Франкизм как испанская разновидность фашистской государственности

Франкизм как форма государственности, как система власти по замыслу его основателей призван был выполнять те же функции, что и прочие разновидности фашизма, — прежде всего обеспечить при помощи комплекса специфических мер укрепление пошатнувшейся в условиях общего кризиса капитализма социально-политической структуры в конечном счете в интересах наиболее реакционных элементов монополистического капитала (в испанском случае — и землевладельческой олигархии) и создать для этих фракций господствующих классов надежную гарантию безопасности от грядущих потрясений. Этим объясняется и наличие у франкизма общих черт с прочими разновидностями фашистской государственности; как и последние, франкизм создавался путем разрушения устоев прежней государственности (Второй республики), основанной на признании всеобщих выборов как источника верховной власти, на признании принципов парламентаризма. Франкизму, как и всем фашистским государственным системам, была свойственна концентрация власти вплоть до упразднения самого принципа разделения властей; франкизм, как и другие фашистские системы, основывался на терроре, возведенном в степень государственной политики, и т. д.^[1] Но были и отличия, обусловленные особенностями исторического процесса.

В канун второй мировой войны видный советский ученый А. Е. Кудрявцев заметил: «История испанского народа чрезвычайно своеобразна, и подходить к ней с той меркой, с какой мы подходим к истории других стран Западной Европы, во многих случаях прямо невозможно. Всякому, кто хочет изучить и понять это своеобразие, необходимо в первую очередь отрешиться от устоявшихся шаблонов и схем»^[2]. Это замечание общего характера следует иметь в виду и при анализе комплекса черт, определявших специфику франкизма как одной из форм фашистской государственности, поскольку эта специфика в известной мере была обусловлена особенностями исторического процесса страны, ее далеким и близким прошлым.

К таким особенностям прежде всего следует отнести авторитарную тенденцию как одно из основных слагаемых всего исторически обусловленного комплекса испанской политической культуры. И хотя у истоков испанской государственности, 500-летие которой исполнилось в 1979 г., этатизму как реальная альтернатива противостояли такие компоненты гражданского общества, как политическая самодеятельность, широкий демократизм и гражданское самосознание, воспитанные, говоря словами Б. Кржевского, «исторической действительностью на протяжении веков, посвященных освободительным войнам реконкисты»^[3], в дальнейшем авторитарная тенденция, несмотря на сопротивление масс, укрепилась на века. В глазах народа эта тенденция наиболее зримо воплощалась во всевластных фаворитах-временщиках. К. Маркс в работе «Революционная Испания», написанной в 1854 г., отметил, что «восстания в Испании такое же древнее явление, как и власть придворных фаворитов, против которых они обычно бывают направлены»^[4]. Однако даже бурный XIX век с его пятью буржуазными революциями не покончил с авторитарной тенденцией. Достаточно вспомнить правление Фердинанда VII, диктатуру генерала Нарваэса, а в XX в. предтечу фашизма—диктатуру М. Примо де Ривера. Эфемерность парламентских институтов в эпоху реставрированной монархии, созданной на развалинах Первой республики в 1874 г. и просуществовавшей до апреля 1931 г., не создавала достаточно благоприятной почвы для укоренения ростков демократии и развития традиций гражданского общества.

Испанским революциям XIX в., по словам К. Маркса, «удалось совершить полный переворот в старом общественном строе»^[5]. Но старое не ушло бесследно, оно стало источником постоянных потрясений, порождая время от времени кризис всего испанского общества. Поскольку процесс буржуазно-демократических преобразований, прерываемый длительными периодами реакции, не был завершен, к началу XX в. сохранились латифундии и землевладельческая олигархия продолжала играть доминирующую роль в государстве. Не только государственный аппарат, высшая церковная иерархия и армейская верхушка, но даже и финансовая олигархия пополнялись, как правило, выходцами из этого социального слоя — носителя и хранителя консервативных традиций.

В эпоху общего кризиса капитализма, когда перед эксплуататорскими классами остро встал вопрос о выборе политической стратегии, в Испании этот выбор пал на авторитарные методы удержания своего господства. Те фракции испанской буржуазии, для которых был приемлемым и даже предпочтительным реформаторский путь, как оказалось, не имели в 20—30-х годах прочных экономических и политических позиций. Профессор Севильского университета социалист А. Ласо заметил, что «начиная с триумфа Ленина часть испанской буржуазии стала с растущей симпатией относиться к возможности установления в стране режима твердой руки, дабы отдалить от себя опасность взятия власти пролетариатом»^[6].

