Режим «санации» в Польше и политические организации трудящихся (1926-1930 гг.)

В социально-политическом развитии стран Центральной и Юго-Восточной Европы в межвоенное двадцатилетие проявилось значительное своеобразие, которое, как представляется, делает оправданным изучение форм буржуазной государственности в этом регионе отдельно от западноевропейских форм и рассмотрение различных аспектов их функционирования.

По мере формирования основных классов и социальных слоев буржуазного общества, роста классового сознания эксплуатируемых масс, выраженного в организованном рабочем движении, а в странах с незавершенными капиталистическими преобразованиями в деревне — и в крестьянском движении, перед буржуазным государством встала проблема отношения к революционным и демократическим организациям рабочего класса и крестьянства.

Либеральное государство, основанное на принципах буржуазной демократии, решало ее путем формального признания независимости от него политических, профессиональных и общественных организаций рабочих и крестьян и широких социальных маневров, дающих трудящимся ряд законодательно установленных прав.

Иначе решалась эта проблема в фашистских государствах межвоенного периода, которые стремились к прямому всеохватывающему подчинению и управлению трудящимися из единого фашистского центра. Фашизм возник как антипод организованного на классовой основе рабочего движения и в борьбе за власть направил против него свой главный удар. Овладев государственным управлением, фашизм брал курс на создание однопартийной фашистской системы, с особой яростью обрушиваясь на те нефашистские массовые партии, которые имели свою опору в трудящихся. На месте разрушенных организаций нефашистской ориентации он создавал новые организационные центры, задачей которых было объединение трудящихся на платформе фашистской идеологии и прямое управление ими со стороны государства.

Что касается стран Центральной и Юго-Восточной Европы, в большинстве из которых ни один из названных вариантов не был представлен в чистом виде, то изучение социально-политической практики этих государств позволит точнее определить характер господствовавших там реакционных диктатур. В настоящем сообщении делается попытка рассмотреть проблему отношения так называемого санационного государства в Польше в начальный период его существования к организациям рабочего класса и крестьянства.

После первой мировой войны и социалистической революции в России Польша обрела национальную независимость в форме буржуазно-демократической республики со значительным объемом политических свобод и относительно развитой системой трудового и социального законодательства. Однако расстановка социальных и политических сил в республике не соответствовала традиционной схеме становления либерального государства. Здесь оно стало формироваться в период, когда рабочий класс уже имел собственные профессиональные и политические организации. Марксистская часть рабочего движения выступала с антикапиталистических позиций. Реформистское течение, представленное прежде всего Польской социалистической партией (ППС), считало парламентарно-демократическое устройство оптимальной государственной формой, в рамках которой предполагалось осуществление стратегических целей. В Польше, как и в других странах Центральной и Юго-Восточной Европы, крестьянство, составлявшее преобладающую массу населения, политически обосабливалось, образуя собственные партии. Крестьянские партии, мелкобуржуазные по характеру, специфически выражали потребность в ликвидации значительных остатков докапиталистических социально-экономических структур. Полагая, что буржуазно-демократические институты обеспечат крестьянству политическую роль, пропорциональную его численности среди населения, крестьянские партии были поборниками парламентаризма и буржуазной демократии.

Далеко зашедший процесс политической дифференциации трудящихся в буржуазном обществе, выражением чего была деятельность самостоятельных рабочих и крестьянских партий, сочетался в Польше с относительно низким уровнем политической активности масс в целом. По данным польских исследователей, не более 1—2% рабочих непосредственно участвовали в партийно-политической деятельности. В профсоюзах, как правило, четко определявших свою политическую ориентацию, даже в периоды наивысшего подъема профессионального движения объединялось 35—40% всех рабочих. Крестьянское движение, руководимое первоначально несколькими партиями, которые в дальнейшем объединились в Стронництво людове (СЛ), на протяжении 20-х годов не располагало на выборах количеством голосов, соответствующим половине крестьянского населения^[1]. Из этого следовало, что значительная часть трудящихся была политически пассивна или находилась под влиянием буржуазных партий, благодаря чему последние имели большинство в парламенте.

Польская буржуазия ко времени восстановления государственности была в массе реакционна и стремилась к компромиссу с помещичье-консервативными кругами. Буржуазно-демократическая республика, которая должна была хотя бы формально признать политическое равноправие рабочих и крестьян и в какой-то мере считаться с интересами трудящихся, выглядела в глазах буржуазии отнюдь не идеалом государственного устройства, а наименьшим, с ее точки зрения, злом в сравнении с перспективой социальной революции, пример которой в соседней России стал важным фактором внутриполитической жизни Польши. На отсутствие демократических сил в среде буржуазии обращал внимание один из основателей Коммунистической партии Польши А. Барский. В статье «Демократия, ,,смирно“»^[2], получившей широкий отклик после ее опубликования в июне 1922 г., он показал, что различные буржуазные политические группировки лицемерно обращались к категориям демократии, когда это было выгодно им в конкурентной борьбе за монополию власти. В действительности же, как отмечал А. Барский, демократические цели были глубоко чужды не только группировке националистов (эндеков), открыто представлявшей крупный капитал, находясь на правом фланге буржуазного политического фронта, но и группировке, возглавлявшейся Ю. Пилсудским. Последний использовал свои связи с левыми парламентскими партиями, опиравшимися на платформу буржуазной демократии, и прежде всего с ППС и Польским стронництвом людовым (ПСЛ) «Вызволене», для того чтобы ослабить влияние эндеков и самому выступить в качестве главного политического представителя имущих классов Польши.

