Милитаризм и шовинизм
Публикуем главу «Милитаризм и шовинизм» из книги бывшего корреспондента ТАСС И. Ф. Филиппова, находившегося в Берлине с мая 1939 года до начала гитлеровской агрессии против СССР, «Правда о «Третьем рейхе».
Гитлеровцы использовали для своих преступных целей наследие времен кайзеровской империи. Речь идет о милитаристских настроениях и идеях реванша, которые насаждались в стране германской реакционной буржуазией. Известно, что в мировой литературе кайзеровская Германия характеризовалась как агрессивная держава, а немцы считались воинствующей нацией. У Анри Тардье я читал высказывания о том, что в Германии идея войны нераздельна с идеей родины («Германия, — писал он, — тянулась к войне, как цветы тянутся к солнцу») и что после 1871 года «воспитание в духе войны начинается для каждого немца с колыбели».
Правящие круги фашистской Германии делали все, для того чтобы оживить среди определенных кругов населения «воинственный дух» старых времен; они сохраняли и оберегали все военные традиции и все то, что связано хоть в какой-то степени с прежними завоевательными походами. Эта политика давала гитлеровцам определенные результаты.
Меня поражала, например, необычная любовь берлинцев к военным маршам. Казалось бы, это мелочь, но стоило лишь прозвучать барабану и воющим «тевтонским» дудкам, как на улицы Берлина высыпали сотни жителей. Они готовы были часами любоваться тем, как два десятка лихих солдат из караульных рот, подбрасывая носки до «аппендицита», выбивали из мостовой искры подкованными сапогами. Ежедневные смены вахт у цейхгауза на Унтер ден Линден собирали толпы людей, которые, как завороженные, следили за каждым движением часовых. Многие из обывателей громко выражали свое восхищение по поводу виденного ими своим незнакомым соседям — таким же, как и они, зевакам, — как будто это событие видели впервые в жизни.
Даже появление на улицах какого-либо генерала с малиновыми отворотами на плаще привлекало повышенное внимание жителей. Живя рядом с Бендлерштрассе, где помещалось германское военное министерство, я часто наблюдал, как на углу берлинского небоскреба — «Шеллхауза» — в обеденный перерыв толпились служащие магазинов — девушки, молодые парни, — стремясь не пропустить взвод солдат, шедших со знаменем, или взглянуть на проходящего старого прусского гренадера.
В фашистской Германии все, казалось, служило всепожирающему Молоху войны, воспитанию людей в духе милитаризма и разбоя. Даже на государственном гербе был изображен орел с хищным клювом и по-разбойничьи заостренными когтями, готовыми вцепиться в свою жертву.
Гитлеровцы особенно у молодежи воспитывали любовь к военному делу, к суровой и тупой солдатской жизни. С юных лет парням через молодежные организации «гитлерюгенд» и школы прививалась страсть к шагистике, муштре, к повиновению. В холодные воскресные осенние утра я видел на площадях посиневших от холода мальчиков, одетых в трусы и коричневые рубашки с короткими рукавами. Они без устали шагали под бой барабанов и под окрики своих «фюреров». У каждого из этих юношей висело на ремне холодное оружие — кинжал. Судя по их виду, мальчики гордились тем, что они могут стать достойным пополнением «вермахта», которому, как их убеждали, Гитлер готовит легкие победы. Школьные учебники вбивали юношам в голову мысль о том, что лучшие страницы германской истории — это войны и что самые достойные люди Германии — это военные. Познание истории через дуло пушек — так можно охарактеризовать метод воспитания молодежи в школах гитлеровской Германии.
Мы знали, что не только в школах, но и в университетах и других учебных заведениях гитлеровцы внедряли милитаристские идеи в сознание молодого поколения. Вся внутренняя жизнь Германии была отравлена атмосферой военщины. При посещении провинциальных городов можно было всюду видеть униформы: солдаты, полицейские, штурмовики, гестаповцы, чиновники, члены женских и молодежных организаций — все они были затянуты ремнями по-военному. Казалось, что вся Германия перешла на военное положение. В стране не было города, чтобы на площадях не стояли памятники, посвященные военным эпизодам, немецким полководцам всех времен, военным мыслителям, неизвестным солдатам. В Берлине на войну работало свыше ста крупнейших заводов, где десятки тысяч рабочих жили атмосферой войны, в постоянных разговорах о войне и ее потребностях.
