размах приобрело партизанское движение, в котором принимало участие свыше миллиона советских граждан. Их борьба, стоившая гитлеровским захватчикам нескольких сот тысяч солдат, офицеров и генералов, тысяч взорванных и пущенных под откос поездов, сожженных складов, не могла быть столь эффективной, если бы не опиралась на помощь и поддержку многих людей, не являвшихся формально партизанами. Сопротивление врагу было всеобщим^[23].

Однако это не исключает того, что определенная часть мирных граждан искала утешения в религии. В первую очередь к ним относятся представители старшего поколения, получившие религиозное воспитание, воспринявшие старую систему обычаев и традиций, содержащую большое количество церковно-религиозных форм выражения психологического состояния, особенно окрашенного в трагические тона. Приведенные в «Записках миссионера о жизни в Советской России» случай расправы с десятью жителями Пскова и реакция на нее населения подтверждают, как пережитый ужас и ощущение полной беззащитности перед «новым порядком» гнали людей под иллюзорный покров церкви. Вот что пишет об этом автор «Записок миссионера о жизни в Советской России»: «Осмотрев собор, решили в нём служить немедля… Народа вдруг собралось множество, так как увидели нас, миссионеров, идущих в кремль, еще на площади, после ужасной казни. Со слезами радости кидались к нам псковичи, умоляя не оставлять их, а жить и служить у них»^[24].

Говоря о тяге населения, находившегося под гнетом оккупантов, к религии, следует учитывать и большие возможности, предоставляемые для выражения трагических настроений православной церковью. В ее догматике и культе страданиям отведено большое место. Только требы и обряды, связанные со смертью и погребением, насчитываются десятками. Кроме того, эти религиозные обряды тесно связаны с эмоциональным состоянием человека. Давно сложившиеся, широко разветвленные, предусмотренные на все случаи жизни религиозные формы выражения трагических чувств и настроений, стали вновь притягательными для людей, в свое время отдававших им дань.

Немалое значение имело и то, что на временно оккупированной территории православная церковь для части населения выступала хранительницей национальных традиций. Этому способствовала деятельность ряда священнослужителей, которые и по собственному желанию, и по указанию Московской патриархии усиленно распространяли патриотические взгляды и настроения, по-своему поддерживали людей в несчастьях, стремились вселить в них мужество и надежду на скорое поражение захватчиков.

Известны случаи, когда на временно оккупированной врагом территории священнослужители произносили перед собравшимся населением проповеди с призывами оказывать сопротивление фашистам, поддерживать партизан, служили молебны о даровании победы Советской Армии, организовывали сборы денежных средств в ее пользу. Это усиливало популярность церкви. А. Верт в своей книге сообщает ряд подобных фактов. Они свидетельствуют, что «в какой-то мере немцы поддерживали церковь — в этом заключался один из элементов их антикоммунистической политики. Но в действительности именно церкви неофициально создали «кружки взаимной помощи», чтобы помогать самым бедным и оказывать посильную поддержку военнопленным… церкви стали центрами «русицизма» вопреки ожиданиям немцев, что церкви превратятся в центры антисоветской пропаганды»^[25]. «…Церкви в Орле процветали, но они превратились, чего немцы не ожидали, в активные центры русского национального самосознания…»^[26].

Такие факты, вызвавшие обращение населения к религии и церкви на временно оккупированной врагом территории, вскрывают несостоятельность утверждений буржуазных религиоведов о том, что война показала непреходящую религиозность советских людей. Конкретный анализ причин проявления религиозности позволяет сделать вывод, что речь может идти, во-первых, лишь об оживлении религиозной веры, о возрастании тяги к старой обрядности у людей старшего поколения; во-вторых, о сплочении части населения на временно оккупированной территории вокруг церковных центров; в-третьих, о росте влияния церкви как поборника патриотизма и, в-четвертых, о массовом обращении к религии за утешением в связи с постигшим людей несчастьем, переживаниями, которые принесла советским людям война с фашистскими захватчиками. Следовательно, рост религиозности прежде всего среди населения областей, краев и республик, испытавшего гнет фашизма, был вызван причинами, порожденными войной. Ни о каком мистическом источнике роста религиозности части населения не может быть и речи.

