Фашизм и национализм (итальянский вариант)

Связь между фашизмом и национализмом прослеживается по многим направлениям. Если обратиться, например, к итальянскому фашизму, то можно отметить ряд весьма существенных черт его идеологической преемственности с национализмом.

В основе национализма как идеологии прежде всего лежит абстрактная концепция нации. Нация рассматривается как некий абсолют, а не как единый диалектический организм, состоящий из разнообразных конкретных элементов нравственного, социального, политического и экономического порядка. Нация рассматривается как метафизическая, трансцендентная, неизменная и натуралистическая сущность, что, естественно, исключает всякую политическую и социальную борьбу внутри самой нации и логически ведет к противопоставлению национализма либерализму, демократии и социализму. Так, лидер итальянских националистов Энрико Коррадини писал: «Как в теории, так и на практике итальянский национализм всегда был антилиберальным, антидемократическим, антипарламентарным и антимасонским»^[1].

Теоретические постулаты национализма, подхваченные и развитые впоследствии фашизмом, нашли свое наиболее яркое выражение в докладе Альфредо Рокко и Филиппа Карли на III съезде Итальянской националистической ассоциации в мае 1914 г. «Национализм,— читаем мы в этом докладе,— утверждает свою несовместимость с экономическим индивидуализмом, он должен вести непримиримую борьбу против экономики индивидуалистической, либеральной и социалистической, против утилитаризма, материализма, интернационализма. Неверно, что индивид — конечная цель всякой социальной деятельности и что общество — лишь сумма индивидов. Национализм подчеркивает роль и значение Государства (с большой буквы!). Индивид существует в нации, являясь по отношению к ней элементом бесконечно малым и преходящим, он должен рассматриваться как ее орган и инструмент»^[2].

Национализм — антисоциалистичен, он отвергает теорию классовой борьбы, заменяя ее теорией борьбы между нациями за место под солнцем. Согласно определению того же Коррадини, «национализм есть попытка передвинуть проблемы национальной жизни из области политики внутренней в область политики внешней»^[3]. Невольно вспоминается рассказ Диодора Сицилийского о том, что, когда к Дамофилу из Эны пришли его голые рабы и попросили у него одежды, он посоветовал им грабить путешественников.

Война и империализм — это альфа и омега национализма. «Националистом, — писал Коррадини, — можно стать только одним путем — империалистическим. Средство? То же, что и всегда: война. Итальянский национализм всегда прославлял мораль человека-солдата, стремясь установить в Италии культ воинственной морали»^[4]. И на I конгрессе националистов Коррадини высказывался по этому же вопросу следующим образом: «Подобно тому как социализм разъяснял пролетариату значение классовой борьбы, мы должны разъяснить Италии значение международной борьбы. Но международная борьба — это же война? Ну что же, пусть война. И пусть национализм пробудит в Италии жажду победоносной войны…»^[5].

Если обратиться от этих исходных постулатов национализма к фашизму, то идея нации также становится у пего главной и определяющей. Эту идею фашисты использовали, чтобы освободить себя от всех сдерживающих начал морального порядка. На упреки в беззаконии у фашистов был всегда приготовлен трафаретный ответ: «Мы это делаем в интересах нации».

Фашизм использовал национальный пафос и веру масс, увлеченных его лозунгами. Идея нации позволяла фашистам, по их же словам, «превзойти те антитезы, которые разъедали других». Весьма показательны в этом отношении споры о монархии п республике, которые происходили в рядах фашистов еще до их прихода к власти. Муссолини апеллировал тогда к «Италии», как к категории, снимающей разногласия. «Никто не может зарекаться, — говорил он, — что дело Италии непременно связано с судьбой монархии, как это утверждают националисты, или с судьбой республики, как этого хотят республиканцы»^[6].

Идея нации была стержневым пунктом программы, принятой фашистской партией в ноябре 1921 г. Не классы, а нации являются господствующей формой социальной организации в современном мире. «Нация, — подчеркивалось в фашистской программе, — это не просто сумма индивидов, живущих в определенное время и на определенной территории. Нация является организмом, содержащим в себе бесконечные ряды прошлых, настоящих и будущих поколений. Отдельный индивид в этой исторической панораме является лишь преходящим моментом». Отсюда выводится категорический императив: все интересы — личные (индивиды) и групповые (семья, корпорация, класс и т. д.) — должны подчиняться высшим интересам нации. Отсюда же и фашистская концепция государства: «Государство является юридическим воплощением нации. Политические институты являются эффективными лишь постольку, поскольку национальные ценности находят там свое выражение и защиту». В разделе, посвященном внутренней политике, указывалось: «Необходимо восстановить престиж национального государства, которое не должно быть индифферентным перед лицом борьбы и стремлений отдельных групп общества к своему господству, что ослабляет государство в целом. Государство должно быть защитником и пропагандистом национальных традиций, чувств и воли»^[7].

