Особенности социально-политической структуры и борьба рабочего класса против реакции в странах Центральной и Юго-Восточной Европы в период стабилизации капитализма (1924-1928 гг.)

Прежде чем заняться непосредственным анализом проблемы, следует определить региональную специфику исторического периода, предварив показ особенностей социально-политической структуры рассмотрением некоторых вопросов ее социально-экономической обусловленности.

Страны Центральной и Юго-Восточной Европы, в большинстве своем появившиеся на политической карте в послеоктябрьское пятилетие, входили в период частичной, временной стабилизации после завершения напряженных боев послеоктябрьского революционного пятилетия. На том этапе был решен ряд важных национальных, в том числе политических, задач, но в большинстве стран не удалось сколько-нибудь широко развернуть решение основных социально-экономических проблем. Социально-экономический облик региона по-прежнему определяли аграрные и аграрно-промышленные страны, не успевшие использовать благоприятные условия начатых преобразований для существенного рывка вперед. Собственно, всей исследуемой группе стран «второго эшелона» капитализма был свойствен тот общий тип основных закономерностей исторического процесса в капиталистическую эпоху, который позволяет применить к ней стадиально-региональный метод исследования^[1]. Для этого типа исторического развития был характерен средний и ниже среднего удельный вес капиталистического способа производства в экономическом строе; при этом становление и развитие капиталистических отношений проходило в условиях их приспособления к существующей традиционной системе, без ее радикальной ломки, но путем встраивания в нее. Система становилась капиталистической, но оставалась многоукладной.

Этому способствовало и функционирование ее в рамках полуфеодальных систем трех монархий «черных орлов».

Дальнейшая капиталистическая перестройка социально-экономической системы в рамках национальных государств тормозилась, с одной стороны, устойчивым сохранением помещичьей собственности и традиционных форм принуждения, выступающих как «формально-капиталистические» (в Польше, Венгрии и Словакии размеры крупной помещичьей собственности практически почти не изменились) , а с другой — зависимостью от иностранного монополистического капитала, который не только выкачивал часть прибавочной стоимости, но и способствовал консервации используемых им докапиталистических форм производства и при этом препятствовал созданию более развитых форм индивидуального производства, будучи заинтересован в обеспечении дешевой рабочей силы, в аграрно-сырьевой специализации, в определенной однобокости производства в регионе, в сохранении его отсталости. Кабальная зависимость от находившегося накануне мирового кризиса западного капитала не уменьшалась, а возрастала. Кроме Чехословакии и Венгрии, где австрийский (а в Словакии — также и венгерский) капитал был заменен местным, иностранный капитал везде превышал одну треть, а в ряде стран региона приближался к половине^[2]. Польское государство не смогло использовать предоставленное ему по Версальскому мирному договору (ст. 297) право выкупа принадлежавших немцам предприятий и выразило согласие на приток во многие отрасли экономики иностранного капитала (например, французского и американского) на ростовщических началах^[3].

Заторможенное развитие капитализма вглубь, сохранение узкого внутреннего рынка в свою очередь консервировало многоукладность экономики, усиливало диспропорции в развитии национального хозяйства, снижало эффективность общественного производства, препятствовало более широкому использованию трудовых ресурсов, влекло за собой свойственные всем странам региона замедленное увеличение занятости рабочей силы, выталкиваемой из сельского хозяйства, пауперизацию, миграции населения, типичную эмиграцию в поисках работы. Положение на рынке труда в течение всего периода стабилизации было напряженным. Во всех странах не удалось преодолеть резкого роста безработицы; хотя в Чехословакии и Польше она и проявляла тенденцию к понижению уровня, но превратилась в структурную. В Болгарии число безработных в 1926—1929 гг. росло. Высокого уровня безработица достигла в Югославии, Венгрии, Румынии. Избыток рабочих рук в деревне носил хронический характер.

Экономическое истощение военных лет легло тяжелым бременем на национальное хозяйство всех стран и затрудняло преодоление различных трудностей в деле его налаживания. Темпы социально-экономического развития остались замедленными, а в ряде случаев еще более снизились. Стабилизация особенно наглядно проявляла здесь черты относительности, неустойчивости. Показателем этого было, например, то, что проблема достижения довоенного уровня промышленного и сельскохозяйственного производства часто оставалась нерешенной еще и в середине 20-х годов. В силу непоследовательности проведенных преобразований или восстановления прежнего порядка сохранилась значительная запутанность социальных отношений, стоявшая на пути общественного прогресса. В большинстве стран региона по-прежнему наслаивались друг на друга противоречия двух формаций — капиталистической и феодальной. Преобразование социальной структуры оставалось чрезвычайно замедленным. Те или иные слои и классы по-прежнему опирались на разные укладные формы, находившиеся на различных ступенях зрелости и часто слабо связанные друг с другом, а это означало структурную экономическую и социально-политическую неоднородность классов и социальных групп. Социальная неоднородность пролетариата, например, выражалась в том, что отдельные его группы принадлежали к разным укладам и разным по зрелости стадиальным формам — от низших форм капиталистического производства до государственно-монополистического капитализма^[4]. При этом рабочий, занятый у мелкого ремесленника, или сельскохозяйственный рабочий у помещика на деле оказывались не рабочими, эксплуатируемыми по- капиталистически, а лицами наемного труда докапиталистического типа.