Германия 1939—1940 годов являлась одной из сильнейших военных держав. Ее вооруженные силы были оснащены самым первоклассным оружием, а по численности не имели равных. Кроме того, гитлеровцы создали своеобразную систему массовой подготовки армии. Это — лагеря трудовой повинности для юношей и девушек, в которых молодежь два года занималась военной подготовкой и использовалась на военных объектах.
Мы добились разрешения министерства пропаганды посетить мужской и женский лагеря трудовой повинности. Прежде чем доставить в лагеря, нас с Иваном Лавровым завезли в управление лагерей в Грюневальде. В этом учреждении мы не видели ни одного человека в штатском. Молодой лейтенант, которого придали нам в качестве сопровождающего лица, в напыщенной форме рассказал о «великой идее фюрера» — введении трудовой повинности. Затем мы прибыли в местечко, окруженное колючей проволокой, за которой находилось около 20 зданий барачного типа. Здесь размещались сотни юношей, только что закончивших «хохшуле» и не имеющих права поступать в высшие учебные заведения без справки о двухлетнем пребывании в лагерях. Все эти молодые люди находились на положении обычных солдат: та же казарменная жизнь, те же дисциплина и уставы. Разница состояла, пожалуй, лишь в том, что в армии солдатам выдавали 50 пфеннигов в день, а этим юношам — 25. За все два года их не отпускали домой, но родители имели право посещать их в воскресные дни. Первую половину дня они работали на полях у фермеров, на строительстве дорог, на осушке заболоченных мест. Германское министерство финансов получало от всех лагерей 65 млн. марок дохода в год. Вторая часть дня молодежи шла на военную подготовку. У юношей не было оружия, его заменяли лопаты, начищенные до блеска. В часы военных занятий юноши выходили на площадки с этим «парадным оружием» и изучали тактические приемы боя.
Даже не искушенному в военных делах человеку можно было видеть, что в таких лагерях, разбросанных по всей стране, готовились солдаты — резерв вермахта.
Случайно мне довелось познакомиться с немецким юношей — типичным представителем «гитлерюгенд», воспитанным по всем правилам «фашистской методы».
Мой преподаватель немецкого языка д-р Тис уехал на лечение. Было жаль длительное время оставаться без уроков. Друзья порекомендовали взять на этот период одного молодого студента-филолога из Берлинского университета. Это был высокий белобрысый парень с прической «а ля Гитлер» — небрежно спущенный на лоб клок льняных волос. Голубые глаза его говорили о том, что родиной его дедушек и бабушек были северные провинции Германии. Курт Пинке, как звали моего педагога, судя по его манере держаться — высокомерно, нагло, без малейшего понятия о застенчивости и скромности, — чувствовал, что он является типичным представителем «нордической расы», тем немцем «чистой крови», о которых кричали гиммлеровские издания и которым «фюрер» прочил великое будущее.
Но не только внешний облик, вся внутренняя сущность Пинке, как в зеркале, отражала весь духовный мир гитлеровской империи, ее систему воспитания, ее философию, логику, все то, что нес на своем знамени германский фашизм.
Беседовать с Куртом Пинке было трудно в том смысле, что он не допускал спора в обычном понимании, не мог терпеть каких-либо возражений. Пинке считал, что он изрекает абсолютные истины, императивы, которые следует принимать такими, какие они есть, не доискиваясь до их сущности. Так учили его, и этого он, в свою очередь, требовал от своих собеседников. В высказываниях Пинке не было ни одной его собственной, оригинальной мысли, ни одного живого, непосредственного впечатления от жизни. Я прослушивал из его уст большие отрывки из высказываний Ницше, Бисмарка, целые монологи из речей Гитлера, Розенберга, Дарре, Геббельса, поражаясь при этом лишь тому, как можно довести нормального человека до степени механически мыслящего существа. В наборе теоретических положений, которыми меня в изобилии угощал Пинке, сочетались звериный зоологизм, философия разбоя и человекоистребления, неистовый расизм, геополитика, оправдывающая захват чужих земель, патологический шовинизм и неистовый антисемитизм.