А. Барский подчеркивал, что па посту главы государства (Naczelnik Państwa) — такая должность существовала до проведения согласно конституции в декабре 1922 г. выборов президента — Ю. Пилсудский наглядно обнаружил св.ое стремление к установлению «сильной власти» и возвышению над законодательными органами. Таким образом, проблема ограничения буржуазной демократии довольно рано назрела для имущих классов Польши в целом и была разрешена с помощью совершенного Ю. Пилсудским в 1926 г. государственного переворота, означавшего резкое усиление внепарламентских, а точнее надпарламентских, форм правления.

Однако антипарламентаризм сам по себе, по-видимому, не исчерпывает признаков фашизма. «Фашизм, — подчеркивал, например, П. Тольятти в 1935 г., — не означает лишь борьбу против буржуазной демократии, и мы не можем применять это выражение только тогда, когда налицо борьба именно такого рода. Мы должны употреблять его исключительно в тех случаях, когда борьба против рабочего класса развертывается на новой массовой базе мелкобуржуазного характера»^[3]. Ю. Пилсудский же, хотя и стремился всегда действовать в моменты обострения классовых и социальных противоречий на благоприятном ему фоне общественного возбуждения^[4], очевидно, не замышлял такой глубокой перестройки в организации «низов» буржуазного общества, которая была характерна для фашизма и требовала мобилизации масс на специфически подготовленной реакционной платформе.

Целью Ю. Пилсудского, как свидетельствует пропагандистская деятельность его группировки до переворота, было внести такие коррективы в конституционно-парламентскую систему, которые обеспечили бы ему полноту власти. В пропаганде пилсудчиков в тот период центральное место занимали критика политического механизма парламентской системы и демагогия нравственно-этического характера, обращенная против принципа суверенности сейма и его партийного состава. Ю. Пилсудский, например, в своих публичных заявлениях в связи с отставкой в конце апреля 1926 г. очередного правительства и трудностями формирования нового кабинета охарактеризовал создавшееся положение как кризис парламентаризма, заключавшийся, по его мнению, в будто бы чрезмерной зависимости правительства от сейма. Он показал тогда, что стремится к личной власти, условием чего считает ограничение роли такого важного института буржуазной демократии, как парламент. «Власть должна осуществляться индивидуально и формироваться под углом зрения индивидуальности ее исполнителей, — формулировал Ю. Пилсудский свою альтернативу парламентаризму. — Попытки управления с помощью, допустим, 444 депутатов сейма и 111 сенаторов ведут к нежелательным целям»^[5].

В направлении свертывания демократии шла и эндековская группировка. Ей сначала удалось в конституционных рамках оттеснить Ю. Пилсудского от власти. Но после провала в конце 1923 г. коалиции ее с партиями центра антипарламентаризм занял заметное место в политических концепциях эндеков^[6]. Поэтому задача переворота приняла для Ю. Пилсудского как бы личный характер: опередить влиятельных политических соперников из лагеря буржуазии в осуществлении общего для обеих группировок стремления усилить исполнительную власть за счет законодательной. Для проведения переворота пилсудчики не создали организованной опоры в массах, питаемой их собственными идеями и политическими лозунгами. В отличие от итальянских фашистов и гитлеровцев они не обращались для привлечения на свою сторону масс к демагогической критике капитализма и не соблазняли их посулами ликвидации социальной несправедливости. Точка зрения Ю. Пилсудского в вопросах социально-экономической политики не только по своему глубинному классовому содержанию, но и тактически мало чем отличалась от позиции эндеков. Эндеки в конституционном правительстве официально выдвинули программу борьбы с экономическими трудностями, которая вызвала глубокое возмущение трудящихся и привела к правительственному кризису, стимулировавшему в конечном счете пилсудчиковский переворот. Они предлагали увеличить все налоги, за исключением налога на собственность, снизить заработную плату служащих, ограничить действие закона о пенсиях и обеспечение инвалидов войны, а также лишить работы более 20 тыс. железнодорожников^[7]. Но и Ю. Пилсудский решал вопрос о том, на какие слои взвалить бремя экономического кризиса, с такой же прямолинейной однозначностью. В своих секретных до захвата власти контактах с представителями имущих классов, он, по свидетельству одного из собеседников из этого круга, «прямо говорил, что аграрная реформа в том виде, как она была принята, не может быть выполнена, что должен быть ликвидирован 8-часовой рабочий день и сокращены так называемые социальные завоевания, т. е. различные социальные выплаты, иначе придет в упадок все промышленное и сельскохозяйственное производство»^[8].