Авторитарная тенденция в испанской государственности была прервана апрельской революцией 1931 г. Однако утверждению политической культуры демократического типа упорное сопротивление оказали экономически господствующая элита, материальная база которой не была затронута даже в годы республики, и тяготевшие к авторитаризму церковная иерархия и армейская верхушка. В этой атмосфере воспрянули и такие активные протагонисты авторитаризма, как традиционалисты-карлисты, ведущие свое происхождение еще со времен гражданских войн XIX в., получившие свое название по имени претендента па престол дона Карлоса и представлявшие наиболее архаическую струю во всем потоке правых, для которых даже парламентская монархия представлялась неприемлемой. Приход Гитлера к власти пробудил интерес правых к фашизму, хотя такая отечественная разновидность фашизма, как фалангизм, и не сразу ими был признан^[7].

Провал попыток правых использовать механизм парламентских институтов для ликвидации республики^[8] способствовал утверждению в их среде авторитарной тенденции, практическим воплощением которой и явился мятеж 18 июля 1936 г., положивший начало гражданской войне.

Гражданская война началась всего лишь через пять лет после свержения монархии и шесть лет спустя после падения военно-монархической диктатуры Примо де Риверы. Еще были живы, не утратили своего престижа и своего духовного и политического воздействия на консервативные элементы общества идеологи и лидеры времен монархии и диктатуры. Реставрация монархии была для многих из них самой желанной целью, близость и возможность которой не вызывала сомнений. Достижение этой цели связывалось с разгромом левых сил, основу которых составляли Коммунистическая партия, Социалистическая рабочая партия, Всеобщий союз трудящихся, Национальная конфедерация труда и другие демократические организации. После 18 февраля 1936 г. сокрушение Народного фронта стало ближайшей целью не только фалангистов, но и тех течений консерваторов, которые добивались реставрации монархии.

Поскольку блок так называемых националистов, противостоявший республиканцам, объединял многие консервативные элементы, то и режим, возникший на руинах республики, опирался, помимо фаланги, на монархистов (традиционалистов и сторонников Альфонса XIII), генералитет и епископат. В результате традиционалистско-консервативная тенденция в идеологии и практической политике франкизма искривляла линию «классического фашизма», вытекавшую из программы и догм фаланги.

Еще до начала гражданской войны специфической особенностью испанского фашизма была известная гетерогенность, что было связано как с многоукладностью социально-экономической структуры, так и с особенностями ее исторического процесса последних десятилетий. Эта гетерогенность проявлялась прежде всего в том, что наряду с Испанской фалангой и XOHС некоторые идеи, родственные идеологическому комплексу западноевропейского фашизма, содержались в программах и находили отражение в практике таких группировок, как «Национальный блок» Кальво Сотело и «Молодежь народного действия», примыкавшей к католической СЭДА^[9] (Испанская конфедерация автономных правых), где такие идеи мирно уживались с воззрениями консервативного характера.

Но и у ранних идеологов испанского фашизма, начиная с Р. Маэсту^[10], система оценок «традиционных испанских ценностей» нередко шла в русле консервативной мысли. Недаром журнал «Испанское действие», издатели которого не скрывали своих монархических симпатий, восторженно откликнулся на речь X. А. Примо де Риверы 29 октября 1933 г. на собрании в театре «Комедия», ставшем первой акцией Испанской фаланги. По свидетельству «ветеранов» фаланги, самому основателю испанского фашизма, маркизу и сыну генерала-диктатора в бытность его в Берлине в мае 1934 г. не понравились пи язык (имеется в виду стиль пропаганды), ни те элементы в идеологии и практике нацизма, которые он назвал «дурно демагогичными»^[11].

Что же касается армии — этого краеугольного камня в фундаменте франкизма, то, как заметил известный испанский прогрессивный историк Туньон де Лара, верхушка офицерства, испытывая энтузиазм перед милитаризмом Гитлера и Муссолини, «полностью игнорировала демагогический аспект их программ»^[12]. Это замечание относится к 1935 г. В дальнейшем существенных сдвигов в позиции офицерства не произошло. Следует к тому же иметь в виду, что воинствующий национализм франкистов, граничивший с ксенофобией, также был своего рода фильтром, задерживавшим некоторые элементы «опыта» зарубежных форм фашизма.

