2. Общая семантика: от «неаристотелевской логики» к апологии капитализма

Определение общей семантики

Признанным основателем философии общей семантики был натурализовавшийся в США польский инженер А. Кожибский (1889—1950). Представители этого философского направления, группирующиеся вокруг Института общей семантики (основан в США в 1937 г.), Международного общества общей семантики и журнала «ЕТС» («И так далее»), существующих с 1942 г., как правило, представляют собой дилетантов в философии, сумевших, однако, привлечь к своим трудам значительное внимание их общедоступностью и внешней актуальностью. Это математик А. Рапопорт, экономист и социолог Стюарт Чейз, лингвист С. Хайакава и др.

«Общая семантика, — писал А. Кожибский, — не является «философией», или «психологией», или «логикой» в обычном смысле. Общая семантика объясняет и учит, как более эффективно использовать нашу нервную систему» (192, стр. VI). Но поскольку средства для такого «эффективного использования» черпаются из критического анализа языка, т. е. значений слов, используемых в повседневном общении и воздействующих на поведение людей, общая семантика полностью вписывается в систему неопозитивизма, будучи родственна лингвистической разновидности последнего. Родственна и их техника: анализ языка подразумевает исследование цепи явлений, содержащей факт (референт), нервную систему, язык, нервную систему и действие. Иначе говоря, факт через нервную систему воздействует на языковую форму, а она, вновь преломляясь через нервную систему, рождает действие. Задачи общей семантики, согласно Кожибскому, состоят здесь в том, чтобы (1) помочь людям правильно мыслить; (2) совершенствовать способы общения отдельных лиц и социальных групп; (3) на этой основе излечивать душевные заболевания и соблюдать умственную гигиену. А следовательно, семантика приобретает функции универсальной общественной дисциплины, которая должна путем изучения и уточнения смысла употребляемых людьми слов осуществить настоящую революцию в человеческих отношениях и разрешить все «роковые проблемы» общественной жизни. В рамках этой общей задачи происходит и определенное разделение труда. А. Кожибский и С. Хайакава формулировали ведущие методологические принципы общей семантики; Ст. Чейз пытался применить эти принципы к пониманию общества; А. Рапопорт, пришедший к общей семантике позднее их, сближает ее с некоторыми аспектами современного естественнонаучного знания, в частности с операционализмом.

Уже сейчас мы можем отметить, что исследование значений слов обычного языка в их влиянии па поведение людей составляет важную задачу философии, социологии, социальной психологии, прикладной лингвистики. Но очевидно и то, что следует усомниться в осуществимости тех задач, которые ставили перед общей семантикой ее адепты, именно семантическими средствами. Как и всякая «панацея», общая семантика явно недостаточна для сколько-нибудь радикальных социальных преобразований: для этого необходима материальная сила.

Принципы общей семантики

В основе процедур общей семантики лежит концепция, требующая создания новой, «неаристотелевскои логики» с ее принципами, решительно противостоящими обычной, традиционной логике. Основываясь на гипотезе Сепира — Уорфа, общие семантики выдвигают тезис, что каждый язык имеет свою логику и свою «метафизику». Аристотель описал в своей логике не что иное, как логическую структуру древнегреческого языка, а представив его в качестве языка вообще, он создал систему, претендовавшую на звание логики вообще. Ее основная особенность (и основной недостаток) состоит, по мнению Кожибского, в том, что она пользуется «двухоценочной ориентацией», вытекающей из структуры европейских языков. «Стремление видеть вещи в свете лишь двух оценок — «положительно и отрицательно», «хорошо и плохо», «жарко и холодно», «любовь и ненависть» — можно назвать двухоценочной ориентацией», — передает эту мысль Хайакава^[1].

Однако уже отсюда видно, что критика аристотелизиа основана на недоразумении. «Двухоценочная ориентация» аристотелевской логики — это на деле ее двузначность: высказывания оцениваются в этой системе (да и во многих других) по принципу «истинно — ложно». Причем формулируемая здесь дихотомия сопоставляет только эти оценки по принципу «да — нет». Поэтому она никогда не формулирует альтернативу «хорошо — плохо», но только «хорошо — не хорошо». Сказать, что A-логика (так Кожибский обозначает аристотелевскую логику) заставляет нас выбирать лишь оценку «хорошо» или «плохо», все равно что сказать, будто она заставляет нас выбирать между суждениями «роза красна» и «роза бела». Но закон противоречия формальной логики заставляет нас признать, что суждения «роза красна» и «роза не красна» не могут одновременно быть истинными; закон исключенного третьего говорит, что роза может быть либо красна, либо не красна — «третьего не дано». Какова она на самом деле — белая, красная или желтая, — говорит не логика, а опыт. Опыт же говорит нам, какую оценку и в какой системе квалификации мы должны принять — хорошо, плохо, посредственно или отлично. Логике здесь просто нечего сказать.

Можно сказать, что критика аристотелевской логики общей семантикой в какой-то мере основана на признании ошибочности ее метафизических интерпретаций, по эта сторона дела совершенно теряется за вздорными нападками на формальную логику, как таковую. Это видно из принципов общей семантики, обычно представляемых в виде такой системы: (1) основные принципы — неидентичности, не-всего, саморефлексии; (2) рабочие предписания— индексы, даты «и так далее» (etc); (3) предписания обеспечения (safety devices) — кавычки и дефисы.