Таким образом, пролетариат на деле играл разную социальную роль. Кроме того, дезинтеграция национальной экономики, ее производственно-отраслевая неоднородность вели к распыленности и изолированности отдельных отрядов пролетариата; сам пролетариат постоянно пополнялся за счет выходцев из других слоев и классов, вносивших в него свои социально-психологические модели.

Все эти моменты играли роль тормозящих факторов в процессе консолидации пролетариата как класса, определяли его своеобразный социально-политический облик.

Стабилизация, укрепление капиталистического строя происходили в условиях продолжавшегося становления и расширения экономических функций государства, увеличения его роли гаранта хозяйственного развития, что непосредственно вытекало из передачи ряда отраслей, ранее контролируемых господствующими классами угнетающих наций, в руки государственного аппарата. В целом государственно-монополистический капитализм достиг в этих странах определенного уровня развития, в той или иной мере сумев разрешить (как правило, за счет трудящихся) ряд определяющих задач социально-экономической стабилизации. Стабилизация капитализма означала в этих странах ожесточенное и фронтальное наступление испытавшей смертельный ужас перед лицом реальной угрозы потери своего классового господства реакции на все социально-экономические и политические завоевания трудящихся. Достижения послеоктябрьского пятилетия (8-часовой рабочий день, социальные права, создание рабочих организаций, в ряде стран — Советов рабочих депутатов, фабкомов, рабочей милиции и т. д.) были быстро сведены на нет.

Стабилизация капитализма с точки зрения классификации общественных законов означала обеспечение беспрепятственного действия законов функционирования общества. Эти законы требуют воспроизводимости условий, обеспечивающих устойчивость системы, другими словами, необходимо гарантированное ее функционирование на достигнутой ступени развития общества, каковы бы ни были ее классовая структура и социально-экономический уровень. Восстановление и стабилизация капиталистической экономики при инертности социальной структуры, при сохранении социально-экономических основ на прежнем уровне и новых трудностях, в том числе интеграционного свойства, требовали определенных политических усилий, формирования политики, гарантирующей устойчивость общества в рамках капиталистического строя.

В области динамики политической структуры, функционирования политической системы в это время также проявились специфические, общие для всего региона тенденции и явления.

Уместно поставить вопрос о самом генезисе политической структуры стран региона. Десятилетиями исторически складывалась (а это длительный, глубокий процесс, который не поддается быстрой, одномоментной перестройке) соответствующая господствующей форме государства политическая культура, ее определенный тип.

О каком варианте политической культуры можно здесь говорить?

Специфика региона состояла в этой области в том, что рождение капитализма, долгое, трудное, которое в большинстве стран Запада сопровождалось втягиванием масс в политическую жизнь, созданием массовой политической культуры, здесь длительное время проходило в условиях функционирования в рамках режимов трех реакционных монархий, а частично и Турецкой Порты, а следовательно, лишения большей части населения всякого участия в политической системе и даже лишения всех или значительной части политических прав. Лишь кое-где политические права гарантировали участие в управлении или некоторый контроль над ним той или иной части имущих классов. Над политическим процессом в условиях военно-феодальных монархий постоянно тяготела незавершенность капиталистического преобразования общества и в социально-экономической, и в политической областях. Сохранение во вновь образованных независимых государствах многоукладности, незавершенности и неустойчивости социально-экономической структуры означало неустойчивость социальной базы, а также политического равновесия, изначальное распыление политических сил, специфическую организацию политической жизни и деятельности. В условиях узости социальной базы, значительной пассивности масс власть опиралась не на широкий спектр политически активных социальных сил, а на ту или иную возвышавшуюся группу представителей господствующих классов, к которой примыкали близкие социальные группы. Сами господствующие классы были политически слабы и раздроблены (консолидация этих классов запаздывала), свои политические позиции они стремились укреплять отнюдь не в опоре на буржуазную демократию и своими антидемократическими тенденциями только усиливали политическую неустойчивость.

Все многочисленные, в значительной мере недавно возникшие группировки и партии отличались расплывчатостью программ и неясностью политических целей, децентрализованностью, борьбой конкурирующих клик и фракций. При отсутствии или слабости традиций легальной политической деятельности часто решающую для избирателей роль играли не политические программы, не раз излагаемые на недоступном уровне, а личные качества деятелей, их контактность, их фразеология^[5].