Понятно, что открытое изложение этих взглядов могло только скомпрометировать Ю. Пилсудского в глазах его сторонников слева, поэтому пропаганда пилсудчиков до прихода их к власти не касалась вопросов социально- экономической политики ни в целях критики политических соперников, ни тем более в плане формулировки собственной программы. Такая тактика позволила заговорщикам действовать на волне широкого возмущения масс, протестовавших против ужесточения курса вновь сформированного в мае 1926 г. правительства коалиции правых и центра и получить поддержку левых сил, продолжавших ошибочно считать Ю. Пилсудского из-за его непримиримости к традиционно правым кругам защитником демократии. Благодаря этому победа пилсудчиков не потребовала от них тех усилий, которые приложили, например, итальянские фашисты и нацисты в Германии для создания собственных массовых партий, глубокой идеологической и организационной обработки «низов» буржуазного общества, чтобы сделать немалую часть их орудием своей реакционной политики. Трудящиеся же, которые в момент переворота поддержали Ю. Пилсудского, в конечном счете не составляли массовой базы его группировки. Они выступали не прямо под его пропитанными духом антипарламентаризма знаменами, а по призыву своих организационно независимых от пилсудчиков партий и профсоюзов, которые при сложившемся в Польше соотношении социально-политических сил проявляли как раз наибольшую заинтересованность в сохранении и развитии институтов буржуазной демократии. Поэтому поддержка ими Ю. Пилсудского, основанная даже не на частичном, тактическом совпадении интересов, а на ошибочной оценке его целей, не могла быть прочной и продолжительной.

Представляется, что отсутствие у пилсудчиков партии, способной мобилизовать широкие «низы» на своей собственной реакционной платформе, является весьма существенным отличием антидемократического переворота в Польше от вариантов установления фашистской диктатуры в Италии и Германии, ибо в дальнейшем ограниченность массовой базы, расширить которую — и тем самым гарантировать подчинение своему контролю всей политической системы — группировке Ю. Пилсудского не удалось без такого важного идейно-организационного инструмента, как партия фашистского типа.

С приходом к власти Ю. Пилсудскому не было нужды скрывать свою социально-политическую ориентацию. Наоборот, чтобы завоевать доверие традиционно консервативных имущих классов, настороженных активностью трудящихся масс и левых партий в период майских событий, он после переворота поспешил обозначить дистанцию между популярной в те дни радикальной фразеологией и подлинным смыслом событий, назвав их «революцией без каких бы то ни было революционных последствий»; в ряде других высказываний он дал понять, что не видит необходимости в проведении прогрессивных социально-экономических преобразований^[9].

Для революционного авангарда рабочего класса это означало конец иллюзий относительно мелкобуржуазного и демократического характера переворота. Компартия, которая уже в начале майских событий подчеркивала несовпадение целей трудящихся в их выступлении против эндековской реакции с целями заговорщиков, заявила теперь в связи с выборами президента 31 мая 1926 г., что видит в Ю. Пилсудском «представителя капиталистов, банкиров, землевладельцев и фашистов, так как он обещал им правление, обеспечивающее их господство, правление, направленное против рабочих и крестьян»^[10]. В постановлении ЦК КПП от 12 июня 1926 г. содержался призыв к борьбе за свержение диктатуры Ю. Пилсудского, за создание рабоче-крестьянского правительства^[11].

Таким образом, режиму «санации», сложившемуся после переворота, с самого начала противостоял революционный авангард рабочего класса. Революционная пролетарская партия, возникшая в стране, имущие классы которой в свое время избрали парламентарно-демократическую систему как наименьшее для них зло в сравнении с перспективой социальной революции, почти с первых дней существования оказалась в условиях, резко ограничивавших ее нормальную деятельность. Реакционность имущих классов, малый исторический опыт буржуазно- демократической практики и влияние традиций насильственных политических действий, присущих реакционным монархиям, господствовавшим над Польшей в период ее разделов, способствовали тому, что репрессии, чинимые правительствами восстановленного государства в обход конституции, сделали возможной только подпольную деятельность компартии.

«Санация» унаследовала у предмайских правительств практику административных преследований и судебных расправ над коммунистами и их сторонниками. И, видимо, такая преемственость в методах подавления революционной борьбы послужила одной из причин того, что наиболее политически развитая часть трудящихся очень скоро глубоко разочаровалась в результатах переворота, несмотря на то что улучшение экономической конъюнктуры в первые годы режима смягчило материальную нужду масс. Это разочарование в «санации» и в еще не порвавших с ней окончательно ППС и крестьянских партиях обернулось внушительным ростом влияния КПП. Конечно, в условиях подполья партия оставалась кадровой и ее политическую роль невозможно правильно представить, опираясь только на численный состав — в 1926—1928 гг. она насчитывала около 6 тыс. членов^[12]. 5 тыс. членов объединял в 1928 г. Союз коммунистической молодежи Польши^[13].

Одним из показателей радикализации трудящихся в революционном духе была высокая активность во второй половине 20-х годов массовых легальных рабочих, крестьянских и национально-освободительных организаций, идейно близких и связанных в практической работе с КПП. В рабочей среде это была ППС-левица, образованная в июне 1926 г. в результате выхода оппозиционных деятелей из нескольких местных организаций ППС. ППС-левица выдвигала лозунг социалистической Польши, призывала к борьбе за удовлетворение экономических требований рабочих, за землю крестьянам без выкупа, за свободу партий и организаций трудящихся, отстаивала право наций на самоопределение^[14]. ППС-левица, будучи легальной партией, в контакте с КПП развернула массовую политическую деятельность и участвовала в организации экономической борьбы пролетариата. Она насчитывала 8 тыс. активных членов при 12—18 тыс. зарегистрированных. Наряду с выходцами из реформистской ППС и активистами КПП, использовавшими возможность легальной работы, ряды ППС-левицы пополнялись за счет беспартийных рабочих. Под ее преимущественным влиянием находился отраслевой Профсоюз рабочих химической промышленности^[15].