Непримиримую позицию в отношении установления тесных связей с Германией в «духовной» сфере занимала католическая иерархия, усматривавшая в них возможный канал для проникновения в Испанию духа протестантства и язычества». В основном усилиями католической иерархии была сорвана ратификация договора о создании основы для развития «более тесной духовной и культурной связи» между рейхом и «новой Испанией», подписанного 24 января 1939 г. в Бургосе франкистским министром иностранных дел графом Г. Хорданом и германским послом Э. Шторером^[13]. Особенности становления режима, а также комплекс внешних факторов (среди которых следует отметить прежде всего такие, как: обусловленное официальным неучастием в войне положение «между блоками»; весьма отчетливо, начиная с конца 1942 г., обозначавшаяся тенденция быть приемлемым для западных союзников; а главное, то обстоятельство, что режим выжил после военного разгрома Германии и Италии и продолжал существовать в Европе, свободной, кроме Пиринейского полуострова, от фашизма) во многом предопределили специфику франкизма как фашистской формы государственности и обусловили пути его эволюции.

Самой характерной чертой фашистской государственности в Испании была крайняя персонализация власти, каудилизм. Внешним отражением этой черты было само наименование режима по фамилии диктатора — «франкизм». «Единственная идея, которая была у Франсиско Франко в его общественной жизни, заключалась во Франсиско Франко. Это был фундаментальный закон жизни Франсиско Франко»^[14]. Такое несколько парадоксальное по форме определение либерального историка С. Мадариаги, дано им в тот день, когда он впервые после 40-летнего отсутствия вступил на родную землю, по существу не отличается от того, которое несколькими месяцами позже дал в интервью журналу «Дер Шпигель» бывший министр франкистской и постфранкистской поры, а ныне лидер правой так называемой демократической коалиции М. Фрага Иррибарне: «Франкизм… означает физическое присутствие генерала Франко»^[15].

Национальный суверенитет был узурпирован Франко еще в ходе гражданской войны, и эта узурпация была закреплена в декретах и законах, большинство из которых было подписано самим каудильо. Как сформулировал это своеобразное положение находившийся в оппозиции к существующему режиму X. Сатрустеги, Франко в соответствии с законом олицетворял «национальный суверенитет»^[16]. Преодолев сопротивление соперников и получив пост главнокомандующего, Франко уже 29 сентября 1936 г. добился принятия такой формулировки декрета, которая практически означала выдачу ему мандата не только на верховную военную, но и на гражданскую власть: «Звание генералиссимуса влечет за собой на время войны и функцию главы правительства»^[17]. Два дня спустя, 1 октября 1936 г., самочинно возведя себя в ранг «главы государства», Франко подписал свой первый декрет «О концентрации власти в персоне главы государства». Известный исследователь истории гражданской войны в Испании английский профессор X. Томас определил этот акт как «настоящий государственный переворот»^[18].

19 апреля 1937 г. Франко стал национальным шефом Испанской традиционалистской фаланги и ХОНС, образованной в результате слияния, как об этом говорилось в декрете, в «единый политический организм национального характера» Испанской фаланги и ХОНС и карлистов-традиционалистов. Статут фаланги от 4 августа 1939 г. объявил Франко ответственным только перед «богом и историей». Четыре дня спустя новый декрет подтвердил передачу Франко всей полноты законодательной, исполнительной и судебной власти. За ним были закреплены ничем не ограниченные полномочия в определении юридических норм; он назначал членов кабинета министров, который сам возглавлял, утверждал декреты и законы. С согласия Франко назначались гражданские губернаторы провинций, все высшие чиновники, генералы и даже епископы^[19]. В этом отношении весьма показательно замечание генерала Аранды, сделанное им в беседе с полковником германского генерального штаба Крамером 5 июня 1939 г. о том, что «Франко и на внутриполитической арене приходится все делать самому. Давно назначенные им министры ничем себя не проявляют», и он, Аранда, «вообще не думает, чтобы кто-либо из испанцев знал, кто же именно является министром»^[20].

Издаваемые в течение последующих 39 лет законы и декреты, касающиеся прерогатив Франко, лишь детализировали, но никогда не ограничивали его всевластие, хотя с конца 40-х годов и делались попытки доказать, что режим прошел эволюцию от первоначальной «абсолютной диктатуры», когда вся власть и все права «сосредоточивались в персоне победителя крусады», к представительной монархии^[21]. Полемизируя с этой версией, известный левый католический писатель и философ X. Арангурен заметил, что «после разгрома держав «оси» каудилизм не исчез совсем, а отошел па второй план, а на авансцену была выдвинута идея перемен и та роль, которую в этих переменах играл глава государства»^[22].