Пинке, не имея никакого понятия о действительной истории человечества, хвастался тем, что немцы — самая древняя и культурная нация в мире. Согласно привитой ему концепции, немцы утвердили себя в центре Европы тем, что с древних пор являлись самой воинственной и передовой нацией. Сам бог вложил в руки немца меч для спасения цивилизации. Немецкие рыцари боролись с варварством, наседавшим со всех сторон. Силы их были малочисленнее, чем у врагов, поэтому борьба не приносила немцам необходимых успехов; они были зажаты на небольшой территории. Отсюда частые войны, стремление «передовой» нации исправить «историческую несправедливость». Нельзя мириться с тем, говорил Пинке, чтобы люди чистой крови, носители культуры, науки, цивилизации задыхались на маленьком жизненном пространстве, в то время как остальные нации, неполноценные народы распоряжались огромными территориями, не умея их разумно использовать. Германия должна снова обрести себе требуемое «жизненное пространство», расшириться за счет других государств, даже если бы этим государствам пришлось исчезнуть с географической карты и если бы в жертву этому были принесены миллионы жизней людей, у которых нет будущего. Только немцы способны повести другие пароды к высотам культуры, поэтому все они должны быть объединены под властью Германской империи.
Пинке цитировал при этом страницы из: «Миф XX века», «Так сказал Заратустра», «Моя борьба». Это был человек-робот. Пинке восхищался бисмарковской политикой «железа и крови», военным гением Мольтке. Он кичился тем, что знал историю завоевательных походов конрадов и генрихов, оттонов и барбароссов, фридрихов и вильгельмов, но, как я заметил, знал-то он о них только то, что касалось их успехов и побед, то, что возвеличивало дух германского милитаризма. Но когда я напоминал ему о победах Александра Невского над немцами на Чудском озере и о разгроме немцев в битве при Грюневальде, то мой тщеславный поклонник «ордена Меченосцев» делал удивленные глаза. Это никак не согласовывалось с его представлениями об истории войн, которые вела Германия.
Иногда я переводил разговор с Пинке на конкретные вопросы немецкой культуры, и, к моему удивлению, оказывалось, что он не знает историю своего народа, его замечательных мыслителей, философов, писателей и поэтов, которыми восхищается весь мир. Он запомнил лишь обывательские рассказы о частной жизни некоторых великих людей Германии. Он твердо помнил, что Генрих Гейне — еврей и поэтому его произведениям и его памятникам не должно быть места в «новой Германии». Когда я говорил ему о том, что песни Гейне переложены на музыку многими великими композиторами — Шубертом, Листом, Чайковским, Рахманиновым и другими — и что песни Гейне до сих пор поются в деревнях Германии, он тупо смотрел мне в глаза, отыскивая в своей памяти какую-либо цитату из «Дер Штрюмера» относительно смертельной опасности для Германии со стороны евреев.
На мои вопросы Пинке стремился, по-солдатски почти не раздумывая, дать ответ. Беседуя с Пинке, я вспоминал свое посещение лагерей трудовой повинности. Обращаясь тогда к одному из парней, я спросил, как он относится к войне. И вдруг точно из пулемета вылетела фраза: «Война есть выражение высших моральных качеств человека».
После всего этого трудно было не видеть той величайшей опасности, которую представляли для мировой цивилизации германские «культуртрегеры» XX века типа Пинке.