На путь решительной борьбы против диктатуры «санации» вскоре после переворота встала Независимая крестьянская партия, объединявшая революционно настроенных польских крестьян и сотрудничавшая с белорусским и украинским национально-освободительным движением. В программе, принятой в 1925 г., партия заявляла, что «стоит на почве независимости Польского государства и действует всеми легальными, соответствующими конституции средствами». Ее программной целью было создание «крестьянско-рабочего правительства, которое объявит решительную борьбу помещикам и буржуазии, полностью лишит помещиков собственности на землю без выкупа и переложит все налоговые тяготы на эксплуататорские классы». Партия считала организации рабочего класса «естественным союзником крестьянства против помещиков и буржуазии» и выступала за рабоче-крестьянский союз^[16]. Оппозиционность и революционный характер партии, интенсивный рост рядов уже после переворота (до 30 тыс. членов), поддержка крестьянством, несмотря на административные преследования, полицейский террор и враждебность правых и умеренных партий, сделали ее легальное существование опасным для правительства. По оценке ПСЛ—«Вызволене» и СХ, соперничавших с Независимой крестьянской партией за влияние в деревне, в условиях легальности на выборах местного самоуправления 1927 г. последняя могла бы получить в центральных воеводствах до 50% мандатов. В правительственных кругах считали, что при равных условиях на выборах с другими партиями она могла бы претендовать в сейме на 60 мест^[17]. В марте 1927 г. Независимая крестьянская партия после ряда полицейских провокаций была запрещена.

Одновременно подобная же расправа была учинена над другой революционной организацией — Белорусской крестьянско-рабочей громадой, которая выступала под знаменем борьбы за национальное и социальное освобождение белорусских трудящиеся в союзе с польским рабочим классом и крестьянством^[18] и отличалась стремительным ростом своих рядов: к началу 1927 г. в течение неполного года она объединила около 100 тыс. человек^[19]. Деятельность громады оказала глубокое влияние на массы белорусского крестьянства, значительная часть которого и после запрета этой организации при выборах в сейм отдала свои голоса кандидатам, отстаивавшим ее революционно-демократическую программу.

В 1928—1931 гг. организатором крестьянских масс в центральных и восточных воеводствах Польши на платформе свержения правительства помещиков и капиталистов, за союз с рабочим классом выступала партия Левое крестьянское объединение «Самопомощь». Она образовалась из левых, недовольных умеренной политикой руководства групп партии Стронництво хлопске (СХ) при поддержке КПП и деятелей запрещенной Независимой крестьянской партии и насчитывала, несмотря на административный и полицейский террор, которому подвергались не только активисты, но и рядовые члены этой партии, 10 тыс. членов^[20].

На западноукраинских землях в сотрудничестве с коммунистами легально действовала до 1932 г. революционно-демократическая национально-освободительная организация Украинское рабоче-крестьянское объединение «Сельроб», влияние которого, весьма значительное на Волыни, ослаблялось внутренней борьбой и расколом^[21].

Впечатляющим свидетельством политической зрелости трудящихся были достижения революционных группировок при выборах в сейм и в органы местного самоуправления в первые годы «санации», хотя их количественные результаты в обстановке подполья компартии и жестоких репрессий против связанных с ней легальных организаций лишь частично отражали масштабы революционного влияния в массах.

Крупных успехов добилась КПП на выборах 1927 г. в городские советы Варшавы и Лодзи, во время которых коммунисты получили соответственно более 70 тыс. и 58 тыс. голосов (19 и 23%), несмотря на то что легально выдвинутые революционные списки накануне выборов были объявлены недействительными^[22]. Свыше 900 тыс. голосов, в том числе 300 тыс. на аннулированные списки, собрали КПП и связанные с ней легальные революционные партии на парламентских выборах 1928 г. (В 1922 г. за коммунистов было подано 132 тыс. голосов.)^[23] В тяжелейших условиях коммунисты одержали победу в ведущих промышленных центрах (Варшава, Лодзь, Домбровский бассейн), в ряде случаев оставив позади ППС и другие легальные партии. В Домбровском бассейне коммунистический список, собрав 35% голосов, оказался на первом месте^[24].

В результате выборов 1928 г. подпольная компартия имела в сейме свою коммунистическую фракцию (7 депутатов), с которой сотрудничали 12 депутатов Белорусского крестьянско-рабочего клуба, «Сельроба», Левого крестьянского объединения «Самопомощь»^[25].