Но какие бы перемены ни происходили в стране, до самой своей смерти Франко оставался диктатором Испании. Тот же самый закон об ответственности, объявивший Испанию «католическим, социальным и представительным государством, которое в соответствии со своей традицией провозглашает себя конституированным как королевство» (ст. 1), на который в подтверждение тезиса об отказе от принципа фюрерства (испанское — каудильяхе) ссылались те, кто хотел бы убедить страну и мир в трансформации диктатуры в нечто принципиально иное, устанавливал, что верховное руководство государством осуществляет «каудильо Испании и крестового похода, генералиссимус вооруженных сил, дон Франсиско Франко Баамонде» (ст. 2)^[23]. Органический закон государства 1967 г. вводил пост главы правительства, но практически разделения верховной власти не произошло, так как полномочия главы правительства закон рассматривал под углом зрения подчиненности полномочиям главы государства. Только в июне 1973 г. Франко решился на назначение главы правительства, да и то им оказался Л. Карреро Бланко, которого молва давно окрестила «серым преосвященством», тенью каудильо.

То, что, несмотря на все модификации, вызванные необходимостью приспособления к обстоятельствам внешнего и внутреннего порядка, диктатура рухнула только со смертью своего основателя, объясняет наряду с другими факторами и известную индифферентность, которую стали проявлять с течением времени основные силы антифранкистской оппозиции к будущей форме государства — монархической или республиканской, так как на первом плане оказалась дилемма — диктатура или демократия. Не придавал этому принципиального значения в течение длительного времени и сам диктатор. Заявив в одной из своих первых программных речей 19 января 1937 г., что Испания должна стать «католическим государством», Франко на десять лет оставил вопрос открытым. И только в 1947 г., пытаясь придать «респектабельность» режиму в глазах Запада в надежде, что это удержит отход от режима его консервативного крыла — монархистов, деятельность которых с конца второй мировой войны порой принимала оппозиционный характер, Франко внес «определенность» относительно государственной формы Испании.

К особенностям франкизма как фашистской государственной системы следует отнести и то положение, которое занимала в ней фаланга. В цитированной выше беседе Аранды с Крамером испанский генерал заметил, что «у Германии было то преимущество, что национал-социалистская партия прошла организационный период еще до захвата власти… В Испании же прежде всего потребовалось сосредоточить все силы на разгроме красных»^[24]. Как видно Аранда, подобно многим из окружения Франко, Испанскую фалангу в том виде, в котором она существовала до мятежа, не считал возможным даже сопоставить с национал-социалистской партией, поскольку слабость партии Примо де Ривера была очевидной — она не смогла даже обеспечить выбора в кортесы в феврале 1936 г. своего вождя. Но дело даже не в том, что «организационный период» партии для окружения Франко начался 19 апреля 1937 г., когда декретом об унификации, подписанным Франко, была создана Испанская традиционалистская фаланга и ХОНС, а в том, что тогда же Франко недвусмысленно дал понять, что речь идет не о передаче власти фаланге, а о подчинении ее государству^[25]. Сам Франко, как это явствует из его выступления, опубликованного на страницах «АВС» 19 июля 1937 г., основную миссию фаланги видел в прочном объединении всех сил «новой Испании», в том числе и тех, кого он назвал «нейтральной массой, не испытывавшей до этого времени привязанности к какой-либо партии».

Фаланга претендовала на то, чтобы ее установления были единственным компасом духовной ориентации общества. Этой цели служили: закон о печати от 22 апреля 1938 г., названный современниками «законом Серрано Суньера», который тогда был министром внутренних дел^[26]; передача служб прессы, радио, кино и театров в ведение вице-секретариата народного просвещения и пропаганды фаланги, созданного декретом 22 ноября 1941 г.; университетский закон от 31 июля 1943 г., по которому университеты должны были «приспособить свою просветительскую деятельность к программе фалангистского движения»^[27].

Однако высокий удельный вес консервативно-традиционалистских элементов в блоке «победителей», влияние церковной иерархии, предложившей «концепцию крусады (крестового похода)», прочно вошедшую в идеологический арсенал франкизма, воззрения самого Франко и его окружения, хотя и возлагавших большие надежды на фалангу в будущем, но тем не менее полагавших, что «пока только католическая церковь является в какой-то мере объединяющей связью»^[28], не дали фаланге в полной мере осуществить монополию на идеологическое руководство. Первым франкистским министром просвещения стал П. Саенс Родригес, а с 1939 по 1951 г. этот пост неизменно занимал X. Ибаньес Мартин — оба монархисты и ревностные католики. В школу было «возвращено распятье», т. е. восстановлено обязательное религиозное образование. Частные школы, как правило, находились в руках религиозных орденов. Книги, пресса и зрелища должны были не только соответствовать принципам «национального движения», но и не противоречить католической доктрине. После 1945 г. многие монархисты безнаказанно и самочинно вышли из фаланги, но только 28 июня 1967 г. был принят закон, по которому религиозные верования перестали быть «предлогом для неравенства испанцев перед законом»^[29].