Утверждения «советоведов» об извечной религиозности советского народа свидетельствуют, с одной стороны, о желании выдать временное явление за постоянное, а с другой — о неумении анализировать процессы сознания. Однако на зыбкой основе своих выводов и обобщений относительно его состояния во время Великой Отечественной войны буржуазные религиоведы строят свою концепцию о положении церкви, рассуждают о не использованных ею возможностях. По их мнению, религиозность советских людей, недвусмысленно проявившаяся в 1941 —1945 гг., якобы доказала бессилие социалистической идеологии, слабость социалистического уклада жизни как фактора изменения сознания людей. Они сетуют, что православная церковь не использовала про- церковные настроения в борьбе с Советской властью.

Понимая, как трудно убедить читателей, будто религиозные факторы в первую очередь определяли взгляды и чувства советских людей, вступивших в смертельную схватку с врагом, буржуазные религиоведы прибегают к чудовищной фальсификации. Они заявляют, что якобы преследования в СССР по религиозным мотивам превосходили по жестокости бесчинства фашистов на советской земле. Такие заявления буржуазной пропаганды побивают рекорд наглости и лжи. Но именно поэтому они наиболее уязвимы. Антисоветчики, вероятно, сознают это, яростно нападая на все, что противоречит их утверждениям, от кого бы они ни исходили. Не делается исключения и для религиозных авторов.

Откровенным нападкам подвергается книга «Правда о религии в России». В ней недвусмысленно опровергаются утверждения о том, что церковь в СССР является гонимой, подавляемой, преследуемой. В предисловии местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия говорится: «…книга отвечает и на общий вопрос: признает ли наша церковь себя гонимой большевиками и просит ли кого об освобождении от таких гонений?»^[27]. Отвечая на поставленный вопрос, Сергий указывает прежде всего, из каких источников возникла легенда о преследовании церкви в СССР. К ним он относит, во-первых, «людей, живущих корыстными, эгоистическими интересами, а не интересами церкви, смотрящих на вещи пристрастно…»^[28]. Эти люди — прежде всего представители «заграничной враждебной прессы», в том числе церковно-эмигрантской. Их руками создаются чудовищные измышления о систематических мерах Советской власти «к истреблению верующих и в особенности духовенства»^[29].

Среди авторов измышлений о гонениях на церковь в СССР митрополит называет также «церковную буржуазию», убеждение которой о наличии насильственного подавления религии базируется на факте разрыва союза государства и церкви в стране социализма. Лишение в результате этого церковных организаций ряда привилегий, например священнослужителей как сословия, церквей и монастырей как собственников материальных богатств, расценивается как гонения.

В появлении утверждений о наличии государственного подавления церковной жизни в СССР определенную роль сыграло также непонимание происходящих в СССР социалистических преобразований. Большое значение для уяснения жизни церкви в Советской стране имеет знание ее эволюции в процессе построения нового общества и преодоления старых отношений. Подчеркивая это, митрополит Сергий пишет, что в новых условиях церковь «численно… понесла за время после революции большие потери»^[30]. Однако это неизбежное явление, так как отделение церкви от государства сняло те преграды, которые искусственно удерживали раньше многих людей в ее лоне.

Лояльность православной церкви по отношению к советскому строю вызвала отход от религии тех, кто не мыслил ее существование без тесной связи с самодержавием. Такие люди, большинство из которых находилось в эмиграции, расценивали принятие церковью Советской власти как результат насильственных мер нового режима. Наконец, ряд верующих и священнослужителей покинули церковь по соображениям, далеким от политики и религии. Произошло это в силу изменившегося правового положения церкви, вытекающего из провозглашенного Советской властью принципа подлинной свободы совести. В результате религиозное самоопределение стало безусловным, а поэтому начался отход от религиозных общин по личным побуждениям как некоторых представителей духовенства, так и верующих. В итоге, пишет митрополит Сергий, «в нашей церкви воцарился невообразимый хаос…»^[31]. Не удивительно, что неосведомленным, а также не понимающим существа происходящих в Советской стране преобразований людям все это казалось следствием давления «безбожного» государства.