Если в годы послеоктябрьского революционного подъема все государства Центральной и Юго-Восточной Европы смогли ввести более демократические политические формы правления, то в период временной стабилизации этот процесс принял обратный ход. Это касалось и тех стран, которые сохранили или восстановили форму конституционной монархии довоенного периода (Болгария, Югославия, Румыния, Венгрия), и вновь образованных государств, где утвердились парламентские республики. В некоторых странах (Албания, Греция) республиканский строй вскоре уступил место монархии.

Свойственный межвоенному периоду кризис буржуазной парламентской демократии проявился в этой части Европы с особой силой. Повторим: политизация общества была здесь значительно ниже, чем в странах Западной Европы, хотя во всех странах существовали и имевшие свою историю политические партии (исключением являлась лишь Албания). Парламентаризм не имел, как правило, прочных традиций. Бурное — после длительного застоя — развитие политической жизни в условиях пестроты классовой структуры общества и непреодоленности специфики объединенных в новых границах территорий при наличии национальных меньшинств, при отсутствии устоявшихся традиций функционирования национальных политических механизмов вело к дробности сил на политической арене. Постоянная политическая нестабильность была связана, в частности, и с принципом пропорционального представительства в условиях специфического характера политической жизни. Для всего региона, как справедливо пишет Ф. Рышка, были характерны в высшей мере нестабилизированная политическая ситуация, множественность — часто эфемерных — политических группировок, неясность программ, отсутствие явно очерченной избирательной клиентуры, ограниченность или иллюзорность парламентской системы^[6]. Правительства часто сменялись, престиж выборных органов падал. Политические кризисы способствовали дальнейшему ограничению парламентской демократии, деятельности оппозиционных партий.

Принятые на волне революционного подъема почти во всех странах региона либерально-демократические конституции на деле отнюдь не гарантировали подлинной демократии (собственно, для их последовательной реализации требовались годы и они в значительной мере остались нереализованными проектами демократической политической организации общества). Период частичной стабилизации был отмечен несоблюдением, нарушением их основных положений. Гражданские права и свободы всячески урезались даже в условиях отмены чрезвычайного положения: в Венгрии это происходило за счет специальных указов и постановлений о выборах, резко сузивших число избирателей; в Румынии (и не только там) — путем предвыборного террора и повсеместной фальсификации результатов выборов; во всех странах — за счет ограничения демократии в связи с фактическим неравноправием и травлей нацменьшинств. Тырновская конституция в Болгарии осталась только на бумаге. Практическое нарушение правозаконности, уменьшение числа граждан, пользующихся избирательным правом, различные ограничения демократических принципов, в том числе законодательной и контрольной функции парламента, ущемление политических прав и свобод, введение принципа открытого голосования, уменьшение роли самоуправления сужали социальную базу парламентской формы правления и способствовали развитию кризиса парламентской системы. Она оказалась прочной только в Финляндии и Чехословакии, где политизация населения была глубже и действовали массовые и сильные политические партии.

Движение вспять политических систем — закономерный процесс, обусловленный общемировым кризисом парламентской демократии, было выражением общего кризиса капитализма. Однако здесь выступают — и вполне закономерно — черты, свойственные именно данному региону.

Демократический взрыв в послеоктябрьский период и попытка ряда политических сил утвердить либерально-демократический вариант, ориентирующий на активное участие граждан в управлении, в функционировании политической системы, на соблюдение прав и свобод, контроля над правительством (другими словами, на использование политических механизмов и на социальные реформы в рамках капиталистического строя), не удались не случайно. Коммунисты, представители коренных интересов рабочего класса, опираясь на законы общественного развития, были заинтересованы в последовательной демократизации, к которой вело историческое развитие при обнажавшейся остроте классовых противоречий, при невиданном ранее накале классовой борьбы. Но они почти везде были лишены возможности пользоваться механизмами демократии. Прочим демократическим силам, заинтересованным в сохранении буржуазной демократии, была свойственна парализующая их успех непоследовательность. Специфическим был и такой момент: в силу дробной и чрезвычайно запутанной социальной структуры и отсутствия политических традиций возникла самая неустойчивая из возможных политических систем, в которой ни одна партия или группа не имела прочного превосходства, и правили постоянно сменявшиеся коалиции. Это, как правило, была даже не система двух соперничающих блоков или двух ведущих партий, а конгломерат до конца не выкристаллизовавшихся политических образований, прагматизм и склонность к различным блокам и компромиссам которых отражали политическую неустойчивость тех или иных социальных групп и слоев.

В целом попытка прорвать сложившуюся политическую традицию, выйти за рамки методов правления, политической культуры, существовавших до 1918 г., оформить устойчивые государственные образования, институционализировать буржуазно-демократическую политическую систему, как мы теперь видим с дистанции пятидесяти лет, почти не удалась. Восторжествовал прежний, автократический тип буржуазной политической культуры, признающий идеалом сильную, неконтролируемую власть и отрицающий политические права и гражданские свободы. Далее очень важно выяснить, какой именно из вариантов данного типа, ибо это дает ответ на многие вопросы. Воспользуемся принятой в политических науках градацией^[7], согласно которой авторитарная разновидность этого типа исходит отнюдь не из активного участия масс в политической жизни, не из их политической мобилизации (хотя может пытаться предпринять ее), а идеологию использует прежде всего как инструмент подчинения, достижения пассивного послушания масс.