Наряду с Институтом политических исследований, этим, по определению С. Пейна, «мозговым трестом» фаланги, основателем и директором которого был фалангист «первого дня» А. Гарсиа Вальдекасес^[30], в 1939 г. был создан Высший совет научных исследований. Президентом этого совета с 1939 по 1965 г. бессменно был Ибаньес Мартин, а генеральным секретарем на протяжении многих лет — Хосе Мария Альбареда, занимавший высокое положение в «Опус деи», полусекретной элитарной организации из представителей светского правового католицизма.

Как заметил признанный в Испании специалист по истории политической мысли Х.-К. Майнер, в идеологической ориентации основного органа Института политических исследований журнала «Ла ревиста де эстудиос политиков) прослеживался «явный интерес к всестороннему обоснованию своей враждебности к либерализму и восхвалению тоталитаризма»^[31]. Миссию Высшего совета научных исследований Р. Кальво Серер, один из основателей журнала «Арбор», официального органа этого Совета с 1945 г., видел в утверждении католицизма как динамичной доктрины, «призванной рехристианизировать культуру, обязанную ему своим рождением»^[32]. Оперируя в рамках авторитарной тенденции, идеологи обоих центров прилагали немалые усилия для совмещения католической доктрины государства, конструируемой на основе идей М. Менендеса и Пелайо^[33], с «новейшими» построениями европейского фашизма.

Большой удельный вес клерикально-монархических элементов в блоке «победителей» обусловил своеобразный консервативный «плюрализм» как принцип формирования правительственных кабинетов начиная с первого, созданного в Бургосе 30 января 1938 г. В этот кабинет вошли: три представителя фаланги (в недавнем прошлом Серрано Суньер был членом СЭДА, а граф Родесно — карлистом); два монархиста; три военных; три эксперта, не имевших определенной партийной принадлежности. В кабинет, созданный 9 августа 1939 г., где также всего три поста принадлежали фалангистам, вошел член «Католического действия» X. Ибаньес Мартин. Со временем «католическое присутствие» усилилось — в первых правительствах начиная с июля 1945 г.— за счет представителей «Католического действия», а с 1957 по 1974 г.— за счет представителей «Опус деи». Весь послевоенный период портфель министра иностранных дел находился у католиков — с 1945 по 1957 г. у А. Мартина Артахо, с 1957 по 1969 г.— у Ф. Кастиэлья (оба — члены «Католического действия»), с 1969 по 1974 г.— у Г. Лопес Браво и Л. Лопес Родо (оба были членами «Опус деи»)^[34].

На протяжении почти всего первого десятилетия существования режима чуть ли не любой из компонентов пестрого конгломерата «победителей» в свое время отдал дань попыткам добиться перевеса над всеми прочими. Но Франко, по мнению Р. Тамамеса, обладал «большим умением поддерживать равновесие между группами, которые его поддерживали и поддерживают, изолируя в каждый момент потенциальных лидеров тех или иных сил, имевших тенденцию превратиться в выдающиеся политические фигуры, способные нарушить равновесие системы»^[35].

Пресекая любые центробежные тенденции среди тех, кто составлял опору режима, Франко вместе с тем применял разнообразные меры, чтобы прочно удерживать все эти компоненты в системе на отведенной каждому строго определенной ступеньке» иерархической лестницы. Однако, выступая арбитром в возникавших конфликтах, он оказывал, как правило, поддержку консервативным элементам.

Еще в большей степени, чем правительственные кабинеты, иерархию таких ведомств, как министерства финансов, промышленности и торговли, иностранных дел и юстиции, не говоря уже о верхушке армии, в первые годы существования режима заполняли деятели времен монархии и диктатуры, финансовые дельцы и бизнесмены. После разгрома европейских держав «оси» во имя выживания режима и приспособления его к условиям послевоенного мира тенденция к замещению высшей административной иерархии монархистами и деятелями таких групп, как «Католическое действие», «Католическая ассоциация пропагандистов» и «Опус деи», усилилась. И в то время как штаты «вертикальных синдикатов», объявленных «хартией труда» (1938 г.) первым из фундаментальных франкистских законов, «краеугольным камнем Новой Испании», равно как и провинциальная и местная администрация и иерархия такого государственно-монополистического новообразования, вдохновлявшегося идеями автаркии, как и Институт национальной индустрии, замещались преимущественно фалангистами, в верхних сферах власти они никогда не преобладали: из 114 министров, сменившихся с 1938 по 1975 г., фалангистами были 20, не считая профалангистски настроенных генералов.