Мне не раз приходилось видеть, как берлинцы восхищались новой военной германской техникой. Несмотря на то, что танки и пушки делались за счет масла, нормы которого все более и более сокращались, показ военных фильмов, демонстрировавших мощь немецкого оружия, приводил зрителей в неописуемый восторг. Часто после показа таких фильмов зал вставал и подхватывал анти-английскую песенку, которая распевалась в 1940 году по всей Германии:
«Wir fordern den britischen Lowen aus
Zum letzten, entscheidenden Schlag.
Wir halten Gericht.
Es wird unser stoltzester Tag»[1]
В дни, когда Германия праздновала победу над Францией, как никогда ярко выявился дух прусского милитаризма, мелкобуржуазного филистерства. В условиях, когда в стране уже не было тех людей и той партии, которые на своих знаменах несли высокие идеалы гуманизма и воспитывали в массах коммунистические принципы морали, чувства интернационализма, гитлеровцам сравнительно легко было направить интересы немцев в сторону забот о собственном материальном благополучии, ограничить их кругозор рамками мещанского самодовольства. И вот, как и в период жизни Фридриха и Вильгельма, немецкие обыватели почуяли в войне легкость добычи и коммерческой выгоды. Из Голландии, Бельгии, Дании и Франции в Германию тянулись эшелон за эшелоном, грузовик за грузовиком, набитые продовольствием и разнообразными товарами. Берлинские магазины приняли привлекательный вид — в витринах красовались датское масло, голландский сыр, французские вина и парфюмерия. В связи с этим мне приходили на ум слова Тардье, следующим образом характеризовавшего настроения многих немцев в период, предшествовавший первой мировой войне:
«Для большинства немцев война, когда они о ней думали, сочеталась с соблазнительными перспективами, какие она им сулила, полную уверенность в незначительности неприятностей, каких они могли опасаться».
До сих пор война шла где-то за пределами Германии, не затронув ее своим смертельным дыханием. Больше того, эта война доставила многим немцам материальные блага, более сытую жизнь. Поэтому «Хайль Гитлер!» и другие приветственные возгласы неслись по улицам германских городов при сообщении о возвращении Гитлера из побежденной Франции.
С жадностью вчитывались пронацистски настроенные немцы в сообщения газет о покорении Гитлером стран Западной Европы. С ликованием встречали сообщение радио о подписании в историческом вагоне маршала Фоша маршалом Петэном унизительного для Франции договора о капитуляции и о взрыве германскими саперами памятников в Компьенском лесу. Мне довелось как-то присутствовать в одном из берлинских кинотеатров, в котором демонстрировалась картина «События в Компьене». Когда Гитлер, приподняв ногу, готов был пуститься в пляс в кругу собравшихся немецких генералов, в зале возникли неистовствующие овации и неслись возгласы одобрения по поводу одержанной Гитлером победы над Францией.
Милитаристские настроения захватывали все более широкие слои населения. Сообщение германских властей о доставке в Берлин исторического вагона из Компьена и предстоящем возвращении Гитлера из Франции вызвало неописуемый восторг жителей Берлина.
Этот день мне хорошо запомнился. Берлинцы с утра на ногах. Город утопает в знаменах. На улицах огромные массы людей всех возрастов. Полиция выбивается из сил, чтобы организовать бурлящий живой поток. Мне с трудом удается попасть на Ангальтский вокзал, где собрались видные германские деятели, иностранные дипломаты и журналисты. Гитлер прибыл в бронепоезде, подаренном ему Муссолини. Вот он, как всегда, семенящими шажками обходит своих соратников, пожимает руки и приветствует по-фашистски. На нем плохо сидящий, не по фигуре широкий плащ, сползающий то на одно, то на другое плечо. Как всегда, водянистые с отеками глаза быстро переходят с одного человека на другого. Иногда что-то сверкнет на лице, похожее на улыбку.
Появление Гитлера на площади вокзала встречено оглушительными криками приветствия. Вильгельмштрассе покрыта толстым слоем живых цветов, по ним медленно движется машина Гитлера.
До позднего вечера шумел и ревел Берлин. На Вильгельмплац люди буквально давили друг друга, стремясь увидеть Гитлера, который то и дело появлялся на балконе своей канцелярии.