Как видно, глава русской православной церкви по существу дал отповедь тем буржуазным фальсификаторам, которые искажали политику Советской власти в отношении религии и церкви. Естественно, ответная реакция не могла быть положительной. Она характеризуется ожесточенными нападками, которым подверглась книга «Правда о религии в России». Такие же нападки вызвали и другие публикации, вышедшие из-под пера лидеров Московской патриархии в период 1941—1945 гг. и позднее.

Попытки буржуазных религиоведов извратить ориентацию видных деятелей русской православной церкви неубедительны. Они игнорируют те факторы социального характера, которые в конечном итоге определяют идейно-политическую обстановку в стране, мировоззрение народных масс, в том числе и верующих. Не малодушие и другие личные качества определяли поведение лидеров церкви в военные годы, на что намекают за рубежом. Существенные сдвиги в политическом сознании, симпатиях, настроениях верующих, явившиеся результатом длительной работы по преобразованию всего уклада жизни в стране, построившей социализм, определяли лояльность большинства священнослужителей, курс на поддержку советского строя, проводившийся Московской патриархией.

Всему миру известны достижения предвоенных пятилеток в СССР, результатом которых было не только создание индустриальной и сельскохозяйственной базы социализма, но и повышение материального уровня населения, осуществление культурной революции. Однако буржуазные религиоведы игнорируют социалистическое строительство, исключают его определяющее влияние на население.

Нежелание «замечать» всемирно-исторические достижения СССР фактически приводит «советоведов» к выводу, будто развитие Советской страны остановилось на уровне дореволюционного периода. Поэтому жизнь населения Ленинградской, Новгородской, Псковской и других областей изображается как нищая, безотрадная, лишенная смысла и цели. По утверждению антисоветчиков, лишь религия могла бы придать народной жизни другой характер — духовности, полноты и осмысленности. Но это было невозможно, ибо религия и церковь в СССР, как настаивают религиоведы, систематически подавлялись, а священнослужители и верующие жестоко преследовались.

Налицо прозрачная хитрость «советоведов». Они не говорят, что их ненависть к СССР вызвана прежде всего страхом за судьбу капиталистического строя. Религиоведы не устают отмежевываться от политических и социальных процессов, уверяют, что их интересы сосредоточены исключительно в сфере религии и церкви. Однако «исследования» «советоведов» убеждают, что их рассуждения о религии и церкви — апологетика капитализма. Под этим углом зрения они и рассматривают взаимоотношения церкви и государства в социалистическом обществе. Фальсификация положения религии и церкви в СССР представляет собой форму критики социализма с позиций капитализма. Утверждая, что расцвет религии— необходимое условие благосостояния населения, обвиняя СССР в глобальном подавлении религиозной жизни, буржуазные религиоведы выдвигают идею о несовместимости социализма и интересов народных масс вообще.

Враги социализма следуют своей концепции неизменной религиозности советского народа. Признать огромный рост культуры, образованности, материального благосостояния советских людей — значит согласиться с тем, что за годы социалистического строительства трудящиеся перешли на позиции научного материалистического мировоззрения, порвали с религией. Однако сами же буржуазные идеологи неоднократно оценивали характер культуры и образования в СССР как атеистический.

Буржуазные религиоведы игнорируют тот важный фактор, что к 1941 г. в СССР выросло новое поколение людей, усвоивших атеистические взгляды, хорошо знающих о контрреволюционной деятельности церковников. В этих условиях «советоведам» трудно рассчитывать на религиозность и поддержку церкви молодежью.

В многочисленных статьях, брошюрах и книгах буржуазные религиоведы ни словом не обмолвились о ликвидации массовой неграмотности в стране, о тысячах учебных заведений, открытых за годы Советской власти. Игнорируются беспрецедентные в истории усилия с целью внедрения в быт современной культуры. Жизнь советских людей «советоведы» рисуют преимущественно в черных тонах.