По мере эрозии режима представительство фаланги уменьшалось. В 1956 г., по подсчетам Л. Арресе (в то время генеральный секретарь фаланги), фалангисты, продолжавшие считать себя таковыми, занимали 2 из 16 мест в правительстве, 1 из 17 заместителей министров, 18 из 50 гражданских губернаторов, 8 из 50 президентов провинциальных депутаций, 65 из 151 члена Национального совета фаланги, 137 из 575 депутатов кортесов, 133 из 738 провинциальных депутатов, 766 из 9155 мэров, 2226 ив 55 960 муниципальных советников^[36].

К особенностям франкизма как государственной системы следует отнести и наличие кортесов, созданных в шестую годовщину мятежа, 17 июля 1942 г., не предусмотренных до того, как уже отмечалось в советской историографии, ни одним программным документом фаланги^[37]. Кортесы были корпоративным органом, состоявшим из прокурадоров, являвшихся таковыми в силу занимаемой должности, назначаемых главой государства или выбираемых корпорациями, провинциальными депутациями и муниципалитетами. Кортесы не ущемляли всевластия Франко, и их создание не означало восстановления принципа разделения властей, так как их задача заключалась «в подготовке и разработке законов без ущерба для полномочий главы государства»^[38].

Создание кортесов было своеобразной реакцией на изменение соотношения внешнеполитического «баланса сил». Как заметил Р. Тамамес, «начало упадка сил „оси“ побуждало приступить к политической институализации режима для создания большей представительности»^[39]. Но вместе с тем созданием кортесов руководители режима пытались консолидировать правящий лагерь, не допустить отхода от режима его консервативного крыла — монархистов, не отвергавших принципа парламентаризма. Еще в речи 17 июля 1941 г. па торжественном заседании Национального совета фаланги, посвященном пятой годовщине мятежа, том самом, где Франко объявил «неизбежным уничтожение русского коммунизма» и поносил «плутократические демократии», он обрушился не только на «красных материалистов», но и на «легкомысленную буржуазию и аристократию»^[40]. Летом 1942 г., после того как принц Хуан де Бурбон, сын умершего в феврале 1941 г. Альфонса XIII, заявил о своем праве на престол, деятельность монархистов стала принимать порой оппозиционный оттенок.

Деятели франкистского режима, видя своих главных врагов в тех, кто противостоял им по другую сторону траншей гражданской войны и кто, па языке официальных идеологов, в течение долгого времени назывался «Анти-Испанией», другими словами, в коммунистах и социалистах, организованном рабочем движении, во всех тех, кто причислял себя к республиканцам, в деятелях науки, культуры и просвещения, для которых фашизм был неприемлем, всегда проявляли известную терпимость к словам и делам консервативной оппозиции. Эта терпимость стала возрастать после 1945 г., обусловив в известной мере то, что те элементы гражданского общества, которые возникли и консолидировались в недрах режима в последнее десятилетие его существования, имели по преимуществу монархо-клерикальную окраску. И в то время как коммунисты, социалисты и демократические профсоюзы получили легальный статус только спустя несколько месяцев после смерти Франко, оппозиционные консервативные группировки еще до краха режима уже существовали де-факто, расширив к тому же возможность пропагандировать свои идеи после принятия закона о печати 1966 г.^[41], что отразилось в какой-то мере на высших сферах власти, утвердившейся в стране после того, как режим рухнул со смертью своего основателя.

В течение всего периода существования франкизма как его руководители и официальные идеологи, так и его противники в стране и за рубежом не только многократно давали определение режиму, но и делали попытки определить его место среди других фашистских систем. Для самого Франко в начале мятежа эталоном будущего был фашизм. Как видно из его заявления корреспонденту телеграфного агентства салазаровской Португалии 10 августа 1936 г., он полагал, что «Испания будет управляться на основе корпоративной системы, сходной с той, которая установлена в Португалии, Италии и Германии»^[42]. В разгар второй мировой войны, как явствует из его речи 17 июля 1942 г., он также не отделял свой режим от родственных ему систем в Германии и Италии, когда заявлял, что «в Европе существует только один опасный враг — коммунизм, и только одна система, способная его победить — тоталитарный режим»^[43].