Усталые от невероятного крика бушевавшей толпы, мы с одним американским коллегой зашли в ресторан отеля «Кайзерхоф», расположенного на углу площади напротив имперской канцелярии. В этом отеле останавливался в январе 1933 года Гитлер. Здесь он в мрачные для Германии дни проводил бессонные ночи в ожидании решения дряхлого Гинденбурга: кому передать пост рейхсканцлера. В окружении своих соратников — Геринга, Геббельса, Рема — 30 января Гитлер дождался положительного для него решения, которое изменило путь Германии, толкнув ее к катастрофе. 43-летний Адольф Гитлер получил извещение, что он стал во главе Германской империи. Отсюда, из «Кайзерхоф», Гитлеру потребовалось сделать лишь несколько десятков шагов, перейти на другую сторону улицы, чтобы оказаться за столом старой имперской канцелярии.
После манифестаций Гитлер все более убеждался в том, что никто в Германии не в состоянии воспрепятствовать любой его авантюре. Он видел это по той встрече, которую оказали ему берлинцы при его въезде в столицу. Он видел это по тому приему, который был оказан берлинской дивизии, возвращавшейся после победоносного похода во Францию. Несколько слов и об этом.
Вскоре после приезда Гитлера из Франции на Паризерплац, под окнами американского и французского посольств, рядом с Бранденбургскими воротами городские власти начали сооружать огромные трибуны. Строились они около двух недель, но даже самые дотошные журналисты не знали, для чего они. Лишь только за два дня до описываемого события было сообщено о сути дела: через столицу пройдет со всем своим вооружением берлинская дивизия, сражавшаяся на Западе.
В назначенное время мы находились на трибунах. От Рейхсканцлерплац по Бисмаркдам, Шарлоттенбургер-шоссе, через Бранденбургские ворота, по Унтер ден Линден шли солдаты, участвовавшие в боях в Бельгии, Голландии, занявшие Париж, громившие английские войска у Дюнкерка. Солдаты шли во всем своем походном снаряжении. Кавалерия, артиллерия, дымящиеся походные кухни с поварами на запятках, которые не прочь были доставить удовольствие берлинцам — строили комические лица, мешали огромными половниками в котлах, вызывая взрыв смеха. Геббельс на трибуне у подъезда американского посольства, как гауляйтер Берлина, приветствовал от имени «фюрера» солдат и офицеров берлинской дивизии.
Каждый, кто присутствовал на этом параде, понимал, что такая вышколенная армия, получившая боевой опыт, не будет стоять на месте. У немецкой армии теперь был «прославившийся полководец» — Гитлер, который не даст померкнуть своему «военному гению». И никто в Германии не был бы удивлен в эти дни, если бы берлинская дивизия прямо с ходу вторглась в пределы какой-либо другой страны.
Вернувшись домой, пораженный тем, что видел на Парижской площади, я записал в дневник:
«Судя по всему, войну теперь остановить нельзя; если гитлеровцы и будут пока медлить, то эта пауза нужна им лишь для подготовки нового разбоя. Вопрос лишь в том, куда они теперь повернут оружие?»
Хотя Гитлер и был уверен в том, что теперь ничто не может удержать его от осуществления дальнейших военных планов, однако он не пренебрегал случаем еще и еще раз проверить настроение своей гвардии, ее способность силой, террором, пропагандой держать население в узде.
Вспоминается многотысячный митинг во «Дворце спорта» на Потсдаммерштрассе по случаю открытия кампании «зимней помощи». Выступили Геббельс и Гитлер. Обе речи были заполнены призывами к войне против народов Европы. Геббельс, надрывая голос, заявлял о том, что германская нация должна получить свободу в своих действиях. Многотысячный хор нацистов в ответ на эти разбойничьи слова скандировал: «Победа! Вождь, приказывай! Мы следуем!». Зал приветствовал предложение Гитлера о денежных сборах в фонд войны. Каждое его слово угрозы по адресу Англии вызывало громкие аплодисменты.