Такой вариант возможен и даже неизбежен, если нормы и ценности политики не стали достоянием масс или их значительной части (так как слабо использовались для защиты классовых интересов буржуазии) и если преимущественно применялись методы прямого насилия. В этом случае население в массе своей политикой не интересуется, знает о ней мало и может иметь к ней прямо негативное отношение. Даже в некоторой степени проинформированное о тех или иных политических проблемах, оно остается аполитичным, равнодушно относясь к проблемам власти, функционирования политической системы и т. д. Такие явления и есть свидетельства низкого уровня политизации населения. А это и было отличительной чертой региона.

Второй вариант автократического режима — тоталитарный. Тоталитарная политическая культура, свойственная фашистскому и полуфашистскому режиму, сочетает культ фюрера, вождя, сильной власти с мобилизацией активного большинства граждан на участие в политической жизни, на определенных условиях, а именно диктуя им свою систему политических норм и ценностей. Эта политическая система есть существенная модификация, часто полностью меняющая существо прежних, ранее принятых норм и ценностей, вовлекающая массы при помощи специальных политических механизмов воздействия в русло той политики, которая при значительной напряженности классовой борьбы обеспечивает более тонкими, всеобъемлющими и подчиняющими политическими методами устойчивость функционирования капиталистического строя.

Вот этот-то тип и составляет существо политики фашизма.

Как мы видим, фашизм основательно утверждается при определенном уровне политического развития общества как специфическая форма обуздания высокой политической активности масс.

Для региона изучаемых стран Центральной и Юго-Восточной Европы была характерна недостаточная развитость гражданского общества, институтов представительной демократии, политических организаций, что гарантировало живучесть, преемственность авторитарных традиций. Подавляющее большинство граждан было отстранено от реального участия в политической жизни. В общественном сознании традиционно глубоко укоренились немирные, насильственные формы политической борьбы как важный элемент политической модели, что особенно наглядно проявлялось в преследовании компартий, находящихся на нелегальном положении, в методах подавления всякой оппозиции. Под прикрытием формально демократических институтов ширилось прямое насилие как метод господства и управления, усиливались милитаризация и бюрократизация государственного механизма.

В период стабилизации 1924—1928 гг. тенденция к усилению позиций административно-бюрократического аппарата преобладала при всем разнообразии в темпах политического развития, в формах правления и методах их ломки. Различные группировки правых сил проповедовали необходимость «сильной власти», используя дезорганизацию экономики и политическую нестабильность для приписывания ответственности за негативные явления во внутренней жизни и неудачи на внешнеполитической арене (последствия поражений — в Венгрии и Болгарии, территориальные претензии и т. д.) на правившие в предшествующее пятилетие левые, либерально-демократические силы. Повсеместно эта тенденция реализовалась специфическим образом.

Политическую напряженность усугубляли внутренние межнациональные конфликты, ибо большинство новых или получивших новые границы государств региона на деле оказались национально неоднородными. Сразу встала проблема национальных меньшинств, территориальных претензий и пересмотра границ. Назревание национальных конфликтов отражалось, в частности, и в возраставших трудностях в области создания парламентского большинства.

Государственно-бюрократический аппарат с расширением своих функций все энергичнее вмешивался во все области политической жизни, обеспечивая в ней свой курс путем реорганизации форм правления, применения различных реакционных методов в духе концентрации политической власти в руках одного лица, усиления авторитарности режима.

В обстановке неурегулированности многих проблем, созданных военными потрясениями, испытывая значительные трудности на пути достижения стабилизации, господствующие классы ввиду слабости государственных и политических структур, их неспособности в течение нескольких лет решить сложные проблемы внутренней стабилизации все энергичнее обращались не только к традиционным бюрократическим методам правления, по и к расширению и укреплению аппарата насилия, к большей опоре на армию. Армия сыграла особую роль в развернувшейся реорганизации системы власти в направлении установления авторитарных режимов. В предшествующее пятилетие она сформировалась как ударная сила контрреволюции. После утверждения версальской системы спорные вопросы продолжали решаться силой оружия. Сохранялись очаги различных конфликтов. Это влекло за собой продление введенного для борьбы с левыми силами военного положения, увеличение влияния армии, активизацию в ней правых, реваншистских и националистических группировок, рост ее веса в политической жизни. Особенно долго военное положение сохранялось в Румынии и Литве, что еще больше упрочивало позиции воинской элиты во внутренней жизни этих стран.