В открытом выступлении диктатуры Ю. Пилсудского на стороне имущих классов были заложены предпосылки разрыва с ним также и нереволюционных левых партий, в программах которых проблема социальных преобразований, хотя и неодинаково понимаемых, занимала определенное и даже значительное место. ППС провозглашала своей конечной целью замену капиталистического строя социализмом, считая основным методом социального переустройства парламентские реформы. В майском перевороте с его лозунгами «оздоровления» («санации») экономической и политической жизни она хотела видеть шаг в соответствующем ее целям направлении^[26]. В программе ПСЛ — «Вызволене» 1925 г. в общих чертах говорилось о «переустройстве социального строя в духе справедливости»^[27]. Стронництво хлопске (СХ), выделившееся из ПСЛ — «Вызволене» в начале 1926 г., провозглашало своей программной целью «искоренение в Польше паразитических классов, таких, как помещики, капиталисты, спекулянты, посредники и т. п.»^[28]. Эти партии, правда порознь, добивались проведения в жизнь радикальной аграрной реформы, взыскания налогов с имущих, ликвидации безработицы, расширения и последовательного применения трудового и социального законодательства.

Но решающим для характера будущих взаимоотношений режима «санации» и поддержавших его сначала партий, которые представляли реформизм в рабочем движении и немалую часть политически организованного крестьянства, стал вопрос о судьбе парламентаризма и связанной с ним системы организации общества.

Нереволюционные рабочие и крестьянские партии, видевшие в парламенте основной инструмент социально-экономических преобразований, считали получение парламентского большинства магистральным направлением своей деятельности. После переворота они добивались роспуска сейма и проведения новых выборов, которые, как они считали, дадут им перевес над скомпрометированными правыми группировками. Однако режим «санации» не был заинтересован в создании сильного и авторитетного сейма с преобладанием левых партий. Он не только игнорировал требование новых выборов, но с первых дней развернул наступление на суверенитет и законодательные функции высшего органа власти. Законом от 2 августа 1926 г. в конституцию были внесены изменения, согласно которым президент получил право издавать распоряжения, обладающие силой закона. Из ведения парламента изымалось и передавалось президенту право решения о роспуске палат; ограничивались полномочия сейма при утверждении бюджета. Наконец, со времени переворота сейм и политические партии, в том числе и поддерживавшие режим, лишились присущей им в нормальных условиях роли при формировании исполнительной власти. Правительства теперь не создавались на основании парламентского большинства, а их состав предлагался Ю. Пилсудским, обладавшим в этих вопросах по существу диктаторскими полномочиями. Недоверие, выраженное парламентом кабинету, на практике не означало его отставки.

«Санации» удалось ограничить, а затем (после 1935 г.) и свести на нет роль партий как структурных элементов парламента. Это свидетельствовало об углублении кризиса парламентаризма, но само по себе не привело к устранению оппозиционных партий из системы политической организации общества и к унификации этой системы под эгидой правящей группировки.

Вопрос о теоретических построениях пилсудчиков в этой области, по-видимому, нуждается в специальном рассмотрении. Предварительно можно считать, что они ограничивались абстрактной формулировкой общего принципа главенства над всем государства и его доминирующей роли в организации общества. Логически подобная система предполагала интеграцию масс в структуру всеохватывающего государства. Реально же эта задача, требовавшая для своего решения новых форм и методов общественной организации, как и связанный с нею вопрос о судьбе политических партий, у пилсудчиков оставалась открытой.

После переворота Ю. Пилсудский в одних случаях говорил о необходимости создания «единого фронта с самым широким партийным диапазоном», в других — о намерении «натравить» партии одну на другую, подорвать их центральные руководства и таким путем лишить их реальной силы^[29].

Невнимание к проблеме организации масс, в которой концентрировалась основная тенденция политического развития в период общего кризиса капитализма, и недооценка роли партий в этом процессе свидетельствовали о том, что в мировоззрении группировки Ю. Пилсудского преобладал отживающий стереотип политической культуры, характерный для периода до восстановления независимого государства и предполагавший организационную аморфность и пассивное повиновение масс. Конечно, это не означает, что развивавшиеся элементы массовой политической культуры, которые проявляли себя, в частности, в деятельности политических партий рабочего класса и крестьянства, не оказывали влияния на идеологию и особенно на политику «санации».

Группировке, захватившей власть, первоначально рисовался весьма несложный путь включения значительной части рабочих и крестьянских масс в орбиту «санации». Представлялось, что это окажется возможным путем фактического подчинения государственному аппарату ППС, СЛ — «Вызволене» и партии Стронництво хлопске. Влияние многочисленных сторонников Ю. Пилсудского в этих партиях составляло в то время, как подчеркивает польский исследователь^[30], главный политический капитал его группировки. Расстановка социально-политических сил в дни майского переворота как будто благоприятствовала созданию из массовой базы этих партий прочной опоры «снизу» для нового режима и использованию в интересах «санации» их организационного аппарата.

Но уже первые антидемократические акты «санации» осложнили для нее такой путь овладения массами. Лишение партий возможности при урезанных полномочиях сейма прийти к власти обычным, парламентским путем закрывало перед нереволюционными рабочими и крестьянскими партиями ту перспективу, которая в их понимании должна была привести к осуществлению намеченных стратегических целей. Это стимулировало переход в оппозицию и превращение их вместе с их массовой базой в силу, представляющую потенциальную опасность для нового режима.