Эта идея нации в ее противопоставлении идее классов и классовой борьбы находит еще более определенное выражение в программе, принятой на съезде фашистских профсоюзов в январе 1922 г. Характерно также, что на этом съезде было принято решение об объявлении дня основания Рима, 21 апреля, итальянским праздником труда^[8]. Национальная традиция здесь противопоставлялась интернациональной традиции, выраженной в праздновании 1 Мая как дня международной солидарности трудящихся.

Преемственность фашизма с национализмом нашла свое выражение и в характерном для них обоих антилиберализме. «Либерализм, — читаем мы в «Доктрине фашизма», — отрицал государство в интересах отдельного индивида; фашизм утверждает государство как единую реальность индивида». И далее: «Кто говорит либерализм, тот говорит индивид, кто говорит фашизм, тот говорит государство…»^[9].

Фашизм подхватывает и развивает антидемократическую струю национализма. Согласно фашистской теории государство обладает абсолютным и первоначальным суверенитетом, не порожденным голосованием граждан. На смену арифметике, говорили фашисты, приходит высшая математика. Когда-то, в эпоху гражданской войны в России, кадетская партия выдвигала тезис о том, что государственная власть должна опираться не на общественный сговор, а на общественное признание. Именно так смотрели на вопрос и фашисты.

Как и национализм, фашизм принципиально антисоциалистичен и отвергает теорию классовой борьбы. Но главная линия преемственности между национализмом и фашизмом — империализм.

Тема империализма получила свое теоретическое развитие в «Доктрине фашизма», в которой указывалось: «Для фашизма стремление к империи, т. е. к национальному распространению, является жизненным проявлением. Обратное, т. е. «сидение дома», — это признак упадка»^[10].

Однако, отмечая все это — связь между фашизмом и национализмом, нередко упускают из виду весьма существенное различие между ними. Фашизм мыслит себя не только и не столько в категориях «нации», сколько в категориях «новой цивилизации», если не в мировом, то уж по крайней мере в европейском масштабе. А в этих категориях узкий национализм как бы преодолевался в таких выходящих за рамки отдельной нации понятиях, как «европеизм» или «расизм».

Во всяком случае, коль скоро речь идет об итальянском фашизме, можно говорить о наличии в нем двух тенденций. Одна из них — националистическая, связанная главным образом с периодом трансформации фашизма в правящую партию, с созданием фашистской государственности. Другая — «универсалистская», восходящая в основном к периоду «первоначального фашизма», к периоду фашизма как движения еще до прихода его к власти, к порожденной им в этот период довольно своеобразной «революционной мифологии».

Мотивы «универсального фашизма» содержались, с одной стороны, в самом противопоставлении фашизма «миру демократии и либерализма XIX века». Они содержались, с другой стороны, в противопоставлении фашизма как авангарда «западной цивилизации» большевизму «как продукту восточной цивилизации».

Идея об универсальности фашистского опыта получает свое развитие на международном конгрессе в Риме, состоявшемся в ноябре 1932 г. Правда, с внешней стороны этот конгресс носил сугубо научный характер. Он был организован Итальянской Академией. Тема конгресса — «Духовные причины европейского кризиса и ценности европейской цивилизации в настоящем и будущем». Однако проводился этот конгресс в рамках празднования десятой годовщины прихода фашизма к власти и это придало ему с самого начала ярко выраженный профашистский характер, хотя среди его участников были и лица, которые впоследствии станут антифашистами. Но не забудем, что это был еще только 1932 г., что фашизм не пришел еще к власти в Германии, что имена присутствовавших па конгрессе А. Розенберга и Г. Геринга не ассоциировались еще с массовыми убийствами, а популяризация фашизма была сконцентрирована главным образом на проблеме создания корпоративного государства как опыта «универсального» значения. Именно об этом говорилось в выступлениях большинства участников конгресса.