Большие армии, которым предписывалась роль исключительных гарантов национальной независимости и территориальной целостности, сохранялись почти во всех странах Центральной и Юго-Восточной Европы (кроме потерпевших поражение в войне). Милитаристские группировки, явные и тайные военные организации (болгарский «Военный союз», сербская «Белая рука» и др.) являлись весьма влиятельными группами давления. Вне зависимости от различного социального происхождения офицерского корпуса милитаристы, сыграв большую роль в обуздании революционной борьбы масс, проявляли тенденцию к активизации участия во внутренних делах и были фактором насильственной стабилизации положения, способные в любой момент пустить в ход механизмы подавления внутри страны и обеспечить свои интересы вовне. В монархических Болгарии, Румынии и Югославии армия была тесно связана с двором. С 1919 г. она контролировала положение в Венгрии, в 20-х годах — в Польше и т. д.

В попытках установить «твердую власть» милитаристы выдвигались на первое место, играя определяющую роль в создании авторитарных диктатур. Кроме кровавого режима адмирала Хорти, правившего в Венгрии в качестве регента с 1919 г., в 1925—1926 гг. возникли военно-авторитарные диктатуры генерала Пангалоса в Греции, маршала Пилсудского в Польше. В Румынии в том же направлении действовал неоднократно возглавлявший правительство генерал Авереску. Хотя в Чехословакии летом 1926 г. путч генерала Гайды не удался, в этой стране также усилились политические позиции правых сил армии. В Югославии военная диктатура руководителя «Белой руки» генерала Живковича (январь 1929 г.) означала установление автократического правления («монархо-диктатуры») короля Александра.

Компенсируя слабость господствующих классов, государственного аппарата, армия путем перехода к военной диктатуре брала на себя ряд функций этого аппарата (и военную функцию, и функцию насилия), значительно активизируя их. Одновременно армия функционировала в качестве политического института (наряду с партиями или вместо них). Как самостоятельная и очень организованная политическая сила (но не имеющая определенного внутреннего политического лица — ориентации на те или иные политические партии, а также своей внешней политической базы) она обеспечивала эффективное вмешательство в государственную политику, четкую, единую политическую линию, преодолевающую разброд и шатания хилого, неустойчивого, неэффективного при таком соотношении классовых и политических сил парламентаризма. Итак, армия оказывалась той силой, которая могла в немалой степени преодолеть аморфность политической системы, неспособность выработать единую политическую программу, могущую обеспечить нормальное функционирование капиталистического общественного организма, пресечь углубление социальных конфликтов, дальнейшую радикализацию масс. Военный переворот был простейшим средством, которое в условиях региона позволяло решить важнейшие политические проблемы путем прямого подавления масс.

Международная обстановка после Локарнской конференции 1925 г. и рост реваншистских тенденций на международной арене усиливали напряженность в Центральной и Юго-Восточной Европе, являвшейся ареной неустанного соперничества крупных империалистических держав за влияние. Непрочность версальской системы способствовала поправению политических режимов в этом регионе. Военно-авторитарные режимы, в которых решающую роль играли правые политики, энергично присваивавшие полноту власти и отгораживавшие от влияния на государственные дела широкие круги общественности, все более склонялись к конъюнктурным союзам с самыми реакционными силами на международной арене. Формировалась тенденция сближения с фашистскими или фашизировавшимися государствами — Италией, а затем (в перспективе) Германией.

С момента возникновения фашизма в Италии реакционные политики любой ориентации стали при решении своих многочисленных и трудных проблем черпать средства и методы из его арсенала. В ряде стран возникли фашистские группировки и организации, политические течения фашистского типа, различные переходные политические формы, для которых было «характерно сочетание традиционно автократических и парламентских методов осуществления власти с определенными элементами фашистской политики»^[8]. Тенденция фашизации политической жизни возрастала. Однако это был сложный и противоречивый процесс, что являлось следствием уровня социально-экономического развития, специфики становления государственно-монополистического капитала, а также сравнительно низкой политической и общественной активности населения.

При наличии фашистских группировок и организаций во всех без исключения странах Центральной и Юго-Восточной Европы в период временной стабилизации, как правило, не произошло превращения фашистских течений в массовые движения, несмотря на заимствование лозунгов и организационных форм итальянского фашизма. В ряде случаев, например в Югославии, фашистские группировки находились в прямом конфликте с правящими силами. В этом находила проявление определенная закономерность — «в условиях сравнительно спокойного развития государственно-монополистических отношений», а именно таким был период стабилизации, политическая надстройка фашистского типа с точки зрения монополистической буржуазии «малоэффективна и даже вредна»^[9]. Показательно, что попытка утвердить военно-фашистский режим в Болгарии закончилась в январе 1926 г. падением правительства Цанкова, который восстановил против себя широкие круги буржуазии^[10]. Реакция вернулась здесь к политической форме военно-монархической авторитарной диктатуры, сохранив ряд черт прежнего государственного режима.