Я видел, что в этом зале собраны главным образом отряды многочисленных гитлеровских организаций. Но были среди них и простые жители, увлеченные общим потоком нацистского движения. Ведь определенная часть немецкого населения, получившая кое-что от гитлеровского режима или вообще по своей природе склонная к беспринципному компромиссу с совестью ради спокойствия и уюта, готова была смириться со всеми крайностями гитлеризма.
На службу агрессивным, милитаристским идеям правящие круги «Третьей империи» поставили свои шовинистические, расистские теории национальной исключительности. Они учитывали мелкие людские страсти, находили самые чувствительные стороны психологии немецкой мелкой буржуазии, обывателей и растравляли их. По всей стране гитлеровцы широко распространяли теории о «высших» и «низших» расах, о неравноправных нациях, стремясь таким путем разжечь национализм, противопоставить немецких трудящихся другим народам, обеспечить поддержку со стороны немецкого населения своим планам покорения и порабощения соседних государств. Расисты стремились убедить немецкий народ в том, что, не будь немцев на земле, история народов вообще не имела бы смысла. Другие народы — это просто навоз для сдабривания почвы, на которой должна процветать высшая немецкая раса. Об этом ежедневно писали Розенберг, Дарре и другие отъявленные расисты.
В зловещих целях раздувания националистических страстей властители «рейха» использовали даже государственный гимн. Как известно, в самом немецком кайзеровском гимне, начинающемся словами: «Дойчланд, Дойчланд юбер аллее» — «Германия, Германия превыше всего», выражена психология шовинизма, преступная идея господства немецкой нации над другими народами, претензия на мировое господство. Когда гитлеровцы на своих сборищах исполняли этот гимн с припевом «Хорст Вессель», то он звучал в их устах как угроза соседним народам. Один из моих иностранных коллег, присутствуя однажды на массовом исполнении немецкого гимна, сказал: «В звуках этого гимна я слышу удары немецких милитаристов в двери своих соседей».
Но что особенно поражало меня — это непомерное увлечение гимном со стороны молодежи. Стоило в кино когда-либо прозвучать мелодии гимна, как молодежь уже подхватывала слова этого воинственного марша.
Гитлеровцы трубили изо дня в день о том, что войны в прошлом возвеличили и поставили немецкую расу над всеми другими народами. Война объединила Германию и явилась источником развития и существования «великой Германии». Если немец не воюет, он теряет уважение мира, страна беднеет, быт немца становится скуднее.
Для внедрения воинствующего шовинизма среди населения нацисты призывали к себе на помощь древнюю историю. Они поднимали на свой щит имена оттонов и барбароссов, брали напрокат их лозунги и знамена, тащили весь этот средневековый хлам на свет божий и утверждали, что они, гитлеровцы, — достойные преемники этого наследия, вершители «новой истории». «Mit Feuer und Schwert» — «огнем и мечом» — этим разбойничьим паролем средневековых рыцарей призывали гитлеровцы прокладывать дорогу к мировому господству. Все народы должны жить под знаменем «Третьей немецкой империи» — таков лозунг фашизма.
Геббельсовская пропаганда бесстыдно разглагольствовала о том, что народы всего мира хотят жить под германской опекой; только коммунисты и евреи мешают народам осуществить их заветную мечту — обрести настоящую родину в лице всеохватывающей Германской империи. Подвыпившие нацисты в ресторане «Фатерланд» на Потсдамской площади, перефразируя на свой лад известную в Германии детскую песенку, пели:
«In Afrika die Negerlein
Sie singen alle gleich:
Wir wollen deutsche Neger sein,
Wir wollen Heim ins Reich»[2].
He только члены НСДАП, но и многие обыватели стали повторять за Геббельсом и Розенбергом слова о том, что немецкий народ — это «господствующая нация» и ему должна соответствовать «новая Европа», возвышающаяся над всеми другими странами государственная система, возглавляемая представителями высшей немецкой расы. Даже не все немцы могут рассчитывать на принадлежность к этой «элите». К ней должны принадлежать только «чистые» представители «нордической расы». Министр сельского хозяйства Дарре разработал специальную теорию создания нового высшего сословия на основе «Blut und Bolden», то есть «крови и земли».