Буржуазные идеологи стараются убедить общественное мнение своих стран, а может быть и трудящихся СССР, в том, что якобы религиозность советских людей не поддается влиянию атеистической пропаганды. В связи с этим они не «замечают» существенных изменений тех условий, в которых находились религиозные организации в СССР; рождают вопиющие измышления, примером чего являются картины нищеты, духовной и культурной опустошенности жизни населения областей СССР, куда проникли миссионеры вслед за немецкими оккупантами.

Тенденциозность врагов СССР столь велика, что они относят на счет социализма даже разрушения городов и сел, расстройство жизни и несчастья населения — результаты бесчинств фашистских захватчиков. Уже упомянутый автор «Записок миссионера о жизни в Советской России» как раз прибегает к такому приему. Сообщая о впечатлении группы миссионеров, направлявшихся в Псков, он пишет: «…унылый, запущенный вид приграничной полосы СССР свидетельствовал вопиюще о том, что мы едем по земле многострадального русского народа… Бездорожье, невозделанные поля и пустыри… избы без заборов и пристроек… Да, здесь была видна рука злого гения, сравнявшая всех и вся под одну мерку нищеты, запустения и бесправия»^[32]. Как ни странно, автор ни словом не обмолвился, что по местности, попавшей в сферу его внимания, прокатилась разрушительная военная буря и уже несколько месяцев на ней хозяйничает враг. Все это якобы неизвестно миссионеру, собирающемуся «спасать» население советских городов и сел.

Значительно сильнее, чем ложь «советоведов» — как с учеными, так и церковными знаниями, звучит голос советского народа. В годы войны он грудью встал на защиту Родины. Это отношение населения временно оккупированных местностей к врагу Советской власти и социализма красноречиво свидетельствует о его политических и идеологических симпатиях, опровергая жалкие потуги клеветников-религиоведов.

Лисавцев Э. И.
Критика буржуазной фальсификации положения религии в СССР. Изд. 2-е, доп. М., «Мысль», 1975. С. 188-211.

1. N. Struve. Les chretiens en URSS, p. 52. ↑

2. Там же, стр. 53. ↑

3. «Les Editeurs». Paris, 1969. ↑

4. N. Struve. Les chretiens en URSS, p. 54. ↑

5. N. Struve. Les chretiens en URSS, p. 59. ↑

6. «Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками». Сборник материалов в трех томах, т. 1. М., 1965, стр. 74. ↑

7. А. Верт. Россия в войне 1941—1945. М., 1967, стр. 375. ↑

8. А. Верт. Россия в войне 1941—1945, стр. 502. ↑

9. Там же, стр. 501. ↑

10. Там же, стр. 502. ↑

11. Там же, стр. 501. ↑

12. Там же, стр. 599. ↑

13. См. 3. Балевиц. Православная церковь Латвии под сенью свастики (1941—1944). Рига, 1967, стр. 31, 35. ↑

14. Цит. там же, стр. 40. ↑

15. Цит. по: 3. Балевиц. Православная церковь Латвии под сенью свастики (1941—1944), стр. 42—43. ↑

16. Цит. там же, стр. 44. ↑

17. Цит. там же. ↑

18. «Вестник русского студенческого христианского движения» (Париж — Нью-Йорк), 1956, № 40, стр. 35. ↑

19. N. Struve. Les chretiens en URSS, p. 59. ↑

20. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 26, стр. 290, 291. ↑

21. См. «Великая Отечественная война». Краткий научно-популярный очерк. М., 1970, стр. 595. ↑

22. «Вестник русского студенческого христианского движения», 1956, № 40, стр. 34. ↑

23. См. «Великая Отечественная война», стр. 323. ↑

24. «Вестник русского студенческого христианского движения», 1956, № 40, стр. 34. ↑

25. А. Верт. Россия в войне 1941 —1945, стр. 501, 502. ↑

26. Там же, стр. 501. ↑

27. «Правда о религии в России». Изд. Московской патриархии, 1942, стр. 7. ↑

28. Там же, стр. 8. ↑

29. Там же. ↑

30. «Правда о религии в России», стр. 10. ↑

31. Там же, стр. 11. ↑

32. «Вестник русского студенческого христианского движения», 1956, № 40, стр. 33. ↑