Вместе с тем с развитием политизации общества рост фашистских тенденций наблюдался повсеместно. Наиболее ранняя и интенсивная фашизация происходила в Венгрии, хотя в годы, предшествующие мировому экономическому кризису, этот процесс еще не был закончен^[11]. Все шире пользовались фашистскими методами ущемляющая парламентаризм «санация» в Польше, военно-монархический режим в Югославии, королевская власть и легионеры в Румынии. Очень далеко зашла фашизация политической жизни в буржуазной Эстонии.

Степень фашистской окрашенности правящих режимов в большой мере зависела, как справедливо пишет Р. П. Гришина, от того, «насколько в той или иной стране были развиты политические силы фашизма и какое место они смогли занять в системе новых режимов. Ибо сама военщина, придя к власти, продолжала уповать в основном на силу, на создание террористической диктатуры, крепкой своим репрессивным аппаратом» ^[12]. Авторитарные режимы для мобилизации масс широко использовали патерналистскую демагогию, но не были в состоянии создать особую партию фашистского типа. Они усиливали террор и репрессии в отношении демократических сил и особенно коммунистов, относительно меньше прибегая к политике социального лавирования. В целом революционная «опасность» была быстро и «достаточно эффективно устранена крайне экстремистскими проявлениями контрреволюции»^[13], вставшей на путь оголтелого насилия. Коммунистические партии лишились возможности действовать легально (кроме Чехословакии). Господствующие классы вновь предпочли опереться на штыки.

Рабочий класс Центральной и Юго-Восточной Европы после спада революционной волны понемногу вновь собирал своп силы для организации отпора повсеместному наступлению капиталистов на его жизненный уровень, на прогрессивное социальное законодательство. Не везде это удавалось в равной мере.

Используя политические свободы, наибольших успехов достиг рабочий класс Чехословакии. В 1924 г. рабочие еще вели оборонительные экономические бои, отстаивая 8-часовой рабочий день и уровень зарплаты. Забастовки проходили во многих отраслях промышленности, и их число по сравнению с 1923 г. даже увеличилось, хотя количество участников уменьшилось более чем вдвое и только одна восьмая часть стачек закончилась победой рабочих. В 1925 г. забастовочное движение приняло наступательный характер, вспыхивали более массовые забастовки. В большинстве случаев рабочие требовали повышения зарплаты и заключения коллективных договоров, а в ряде случаев — даже установления рабочего контроля над производством^[14]. В 1926 г. рост забастовочного движения был приостановлен в связи с частичным экономическим кризисом и увеличением безработицы. Затем борьба вновь усилилась, стала наступательной и упорной, нередко охватывая целые промышленные районы. Объектом самых напряженных классовых столкновений стала защита рабочими своих прав в области социального страхования^[15]. Рабочий класс Чехословакии протестовал против наступления буржуазии на его права и дороговизны на многочисленных митингах и собраниях, в Общегосударственном рабочем комитете и на конференциях фабрично-заводских комитетов и советов. Все чаще звучали призывы к единству действий. Компартия выступала в защиту интересов пролетариата в парламенте, предложив соответствующую программу. Однако даже и в относительно более благоприятных для рабочего класса условиях борьбы обычным явлением становились случаи участия полиции и жандармов в подавлении забастовок и демонстраций трудящихся. Несмотря на усиление репрессий, КПЧ прилагала все усилия, чтобы организовать и возглавить борьбу масс.

Успешному развитию борьбы трудящихся в защиту своих жизненных интересов препятствовали отсутствие единства в рядах пролетариата, раскол профсоюзного движения. Попытки КПЧ наладить совместные действия, как правило, встречали резкое противодействие правых социалистов и лидеров реформистских профсоюзов, влияние которых в рабочем движении в период стабилизации возросло. Это явление было типичным для ряда стран региона. Однако, несмотря на эти слабости рабочего движения, активная борьба рабочего класса не позволила фашистскому течению в Чехословакии завоевать сколько-нибудь прочные позиции.

Рабочий класс Венгрии постепенно оправлялся после кровавого погрома, учиненного режимом Хорти. Он вел борьбу в основном за экономические требования, прежде всего за повышение зарплаты, хотя число забастовок в 1924 г. сократилось. Стачечное движение охватывало все отрасли промышленности. Тенденция роста вновь обнаружилась в конце 20-х годов: в 1927 г. было почти 125 тыс. выступавших за повышение заработной платы, в том числе 20 тыс. бастовали; в 1928 г. в выступлениях участвовали около 116 тыс., из которых 29 тыс. бастовали^[16]. Классовые бои венгерских рабочих проходили в обстановке запретов и репрессий. Как правило, их успеху препятствовала соглашательская, раскольническая политика, проводимая правыми лидерами социал-демократии и профсоюзов. Однако сплоченность и организованность рабочего класса постепенно росли, рабочие создавали стачечные комитеты, в которых сотрудничали коммунисты и социал-демократы. Росло значение профсоюзов и расширялись их права, им все чаще удавалось отстаивать коллективные договоры с предпринимателями, хотя эти договоры лишь частично удовлетворяли рабочих. Одной из основных причин этого была соглашательская линия правых лидеров профсоюзов. В результате численность единых венгерских профсоюзов падала. Несмотря на все трудности, сопутствовавшие развитию рабочего движения, венгерскому пролетариату удалось не допустить принятия законопроекта о передаче профсоюзов под контроль государства и преобразования их тем самым в фашистские корпоративные организации.