После коренного перелома в ходе войны, начало которому было положено под Сталинградом, руководители режима начали вносить коррективы в данные ранее определения. Первыми такие коррективы стали делать руководители внешней политики Испании и профессиональные дипломаты в процессе общения с представителями США и Англии. «Хотя Испания и не является демократической страной типа Соединенных Штатов, она — не тоталитарная, типа Германии, и нацистские доктрины ее отталкивают», — уверял министр иностранных дел монархист граф Г. Хордана посла США К. Хейса 10 мая 1943 г.^[44] Месяц спустя X. Карденас, посол Испании в Вашингтоне, в меморандуме от имени испанского правительства утверждал: «Испанский режим не является ни фашистским, ни нацистским, он — испанский. Он основан на испанских традициях и его сущность — христианский католицизм… Правительство имеет авторитарный характер из-за гражданской и мировой войны»^[45]. В ноябре 1944 г., когда исход войны окончательно определился, в таком же духе заговорил и сам диктатор. В интервью корреспонденту «Юнайтед пресс интернейшнл» 3 ноября 1944 г. он заявил, что, поскольку идеологические принципы режима концентрировались на понятиях бог, родина и справедливость, «Испания не могла быть связана идеологически ни с кем, кто отрицает католицизм как принцип». Сам он дал определение Испании как государству «органической демократии»^[46]. После разгрома европейских держав «оси» термин «фашизм» был исключен из официального словаря режима. В ноте министра иностранных дел Испании временному поверенному в делах США в Мадриде в связи со сделанным американской делегацией на Генеральной Ассамблее ООН в декабре 1946 г. заявлением, в котором испанское правительство определялось как «фашистское», говорилось: «Испанский народ отвергает определение «фашистский»…, так как никогда не был связан с тоталитарными системами»^[47]. Принимая во внимание процесс эрозии режима, значительно разрушившего здание франкизма к моменту смерти его основателя, большинство исследователей прибегают, как правило, к термину «авторитарный».

Американский исследователь X. Линц, участник международного семинара, посвященного политическим и социальным проблемам Испании XX в., состоявшегося уже после ликвидации франкизма, отнес последний к авторитарным режимам и дал им такое определение: «Авторитарные режимы являются политическими системами с ограниченным политическим непредставительным плюрализмом, без единой разработанной и направляющей идеологии (по со специфической системой взглядов), при которых отсутствовала политическая мобилизация интенсивная или экстенсивная… и в которых лидер (или, возможно, узкая группа) осуществляют власть в пределах ограничений, формально недостаточно уточненных, но в действительности достаточно предсказуемых»^[48]. Это определение можно было бы принять при внесении известных уточнений.

Политический «плюрализм» франкизма всегда был жестко очерчен: к власти допускались только те, кто признавал необходимость упразднения парламентских институтов. Политические компоненты этого плюрализма (как правило, консервативные) имели антилиберальную окраску. «Специфическая система взглядов» франкизма, обусловленная утверждением режима у власти в результате поражения республики, при всей ее эклектичности была «монолитна» в одном — в создании предпосылок для того, чтобы не допустить идейной реконкисты испанского общества, возрождения свободы и демократии. Режим неоднократно пытался прибегнуть к «мобилизации» масс, разжигая националистические страсти, особенно в период 1945—1951 гг., однако эти попытки не увенчались успехом и от них пришлось отказаться. Что же касается «ограничений» власти диктатора, то они исходили не от институтов франкизма, а от тех, кто в конце концов способствовал краху режима.

1. Подробнее см.: История фашизма в Западной Европе. М.: Наука. 1978; Tamames R. La Republica. — La Era de Franco. Madrid: Alfaguara, S. A., 1976. ↑

2. Кудрявцев A. E. Основные проблемы изучения средневековой Испании.— В кн.: Культура Испании. М.: Изд-во АН СССР, 1940, с. 21. ↑

3. Кржевский Б. В кн.: Культура Испании. М.: Изд-во АН СССР, 1940, с. 212. ↑

4. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 10, с. 425. ↑

5. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 28, с. 336. ↑

6. Lazo A. La revolucion rusa en eldiario ABC de la epoca. Sevilla: Publicaciones de la Universidad de Sevilla. 1974. p. 145—146. ↑

7. Подробнее см.: История фашизма в Запанной Европе, с. 300— 301. ↑

8. Там же, с. 310—311. ↑

9. Там же, с. 307—308. ↑

10. Maeztu R. Defensa de la Hispanidad. Madrid, 1934. ↑

11. Payne S. Falangę. A History of Spanish Fashism. Stanford: Stanford University Press, 1962, p. 19. ↑

12. По мнению американского историка Д. Пуццо, «испанская национальная спесь… была вскормлена сравнительной изоляцией Испании от основных течений европейской жизни» (Puzzo D. Spain and the Great Powers. 1936—1941. New York, 1962, p. 296). ↑