Неудача интеграции поддержавших переворот партий в создаваемую государственную структуру привела к попыткам добиться этого с помощью подрывной работы просанационных элементов внутри партий левой парламентской оппозиции. Сторонникам Ю. Пилсудского в ППС не удалось получить большинства в центральном руководстве партии или подчинить своему влиянию классовое профсоюзное движение. Тогда в октябре 1928 г. они объявили о создании новой партии, которую по аналогии с наименованием раскольнической фракции, образованной Ю. Пилсудским в 1906 г., назвали ППС — прежняя революционная фракция. Первоначально инициаторы раскола, уповая на былой авторитет Ю. Пилсудского в рядах социалистов, рассчитывали повести за собой основные массы ППС. Используя негласную поддержку полиции и государственной администрации, они в то же время выступали с критикой капитализма и даже допускали дозированную антиправительственную демагогию, пытаясь присвоить своей партии роль единственного организатора масс на платформе реформистского социализма^[31], от которого в действительности они отступили в пользу классового солидаризма, специфически выраженного в пилсудчиковских идеях государства как надклассового фактора, и замены классовой структуры общества делением его по профессиональным группам независимо от классовой принадлежности^[32].

Раскол в ППС приобрел верхушечный характер, сократив, например, на 75 парламентский клуб партии, но незначительно затронул ее массовую базу. ППС — прежняя фракция не смогла стать массовой партией. Ее центральное руководство, как отмечалось в документах министерства внутренних дел Польши, не приобрело сколько-нибудь широких контактов с периферией и испытывало хронический недостаток кадров для работы с массами^[33]. Уже в начале 30-х годов эта партия вступила в полосу упадка. Образованный ею профцентр, хотя сначала и насчитывал около 50 тыс. членов^[34], не мог, как понимали лидеры «санации», составить серьезной конкуренции руководимым ППС профсоюзам^[35].

Аналогичными были последствия выделения из Национальной рабочей партии (НПР) просанационной политической организации НПР-левицы и разрыва с профцентром НПР — Польским профсоюзным объединением — некоторых отраслевых профсоюзов, высказавшихся за сотрудничество с правительством. В 1929 г. эти группы включали 18,7 тыс. членов, в то время как Польское профсоюзное объединение насчитывало 124 тыс. плативших взносы членов^[36].

Проблему расширения своей общественной платформы за счет рабочего класса «санация» пыталась первоначально решить путем подчинения профессиональных организаций непосредственно государственному руководству. В конце 192(5 г. правительством было проведено совещание по вопросам труда и при совете министров создана совещательная комиссия труда, в которую были приглашены представители крупнейших профсоюзных центров. Коммунистическое движение расценивало эту инициативу как «первый решительный шаг в сторону фашизации профсоюзов», как стремление «санации» оформить фашистскую диктатуру^[37]. Эти меры действительно принимались вслед за важными решениями итальянского фашистского правительства по «огосударствлению» профсоюзного движения^[38] и, по-видимому, в какой-то мере были заимствованы оттуда. Но «санации» не удалось оторвать профсоюзы от прежней политической ориентации. По мере усиления оппозиции со стороны партий, с которыми были связаны профцентры, их представители выходили из комиссии труда, которая в середине 1928 г. окончательно распалась^[39].

Малоэффективным оказался также опыт создания правящей группировкой собственных профсоюзных центров — псевдосиндикалистской Генеральной федерации труда и Конфедерации профсоюзов, объединившей так называемые экономические организации, — насчитывавших в 1929 г. соответственно 24,3 тыс. и 8 тыс. членов. Эти малочисленные, идейно неоднородные и враждовавшие между собой из-за массовой базы организации, как и раскольнические группы из классовых и национально-солидаристских профсоюзов, конечно же, не могли задавать тон в профсоюзном движении. Правда, к началу 30-х годов удалось преодолеть раздробленность просанационных профсоюзов, которые слились в единый центр — Союз профессиональных союзов. Но и тогда они насчитывали немногим более четверти профессионально организованных рабочих (27,4%)^[40] и не вошли в противоположность фашистским профсоюзам в Италии в систему государственных органов. В таком положении они не могли обеспечить правящей группировке всеобъемлющего контроля над рабочим классом, большая часть которого находилась в сфере влияния оппозиционных режиму сил.

Большое значение приобрела для «санации» задача завоевания на свою сторону основных масс крестьянства. Главные усилия наряду с соответствующей обработкой немалочисленного крестьянского контингента в такой, например, пилсудчиковской организации, как Стрелецкий союз, правящая группировка направила на подчинение себе крестьянских партий и связанных с ними общественных организаций.