Рабочий класс Польши сохранил довольно высокую активность, отстаивая завоеванную продолжительность рабочего дня и добиваясь повышения зарплаты. Однако в условиях неблагоприятной экономической конъюнктуры 1924—1925 гг. число стачечников упало (с 800 тыс. в 1923 г. до 500 тыс. в 1924 г. и около 150 тыс. в 1925 г.). На 25% сократилось число членов классовых профсоюзов. Новый рост волны классовых боев в Польше наступил в 1928 г., когда число бастующих достигло 354 тыс.^[17] Повсеместно соглашательство правых социалистов, значительное влияние реформизма являлись огромным препятствием на пути развертывания дальнейшего наступления.

Все более сильное противодействие нажиму капиталистов оказывали рабочие Болгарии, где стачечное движение начало постепенно оживать, особенно после создания в 1926 г. классовых профсоюзов как легальной формы связи, официально запрещенной в апреле 1924 г. компартии с рабочим классом. Активнее стали пролетарии Румынии и Югославии.

Борьба рабочего класса во второй половине 20-х годов была реальным препятствием на пути усиления политической реакции, корректировала соотношение сил в сторону недопущения крайних методов господства империалистической реакции. Нарастание темпов этой борьбы тормозилось, однако, рядом факторов, как свойственных всему капиталистическому миру, так и составлявших особенности региона. К первым следует отнести политику социалистов. Для всех стран региона в период стабилизации было характерно активное стремление руководства социалистических и социал-демократических партий наладить сотрудничество с буржуазными партиями и государственным аппаратом. Они долгое время не видели опасности установления реакционных режимов, одновременно переоценивая путь реформ, который якобы приведет к социализму без обострения классовой борьбы, вели пропаганду «эры процветания» и «классового мира». Только в конце периода стабилизации большинство из них перешло в оппозицию, продолжая, однако, линию на углубление раскола в рабочем движении.

Специфическим фактором было состояние настроений широких масс: революционно-демократические устремления спали, а сформировавшиеся в условиях решения общенациональных задач идеологические установки на «национальное единство» энергично укоренялись в массах и поддерживались правящими классами. Их идеология «классового солидаризма» подчиняла трудящихся якобы надклассовым интересам государства. Хотя в течение 5-летия стабилизации никакого благоденствия на западный манер не получилось, преодоление военной разрухи, восстановление экономики были позитивно воспринимаемым моментом, тем более что сочетались со снятием противоречий по линии государство — нация. Это длительное время поддерживало настроение удовлетворенности, благополучия, для многих весьма относительного. Для большинства трудящихся, еще недавно проявлявших определенную активность, преобладающим оставалось настроение ожидания перемен, а не разочарования, ибо сохранялись представления о существовании формально признаваемых политических свобод, наивная вера в возможное усовершенствование общества, в реализацию социального законодательства. Господствующие классы, сумевшие сыграть роль гегемона в процессе национального освобождения и создания независимых государств, далеко не сразу достаточно проявили себя в качестве классов правящих (кроме, пожалуй, Венгрии); собственные политики еще не разоблачили себя в глазах масс. Да и традиционные формы политической реакции не исчерпали полностью свои возможности. Концепция «классового солидаризма», гармонического разрешения всех и всяческих противоречий на национальной основе препятствовала осознанию враждебности классовых интересов и выполняла роль противовеса развитию классового самосознания пролетариата. Широко использовался как отводной канал для активности масс агрессивный национализм, нацеленный в одних случаях на пересмотр границ, в других — на отделение или сохранение статус-кво. Специфическое подчинение социальных вопросов национальным ускоряло распространение фашизма в странах Центральной и Юго-Восточной Европы, тормозило идеологическое созревание различных слоев рабочего класса, затрудняло деятельность коммунистических партий^[18]. Оно создавало особо сложные условия для обнажения классовых антагонизмов и избавления от иллюзий «социального равенства», вместе с ущербностью политической системы тормозило прохождение школы политического воспитания и обучение навыкам пользования политическими институтами, что было необходимо для более успешного развития рабочего движения.