В свете проблемы «универсального фашизма» обращают на себя внимание попытки некоторых интеллектуалов создать фашистский интернационал. Попытки в этом направлении были связаны со ставкой на молодежь и имели за собой авторитет министра корпораций Джузеппе Бот- таи. С этой довольно колоритной фигурой в фашистском руководстве связывали свои надежды многие из тех, кого относили к наследникам «подлинного революционного фашизма». Это был как бы тлеющий уголек того самого «революционного мифа», который кружил иной раз головы людей, не отдававших себе до конца отчета в необратимости процесса поглощения фашизма национализмом. Это был как бы еще один участок внутренней борьбы первоначального фашизма с национализмом, о которой писал Пальмиро Тольятти^[11]. Только на этот раз те, кто выступал в роли наследников первоначального фашизма, явно разочарованные направлением его развития внутри страны, обратили свои взоры на международную арену. Они сделали ставку ни много ни мало как на «мировую фашистскую революцию», главной движущей силой которой должна была стать молодежь. При этом идея «мировой фашистской революции» связывалась с идеей «революционного обновления фашизма» внутри самой Италии. Это должно было поднять «новую волну» фашизма, которая обрушится на политику компромиссов, оппортунизма, приспособленчества и т. д. Одним словом, псевдореволюционной риторики и иллюзий было более чем достаточно.

Но это уже было время, когда центр тяжести международного фашизма начинал перемещаться в Германию. Характерно, что на международном конгрессе в Риме в ноябре 1932 г. представители германского национал-социализма попытались заключить итальянский опыт в сугубо национальные рамки, подрывая тем самым идею о его универсальном значении.

С приходом фашизма к власти в Германии в январе 1933 г. идея об «универсальности римского опыта» натолкнулась уже не только на теоретический, но и па практический заслон. Практика германского фашизма была во многом отлична от итальянского. И, учитывая вес и значение страны, в которой она осуществлялась, можно было предположить, что противодействие «универсализации римского опыта» будет возрастать. В свете этого противоборства двух тенденций следует рассматривать создание в июне 1933 г. Комитетов действия за универсализацию Рима (Каур). Эти комитеты были созданы по личной инициативе Муссолини, который преследовал также цель координировать всю деятельность в этом направлении.

Образование Каур означало теперь уже официальный отход Муссолини от его же утверждений о том, что «фашизм — это не товар для экспорта». Именно как «товар для экспорта», причем с маркой «сделано в Италии», рекламировался фашизм в рамках деятельности за «универсализацию римского опыта». И именно здесь был наиболее острый угол схождения национализма и фашистского универсализма. Более того, именно здесь оказался тот неизбежный всегда пункт, где идеология сталкивается с политикой, с реальными политическими интересами. В данном случае речь шла о конфликте Италии и Германии — двух идеологически родственных режимов — на международной арене.

Поводом для этого конфликта, разразившегося в 1934 г., оказалась Австрия. Муссолини склонен был считать эту страну сферой непосредственных государственных интересов Италии, а, учитывая характер режима канцлера Дольфуса, также и сферой идеологического влияния итальянского фашизма. Поэтому, когда после убийства Дольфуса в июле 1934 г. фашистская Германия пыталась осуществить аннексию Австрии, итальянские войска были сконцентрированы на австрийской границе, создав непосредственную угрозу конфронтации между двумя фашистскими государствами. И в то же время фашистская Германия вынуждена была временно отказаться от своих агрессивных планов в отношении Австрии.

Надо полагать, что в известной мере отголоском этого конфликта было отсутствие представителей Германии на международном фашистском конгрессе в Монтре (Швейцария). Этот конгресс был организован Каур в декабре 1934 г. На нем присутствовали делегаты почти из 30 стран. Все они представляли группы, которые Каур мог изобразить как слагаемые единого движения в направлении к «универсализации римского опыта». Препятствием на этом пути была, однако, не только позиция Германии. Тенденций фашистского универсализма и национализма столкнулись на этом конгрессе, можно сказать, лоб в лоб.

Но эта попытка создать фашистский интернационал на базе идеологии корпоративизма и культа молодежи потерпела крах. И это случилось прежде всего из-за несовместимости фашистского интернационализма и национализма. Трудно представить себе понятие более нескладное и внутренне противоречивое, чем «фашистский интернационал»: нечто вроде «союза эгоистов» в известной концепции Макса Штирнера.