«Санации» удалось в первые же годы установить контроль над большинством товариществ сельскохозяйственных кружков, которые руководили разнородными хозяйственными, общественными и культурными организациями в деревне. Успеху в этом деле, по-видимому, способствовало то, что экономическая деятельность кружков строилась при финансовых дотациях государственных органов. Администрация широко пользовалась методами экономического давления для вытеснения из руководства кружков представителей оппозиционных крестьянских партий. В некоторых товариществах ведущую роль играли помещики, что заранее определило просанационную ориентацию таких организаций. Наконец, система товариществ, сельскохозяйственных кружков еще сохраняла на себе отпечаток региональной раздробленности. Естественная в условиях восстановленного государства интеграционная тенденция была использована «санацией» в целях унификации всей системы под своим контролем. В сельскохозяйственных кружках состояло 250 тыс. крестьян. Однако овладение руководством столь многочисленной организацией не обеспечило правящей группировке доминирующего положения в деревне. Деятельность экономических товариществ не могла оказать решающего влияния на умонастроения крестьянских масс, которые из-за недостатка средств не имели возможности широко применять пропагандируемые кружками методы хозяйствования. К тому же в унифицированных организациях повысился удельный вес помещичьих элементов, что делало их в глазах крестьян менее авторитетными^[41]. Поэтому решающее слово в формировании политического облика деревни принадлежало, как показало будущее, крестьянским партиям.

Стремясь подчинить себе крестьянское движение, «санация» исходила из первоначально сугубо парламентского характера крестьянских партий, которые не только связывали с парламентом осуществление своих конечных целей, но и сильно зависели от нормального функционирования парламентской системы в текущей партийной работе. Их политическая активность и материальные средства в большой мере определялись величиной парламентских клубов. В отличие от других партий членские взносы здесь не давали достаточных средств для содержания необходимого партийного аппарата, поэтому депутаты сейма выполняли большую долю пропагандистской и организационной работы на местах. Парламентские диеты депутатов составляли важный источник материальных средств крестьянских партий. Предполагалось, что при такой специфике, в обстановке растущего давления «санации» на сейм и ее прямого вмешательства в ход парламентских выборов, крестьянские партии или отдельных их деятелей под угрозой ослабления их парламентских позиций удастся склонить к сотрудничеству с правительством^[42]. Для этого правящая группировка пыталась переманить на свою сторону наиболее видных представителей крестьянского движения, способных по ее расчетам изменить политическую ориентацию своих партий^[43]. В пользу подобных замыслов как будто складывалась экономическая конъюнктура, позволившая правительству в первые годы придерживаться планов принятой аграрной реформы, что на какое-то время создало иллюзию выполнения требований крестьянских партий.

При поддержке и инспирации «санации» в крестьянских партиях активизировались группы сторонников сотрудничества с режимом. Но ни одной из них не удалось повлиять на ориентацию крестьянских партий в целом, ибо подчинение «санации» означало бы отрицание основных принципов крестьянского движения и поставило бы под вопрос само существование представлявших его партий. Образованные же просанационными элементами в результате раскола в «Пясте» (1927 г.)^[44] и в Стронництве хлопском (1928 и 1930 гг.)^[45] партии и группы не смогли повести за собой массы и потому были обречены на короткое и неприметное существование: крестьяне относились с недоверием к организациям, за которые агитировали государственные чиновники.

Обострение отношений с правящей группировкой усилило интеграционные тенденции в крестьянском движении, что привело к объединению его самых крупных партий — «Пяст», «Вызволене» и Стронництво хлопске — в единое Стронництво людове, которое, несмотря на чинимые правительством трудности, оставалось на протяжении межвоенного периода массовой партией, обладавшей внушительными позициями в крестьянском самоуправлении и способной на организацию в широком масштабе внепарламентской борьбы против режима.

Таким образом, диктатура «санации» в Польше не привела к полному разрушению системы буржуазного парламентаризма. Лишив парламент его роли высшего органа власти, она оказалась не в силах ликвидировать характерную для буржуазно-демократического строя многопартийную систему организации общества, благодаря чему рабочее движение и крестьянское движение сохранили свои политические организации, выступавшие против реакционной диктатуры, за восстановление и развитие демократии.

1. Zarnowski J. Społeczeństwo Drugiej Rzeczypospolitej 1918—1939. Warszawa: Państwowe Wydawnictwo Naukowe, 1973, s. 97—98, 176. ↑

2. Warski A. Demokracja «na baczność». Wybór pism i przemówień. Warszawa: Książka i Wiedza, 1958, t. 2, s. 76—90. ↑

3. Тольятти П. Лекции о фашизме. М.: Политиздат, 1974, с. 11. ↑

4. Garlicki A. Pilsudczycy — sanacja. — Nowe Drogi, 1978, № 9, s. 80— 81. ↑

5. Piłsudski J. Pisma zbiorowe. Warszawa: Instytut Józefa Piłsudskiego, 1937, t. VIII, s. 330-331. ↑

6. Wapiński R. Próba konsolidacji polskich klas posiadających pod hegemonią Narodowej Demokracji w latach 1918—1926. Dzieje burżuazji w Polsce. Ossolineum, 1974, t. 1, s. 255. ↑

7. Próchnik A. Pierwsze piętnastolecie Polski niepodległej. Zarys dziejów politycznych. Warszawa: Książka i Wiedza, 1957, s. 217. ↑

8. Цит. no: Landau Z., Tomaszewski J. Zarys historii gospodarczej Polski 1918—1939. Wydanie trzecie. Warszawa: Książka i Wiedza, 1971, s. 194. ↑