13. Documents on German Foreign Policy. 1918—1945. Series D. London, 1950-1964, vol. III, p. 821—826, 843. ↑

14. Cambio, 1976, 2. 16.11. ↑

15. Der Spiegel, 29.XI 1976. ↑

16. Cuadernos para el dialogo, 1975, N 147. ↑

17. Цит. пo: Turion de Lara M. La Espana del siglo XX. Paris: Lib- reria espańola, 1973, p. 483. ↑

18. Thomas H. History of the Spanish Civil War. New York: Harper, 1961, p. 54. ↑

19. El Nuevo Estado Espanol. Veinticinco A nos de Movimiento National. 1936—1961. Madrid: Ed. Institute de Estudios Politicos, 1961, p. 203. ↑

20. Документы министерства иностранных дел Германии. М.: Гос- политиздат, 1946, вып. III. Германская политика в Испании (1936-1943), с. 67. ↑

21. La Сosa de Y. [псевдоним Carrero Blanco L.]. Espana ante el mundo. Proceso de im aislamiento. Madrid: Idea, 1950. p. 395. ↑

22. Aranguren J. La cruz de la monarquia espanola. Madrid, 1974, p. 119. ↑

23. Конституции буржуазных государств Европы. М.: Мысль, 1957, с. 521. ↑

24. Документы министерства иностранных дел Германии, с. 57—58. ↑

25. Nellessen В. Die Verbotene Revolution. Hamburg, 1963, S. 152— 154; Payne S. Franco’s Spain. New York: Thomas Y. Crowell Company, 1967, p. 21—22. ↑

26. Подробнее см.: Tamames R. Op. cit., p. 590, 591. ↑

27. Informaciones, 1.V1II 1943. ↑

28. Документы министерства иностранных дел Германии, с. 64. ↑

29. Цит. по: Tamames R. Op. cit., р. 598. ↑

30. Подробнее см.: Diaz Е. Pensamiento espanol 1939—1973. Madrid: Ed. Cuadernos para el dialogo, S. A., 1974, p. 30—36. ↑

31. Mainer J. Historia literaria de una vocacion politica (1930—1950).— In: Falangę у Literatura. Barcelona, 1971, p. 59. ↑

32. Интервью газете «АВС» в 1951 г. Цит. по: Tamames R. Op. cit., р. 581; Подробнее о журнале «Arbor» см.: Diaz Е. Op. сit., р. 37— 45. Первым редактором «Арбора», основанного в 1943 г., был августинец У. Лопес Ортис. ↑

33. М. Менендес-и-Пелайо был избран Советом в качестве патрона истории и философии. ↑

34. О составе испанских кабинетов периода франкизма см.: Испания 1918—1972. Исторический очерк. М.: Наука, 1975; Tamames R. Op. cit., р. 495—529. ↑

35. Tamames R. Op. cit., p. 361—362. ↑

36. Payne S. Op. cit., p. 259—260. ↑

37. См.: История фашизма в Западной Европе, с. 334. ↑

38. Конституции буржуазных государств Европы, с. 508—513. ↑

39. Tamames R. Op. cit., р. 476. ↑

40. Foreign Relations of the United States. Washington: Department of State, 1947, vol. II, p. 908—910. ↑

41. Этот закон упразднил некоторые жесткие цензурные ограничения, введенные в разгар гражданской войны, оставив тем не менее в силе запрещение левой прессы. Подробнее см.: Fernandez Areal М. La Libertad de prensa en Espana (1938—1971). Madrid: Ed. Cuadernos para el dialogo, 1971. ↑

42. Documents on German Foreign Policy. 1918—1945. Series D, p. 224. ↑

43. Цит. no: Volkischer Beobachter, 19.VII 1942. ↑

44. Hayes C. Wartime Mission to Spain. 1942—1945. New York, 1945, p. 130—131. ↑

45. Foreign Relations of the United States, 1943, vol. II, p. 611. ↑

46. Цит. no: New York Times, 4.XI 1944. ↑

47. Цит. no: Diaz-Plaja G. Historia documental de Espana. Madrid; Barcelona: Ed. Plaza у janes, 1973, p. 562—563. ↑

48. Linz J. Una teoria del regimen autoritario. El caso de Espana en politica у sociedad en el Espana del siglo XX.— In: Politica у socieded en la Espana del siglo XX. Madrid, 1978, p. 212. Сходную характеристику франкизму дает и французский исследователь Г. Эрме. См.: Hermet G. L’Espagne de Franco. Paris: Colin, 1974, p. 246-247. ↑