Дикие мысли Гитлера, граничащие с бредом сумасшедшего, высказанные им о нации, расе в его книге «Моя борьба», подхватывались на щит национал-социалистскими «учеными» и выдавались чуть ли не за откровение. Таким путем нацисты стремились воспитать у германского населения ненависть к славянам и другим народам. В результате усиленной обработки населения культ «чистой расы» стал для всех приверженцев гитлеровской партии и членов примыкающих к ней многочисленных беспартийных организаций своеобразной религией. Появились «теоретики-исследователи», которые, отбросив совесть как ненужный груз, стали со всей серьезностью создавать модели немецкого «сверхчеловека». Некий «ученый» X. Гюнтер так представил его: «Блондин, высокорослый, с удлиненным черепом, узкое лицо с энергичным подбородком, тонкий нос с высокой переносицей, мягкие светлые волосы, глубоко посаженные голубые глаза, розово-белый цвет кожи».
Абсурдность и комизм всей этой расистской «теории» состоял уже в том, что многие представители правящей «нации-элиты» сами никак не соответствовали этому выведенному типу «идеального арийца». Недаром в народе с издевкой замечали на этот счет, говоря: «Блондин, как Гитлер, тонок, как Геринг, стройный, как Геббельс (колченогий), целомудрен, как Рем (гомосексуалист)». Нацистским «ученым» требовалось больших усилий подогнать Гитлера под категорию «полноценного арийца», на эту тему ими издавались целые тома.
Должен оговориться, что при описании внешних черт руководителей «Третьего рейха» я отнюдь не сгущаю красок и у меня нет намерения представить их всех в карикатурном виде. Было бы абсолютно неправильно делать вывод, что у руководства гитлеровской Германии должны были обязательно оказаться только психически ненормальные и физически уродливые люди. Как я уже ранее отмечал, фашизм — не физиологическое явление.
Это идеология империалистической буржуазии. Ее разбойничью философию в равной степени выражали как уродливый Геббельс, так и голубоглазый красавец Бальдур фон Ширах. То, что в первой шеренге германских национал-социалистов оказался ряд, я бы сказал, физически «ущербных» лиц, — это лишь случайное стечение обстоятельств. Этого могло бы и не быть, но при этом характер фашистской идеологии и ее целей ничуть не изменился бы.
Все нацистские идеи и лозунги были направлены на то, чтобы отбросить человечество на тысячи лет назад — к состоянию варварства. Стихийные законы животного мира внедрялись ими в человеческое общество. «Право сильного диктовать свою волю» — вот та догма, которая составляла кредо гитлеризма. Нацистские лидеры объявляли гуманизм «наглой еврейской выдумкой» и «глупой выдумкой современных пацифистов».
Выдвинутая нацистами идея переоценки всех ценностей на деле означала войну всему разумному, уничтожение всего демократического, человечного. Жестокость, преступность, беззаконие, аморальность выдвигались гитлеровцами в качестве тех остовов, на которых должен был быть построен «новый порядок» во всем мире. И не случайно на лезвиях кинжалов, которые носили юноши из «гитлерюгенд», были вычеканены слова «Blut und Ehre» («кровь и честь»). Это означало, что в нацистском государстве кровавые преступления являются почетным делом. Вот почему система концлагерей, насилие и террор стали основой государственного строя «Третьей империи».
Наиболее ярковыраженной формой расизма в Германии был антисемитизм.
Преследование евреев было возведено гитлеровцами в степень государственной политики. Еще в первые дни моего пребывания в Берлине я увидел следы этой варварской деятельности в безумные «кристальные ночи». Волна еврейских погромов продолжала катиться по Германии. Гитлеровские молодчики атаковывали магазины и дома евреев. У магазинов выстраивались пикеты со щитами: «Это магазин еврея. Не покупай здесь, не предавай немецкую нацию». У входа в Тиргартен в первые дни пребывания в Берлине я видел надпись: «Евреи нежелательны», а на многих скамейках парка, расположенных в его уголках, как, например, у площадки роз, я читал, поражаясь, такие надписи: «Нихт фюр юден» («Не для евреев»).