9. Piłsudski J. Pisma zbiorowe, t. IX, s. 18, 22, 24. ↑

10. Kowalski J. Zarys historii polskiego ruchu robotniczego 1918— 1939. Warszawa: Książka i Wiedza, 1962, cz. 1, s. 348. ↑

11. Czerwony Sztandar, 30.VI.1926. ↑

12. Świetlikowa F. Liczebność okręgowych organizacji KPP w latach 1919—1937. — Z pola walki, 1970, № 2, s. 183—201. ↑

13. Kowalski J. Trudne lata. Problemy rozwoju polskiego ruchu robotniczego 1929—1935. Warszawa: Książka i Wiedza, 1966, s. 61. ↑

14. PPS-Lewica 1926—1931. Materiały źródłowe. Warszawa: Książką i Wiedza, 1963, s. 38—40. ↑

15. Hass L. PPS-Lewica 1926—1931. Najnowsze Dzieje Polski. Materiały i studia z okresu 1914—1939. Warszawa: Państwowe Wydawnictwo Naukowe, 1961, t. IV, s. 59—99. ↑

16. Materiały źródłowe do historii polskiego ruchu Ludowego. Warszawa: Ludowa Spółdzielnia Wydawnicza, 1967, t. II, s. 173—174. ↑

17. Dymek В. Niezależna Partia Chłopska. 1924—1927. Warszawa: Książka i Wiedza, 1972, s. 283, 287. ↑

18. Полуян В., Полуян И. Революционное и национально-освободительное движение в Западной Белоруссии. Минск: Госиздат БССР, 1962, с. 82—83, 88—94. ↑

19. Bergman A. Białoruska Włościansko-robolnicza Hromada 1925— 1927.— Z pola walki, 1962, № 3, s. 93. ↑

20. Szaflik J. R. Z dziejów Zjednoczenia lewicy chłopskiej «Samopomoc» 1928—1931. Warszawa: Ludowa Spółdzielnia Wydawnicza, 1968, s. 51—53. ↑

21. История Украинской ССР, Киев: Наукова думка, 1969, т. 2, с. 463—464. ↑

22. Kowalski J. Zarys historii…, s. 377. ↑

23. Ibid., s. 401. ↑

24. Nowy Przegląd, 1928, № 25, s. 117. ↑

25. Próchnik A. Op. cit., s. 282, 285. ↑

26. Tymieniecka A. Polityka Polskiej Partii Socjalistycznej w latach 1924—1928. Warszawa: Książka i Wiedza, 1969, s. 165. ↑

27. Materiały źródłowe do historii polskiego ruchu ludowego. Warszawa: Ludowa Spółdzielnia Wydawnicza, 1967, t. II, s. 122. ↑

28. Ibid., s. 177. ↑

29. Baranowski W. Rozmowy z Piłsudskim 1916—1931. Warszawa: Instytut Józefa Piłsudskiego, 1938, s. 198; Borejsza J. W. Marsz na Warszawę — wersja włoska. — Polityka, 1973, № 2 (828). ↑

30. Zamowski J. Struktura i podłoże społeczne obozu rządzącego w Polsce w latach 1929—1939. Najnowsze dzieje Polski 1914—1939, 1966, t. X, s. 68. ↑

31. Centralne Archiwum (CA) КС PZPR, 121/1—2, 1929, p. 2; 1930, p. 1. ↑

32. Tymieniecka A. Op. cit, s. 281. ↑

33. Archiwum Akt Nowych (AAN), Ministerstwo Spraw Wewnętrznych, t. 849, k 179—180, 216. ↑

34. Hass L. Układ sił i zasięg oddziaływania ruchu zawodowego wśród klasy robotniczej w latach Drugiej Rzeczypospolitej. — In: Polska klasa robotnicza, Warszawa: Państwowe Wydawnictwo Naukowe, 1973, t. IV, s. 164. ↑

35. AAN, Ze zbiorów zespołów szczątkowych, t. 70. k 2, 54. ↑

36. Hass L. Układ sił…, s. 164; Pazdziora M. Górnośląska Narodowa partia robotnicza po zamachu majowym 1926—1937. Katowice: Śląski Instytut Naukowy, 1975, s. 216. ↑

37. CA КС PZPR, mf. 2051, poz. 3, k 40—43, poz. 10, k. 84—85. ↑

38. Лопухов Б. P. История фашистского режима в Италии. М.: Наука, 1977, с. 76—80. ↑

39. AAN, Ze zbiorów zespołów szczątkowych, t. 72, k. 81, 132. ↑

40. Hass L. Układ sił…, s. 166. ↑

41. Zarys historii polskiego ruchu ludowego 1918—1929. Warszawa: Ludowa Spółdzielnia Wydawnicza, 1972, t II, s. 272—279. ↑

42. AAN, Ze zbiorów zespołów szczątkowych, t. 69, k. 177; t. 70, k. 212. ↑

43. Ibid., t. 69, k. 167. ↑

44. Szaflik J. R. Polskie Stronnictwo Ludowe Piast 1926—1931. Warszawa: Ludowa Spółdzielnia Wydawnicza, 1970, s. 130—148. ↑

45. Więzikowa A. Stronnictwo Chłopskie (1926—1931). Warszawa: Ludowa Spółdzielnia Wydawnicza, 1963, s. 106, 239—244. ↑