В более широком плане это было то самое столкновение идеологии с политикой, из которого последняя, выступая под флагом национальных интересов, выходит, как правило, победителем. Весьма показательно, что Италия в это время сближается на международной арене не с родственным ей фашистским режимом в Германии, а с Францией, общественная система которой не вызывала у фашистов никаких симпатий. Решающим здесь оказались совпадение итальянских и французских интересов по вопросу об Австрии и то, что Лаваль, стоявший тогда во главе французского правительства, обещал поддержать колониальные притязания Италии в Африке. Политические переговоры завершились подписанием франко-итальянского соглашения в январе 1935 г. Причем одновременно была достигнута секретная договоренность о совместных военных мероприятиях двух стран в случае действий Германии против Австрии или в Рейнской области. Более того, к наметившемуся таким образом союзу между Италией и Францией, направленному фактически против Германии, присоединилась вскоре и Англия. В апреле 1935 г. состоялась конференция трех этих держав в Стрезе, на которой они подтвердили гарантии независимости Австрии и осудили отказ Германии от политики разоружения.

Национализм становится фактором, подрывающим идеологическое единство фашистских государств и в период второй мировой войны. Оба фашистских государства — Германия и Италия — преследовали в этой войне свои цели, которые зачастую не совпадали и даже противоречили друг другу. Это может показаться странным, но Муссолини даже радовался сообщениям о неудачах германской армии на Восточном фронте. Но наряду с этим у него начинают проскальзывать и тревожные нотки, ибо он понимает, что в конечном счете на советско-германском фронте решается и его судьба^[12].

Но национализм вступил в противоречие не только с идеологией международного фашизма, но и с фашизмом внутри страны. Причем если в первом случае оп выступал под флагом «национальной политики», противопоставленной идеологии, то во втором — именно как идеология. Чтобы понять это, следует, по-видимому, отрешиться от несколько стилизованного образа фашиста, фанатично преданного «фашистской идее». И это прежде всего потому, что «фашистской идеи» как таковой не было. Была «доктрина фашизма», была «фашистская теория корпоративизма», была «фашистская теория государства и права», была, наконец, «идея нации». Вот эта последняя, в ее сугубо националистическом понимании, и была положена -в основу всей фашистской идеологии, доктрины или теории. На заре фашизма эта идея была облечена в сугубо прагматические одежды^[13].

В конечном счете все возникающие в таких случаях противоречия снимались в националистической формуле об «интересах нации», которая являлась своего рода моральным абсолютом, точкой, от которой ведется отсчет в чисто политической плоскости. И даже после того, как фашизм оформил «свою» идеологию, «свою» доктрину, «свою» теорию, «свой» режим, отправной точкой всей фашистской логики оставалась все та же националистическая идея об «интересах нации».

Таким образом, отношения между фашизмом и национализмом оказываются более сложными, чем это явствует из общих схем и определений. И это при том, что мы касались отношений между ними в рамках самого фашизма. Что же касается национализма, оказавшегося по ту сторону фашизма, — а был и такой, — то здесь проблема предстает перед нами еще более сложной. Но это уже предмет особого разговора, выходящего за рамки данной статьи.

1. Il libro d’Italia (Nel Decennale della Vittoria), edito dall’Istitato Fascista di Culture. Milano, 1929, p. 19. ↑

2. Arias J. L’economia nazionale corporative. Firenze, 1931, p. 10—11. ↑

3. Corradini E. Il nazionalismo italiano. Firenze, 1914, p. 61. ↑

4. Il libro d’Italia. Roma, 1929, p. 16. ↑

5. Il nazionalismo italiano. Atti del Congresso di Firenze. Firenze, 1911, p. 34. ↑

6. Popolo d’Italia, 26.V.1921. ↑

7. Chiurco G. Storia della rivoluzione fascista. Firenze, 1929, vol. Ill, p. 582—583. ↑

8. Ibid., p. 34. ↑

9. Mussolini B. La dottrina del fascismo. Milano: Ed. Goepli, 1935, p. 16. ↑

10. Ibid., p. 38. ↑

11. Тольятти П. Лекции о фашизме. М.: Политиздат, 1974, с. 45. ↑

12. Цит. по: Овсянин П. Конец режима Муссолини. М.: Политиздат, 1965, с. 8. ↑

13. Алатри П. Происхождение фашизма М.: Изд-во иностр. лит., 1961, с. 57. ↑