Евреям приписывались все козни, все несчастья, выпадавшие когда-либо на долю немецкого народа. Немецкими расистами создавалась целая «научная» литература по этому вопросу. Доказывалось, например, в одной из таких книг, что еще в XIV веке евреи распространяли в Германии чуму и другие эпидемические болезни. Откапывались и публиковались лимбургские, страссбургские, эльзасские хроники. В них на евреев возлагалась вина за заражение рек, колодцев в районах Восточной Германии, которые якобы таким путем выживали немцев с этих территорий, захватывая имущество вымерших немецких семей.
В Германии уже все привыкли к тому, что как только гитлеровцы намечают какую-либо крупную политическую провокацию, то этому обычно предшествует яростная кампания антисемитизма. 27 августа 1939 г., накануне войны с Польшей, заместитель Гитлера Рудольф Гесс в «Фёлькишер беобахтер» давал следующие обоснования причины войны: «Имеется только одна действительная причина — евреи и масоны хотят войны против ненавистной им Германии».
С июня 1940 года в Берлине начался новый приступ антисемитизма. В газетах и на плакатах, вывешенных в витринах магазинов, появились объявления о том, что евреям продукты и товары отпускаются в магазинах только в течение одного часа — с 17 до 18 часов. У входа в парки, кино, кафе и в других местах общественного пользования пестрели всякого рода антисемитские призывы. Евреев именовали предателями немецкой нации, заговорщиками и агентами мирового капитала. В Тиргартене прежние антисемитские надписи оказались недостаточными, они были усилены. У входа в парк появился плакат, категорически вещавший: «Евреям вход воспрещен». На детских площадках, на скамейках парка были сделаны надписи, запрещавшие появление здесь евреев.
В июле на экранах берлинских кинотеатров демонстрировался антисемитский фильм «Ротшильд», изготовленный по прямому заданию Геббельса.
На страницах газет публиковались сообщения, свидетельствовавшие о преследовании евреев в оккупированных немцами странах. Особо гнусную роль играла в разжигании антисемитизма погромная гиммлеровская газетенка «Дер штюрмер», редактором которой был известный погромщик-садист Юлиус Штрейхер. Эта газета обрушивала на евреев водопады клеветы, всячески стараясь натравить на них всех немцев. Зная, например, что немцы проклинают Черчилля за бомбардировки германских городов, «Дер штюрмер» объявила Черчилля «оберплутократом и покровителем евреев». Евреи беспощадно изгонялись из области науки и искусства. Мне довелось познакомиться с киноартистом евреем Гансом Мозером, пользовавшимся большой популярностью среди немецких кинозрителей. Во время поездки иностранных корреспондентов в Вену нам предложили на кино-фабрике просмотреть новый фильм, в котором Ганс Мозер исполнял роль таможенного чиновника. После обеда с участием Ганса Мозера, за талант которого я поднял тост, он подошел ко мне и крепко пожал руку, а затем сказал, отводя меня от стола, что это, вероятно, его последняя роль и он ищет возможности выбраться в Америку.
Антисемитская пропаганда являлась для Геббельса в это время замаскированной отдушиной для выступлений в печати против Советского Союза. Когда, например, «Дер штюрмер» призывала к «очищению мира» от еврейства, то обычно связывала эту борьбу с задачей разгрома коммунизма.
Филиппов И.Ф.
Правда о «Третьем рейхе». М.: ИМО, 1966. С. 81-96.
«Мы бросаем вызов британскому льву.
Пусть грянет последний решительный бой.
Свершится суд, и это будет наш самый
Радостный день». ↑
«Негритята в Африке
В одни голос поют:
Хотим быть немецкими неграми,
Хотим домой в рейх». ↑