Коммунистические партии региона, прошедшие большую школу послеоктябрьского революционного подъема, характеризовались стойкостью и боевитостью. Однако в большинстве стран деятельность компартий была в высшей мере осложнена разгулом белого террора. Повсюду коммунисты должны были, как правило, работать в подполье и, пользуясь очень узкими возможностями опоры на легальные организации, преодолевать атмосферу антикоммунистических и антидемократических настроений. Они намечали верные пути борьбы против господствующих классов, против фашизма и военно-авторитарных режимов. Их деятельность помогала рабочему классу стран Центральной и Юго-Восточной Европы затормозить наступление фашизма в период, предшествующий мировому экономическому кризису, несмотря на то что, занятые напряженной работой в нелегальных или полулегальных условиях, они не всегда сразу достаточно ясно видели характер перемен в правящих слоях (например, БКП не сразу поняла характер военно-фашистского переворота А. Цанкова; польские коммунисты вначале поддержали переворот Ю. Пилсудского, ошибочно посчитав его демократическим). Но в целом при самых ограниченных возможностях именно коммунисты активно противодействовали наступлению фашизма. Они первыми отлично поняли его антинародную сущность, его опасность. Коммунисты много сделали для того, чтобы разъяснить массам опасность фашизма, разоблачить его как на итальянском примере, так и на примере своих собственных стран. Действия коммунистических партий в этом направлении были важным моментом, препятствующим ускоренному нагнетанию политической реакции, к которому так стремились имущие классы стран Центральной и Юго-Восточной Европы и которое они до наступления мирового экономического кризиса 1929—1933 гг. вынуждены были умерить.

1. Ср.: Барг М. А., Черняк Е. Б. Регион как категория внутренней типологии классово-антагонистических формаций. — В кн.: Проблемы социально-экономических формаций. Историко-типологические исследования. М.: Наука, 1975, с. 76. ↑

2. Landau Z., Tomaszewski J. Druga Rzeczpospolita. Gospodarka. Społeczeństwo. Miejsce w świecie. Warszawa: Kśiążka i Wiedza, 1977, s. 290, 392-395. ↑

3. Ibid, s. 340. w ↑

4. На рубеже 30-х годов доля рабочего класса в общей массе населения во всех странах региона оставалась сравнительно небольшой (за исключением Чехии, где она достигала 25%). В Словакии рабочие составляли 15,2% населения, в Венгрии — 14,1%, в Польше —13,1%. В аграрных странах этот процент был еще ниже: в Югославии — 8,7%, в Болгарии и Румынии — около 8% (7,8 и 7,7%) и т. д. В большинстве стран значительную часть пролетариата составляли сельскохозяйственные рабочие (Tomaszewski 7. Gospodarka krajów Europy Środkowej i Południowo-Wschodniej w latach międzywojennych. — In: Dyktatury w Europie Środkowo-Wschodniej. 1918—1939. Wrocław: Ossolineum, 1973, s. 65, 67, 68). Среди работающих (так называемых профессионально активных) пролетарии составляли в Чехии 46%, в Венгрии — 30,7, в Польше — 27,5, в Югославии — 23,8, в Болгарии — 13,8, в Румынии — 13,2% (Landau Z., Tomaszewski J. Społeczno-ekonomiczne problemy państw Europy Środkowej i Południowo-Wschodniej w latach międzywojennych. — Człowiek i światopogląd, 1973, № 8, s. 206—207). ↑

5. Garlicki A. Przewrót majowy. Warszawa: Czytelnik, 1978, s. 8. ↑

6. Ryszka F. Faszyzm europejski, perspektywy badań porównawszych. — Miesięcznik Literacki, 1976, № 6, s. 97—98. ↑

7. Wiatr J. J. Socjologia stosunków politycznych. Warszawa: PWN, 1977, s. 347—348. ↑

8. Галкин А. А. Социально-политическая структура капиталистического общества и фашизм.— Вопросы философии, 1970, № 2, с. 94. ↑

9. Галкин А. А. Германский фашизм. М.: Наука, 1967, с. 395—396. ↑

10. См.: Гришина Р. П. Возникновение фашизма в Болгарии. София: Изд-во БАН, 1976. ↑

11. Lacko М. Le fascisme — les fascismes en Europe Centrale-Orientale. — В кн.: Доклады XIII конгресса, т. 1, ч. 6, с. 53; Манусевич А. Я. У истоков «санации». — Новая и новейшая история, 1974, № 2, 3 и др. ↑

12. Гришина Р. П. Опыт исторического сопоставления режимов фашистского типа ранней стадии развития фашизма (на примере Болгарии, Венгрии, Испании и Италии начала — середины 20-х годов). — Etudes balkaniques, 1975, N 1, р. 5, 10. ↑

13. Lacko M. Op. cit., p. 62. ↑

14. Мельникова И. H. Классовая борьба в Чехословакии в 1924—1929 гг. М.: Изд-во АН СССР, 1962, с. 166—170. ↑

15. Там же, с. 270, 308. ↑

16. История венгерского революционного рабочего движения. М.: Прогресс, 1973, т. 2, с. 92—93. ↑

17. Polski ruch robotniczy. Zarys historii. Warszawa: Książka i Wiedza, 1972, s. 172. ↑

18. Lacko M. Op. cit., p. 62. ↑