Принцип неидентичности представляет собой по существу отрицание закона тождества формальной логики и имеет два аспекта. С одной стороны, он говорит о том, что «ни один индивид, «объект», «событие» и т. д. не может быть «тем же самым» от одного момента к другому»^[2], с другой — выражается в формуле: вещи нетождественны словам, обозначающим их. Иными словами, полное содержание принципа состоит в том, что принципиально невозможно выразить постоянно изменяющийся, текучий, динамический мир с помощью статических понятий и выражающих их неизменных слов. В этой связи общая семантика выступает как крайний релятивизм. Вслед за Кратилом и скептиками Кожибский заявляет, что «объективный уровень» действительности не может быть выражен словами; «мы должны указывать пальцем и молчать, иначе мы никогда не достигнем этого уровня»^[3].

Принцип не-всего означает, что познание воспроизводит объект не полностью, а лишь какие-то частные его свойства, фиксируемые в понятии и слове. «Карта не представляет всей территории»— так зачастую выражают общие семантики эту достаточно тривиальную мысль.

Принцип саморефлексии означает, что, коль скоро мы высказали какую-то мысль о действительности, дальнейший наш анализ может иметь дело только с этим высказыванием, представляя собой «карту карты». Иначе говоря, процесс-познания есть процесс создания метаязыков, т. е. языков, говорящих о языках и постоянно удаляющихся от объективной действительности. Принцип саморефлексии находит свое развитие в теории абстракции, развитой в общей семантике.

Осуществление основных принципов требует, чтобы объекты обозначались нумерическими и временными индексами. К каждому высказыванию или совокупности их следует добавлять «и т. д.», что должно означать, что никакое рассуждение нельзя считать законченным (отсюда и название журнала общей семантики — «ЕТС»). Слова следует заключать в кавычки, дабы показать, что каждое понятие имеет индивидуальный характер и одни и те же термины могут для разных людей означать нечто различное. Для того чтобы исключить возможность противопоставления неразрывно связанных объектов, следует применять дефис: «элементалистские» термины, такие, как «материя» и «сознание», «пространство» и «время», «причина» и «следствие», следует писать «материя-сознание», «пространство-время», «причина-следствие». Таковы технические средства «А-логики».

Теория абстракции в общей семантике

Но что означают, собственно, все эти ухищрения? Рассмотрим их в связи с теорией абстракции, построенной в рамках общей семантики. В теории абстракции, разработанной Кожибским и принятой всем направлением, выделяются различные «уровни абстракции». «Объективный уровень» действительности есть «объективный мир» как совокупность «событий». На этом уровне мы встречаем только «сумасшедшую пляску «электронов», которая в каждый неповторимый момент различна и, как известно, состоит из чрезвычайно сложных динамических процессов очень тонкой структуры, испытывающих воздействие всей Вселенной и реагирующих на нее, неразрывно связанных со всем и от всего зависящих»^[4]. Бесконечное многообразие свойств каждого события — по знаменитому принципу Козьмы Пруткова — заставляет нас признать, что нельзя объять необъятное. Все, что мы можем сделать, — это абстрагироваться от этого многообразия и построить «научный объект» — абстракцию макроскопического уровня, или «первую абстракцию». Этот объект будет уже обладать конечным числом характеристик, могущих быть так или иначе выраженными знаками. Дальнейшее абстрагирование создает новые абстрактные объекты, обладающие все меньшим числом свойств и выражаемые все более абстрактными терминами.

В этой теории находят выражение все принципы общей семантики: слова (а только их мы и знаем) не тождественны вещам, а значит, мы не обладаем знанием о действительности, как таковой. Слово не выражает «всего», и чем выше абстракция, тем меньше мы говорим об объектах. Значит, следует воздерживаться от абстракций — они пустые слова. Абстракция — это «слово о словах», а не о действительности, и потому всякий спор об абстракциях есть спор словесный. Для того чтобы таких споров избежать, надо «искать референт», т. е. тот «объект опыта», от которого мы начали наше восхождение по «лестнице абстракций».

Нетрудно убедиться в сугубой ограниченности и философской неоригинальности этой конструкции. Общая семантика по существу принимает принцип чувственной верификации логического позитивизма, признавая бессмысленными все термины и высказывания, не имеющие непосредственного чувственного эквивалента. Однако ее адепты не замечают при этом тех трудностей, которые встают перед чувственной верификацией и были установлены еще логическим позитивизмом Венского кружка. Как известно, последний был уже вынужден внести в свою доктрину существенные изменения, подорвавшие его исходные догматические основы и послужившие причиной перехода на семантическую стадию развития неопозитивизма, т. е. к семантическому анализу, сменяющему логический^[5]. «Семантический» анализ общей семантики до конца остается на уровне чувственной верификации, сменяясь «операциональным» анализом лишь в работах А. Рапопорта.

Социальная функция общей семантики

Это невнимание к теоретическим затруднениям, весьма распространенное среди общих семантиков не только в тридцатые годы, в период расцвета этой школы, но и позже, можно объяснить тем, что основная функция общей семантики — не теоретическая, а практическая, в первую очередь социальная. В тридцатые годы философы, лингвисты, социальные психологи, политические деятели впервые начинают серьезно задумываться над ролью и значением пропаганды в обществе, над способами манипулирования сознанием людей. В континентальной мысли Европы эта проблематика еще в двадцатые годы порождает социологию познания (М. Шелер, К. Маннгейм); в Англии и США наряду с социологией познания, распространившейся в тридцатые годы, ею занимаются и общие семантики, и представители английской лингвистической философии. Поэтому было бы неточно подобно А. Шаффу сводить дело к тому, что «вместе с гитлеризмом проявляется усиленный интерес к влиянию пропаганды на общественное мнение, к влиянию способов взаимопонимания людей на их установки и поступки»^[6]. Манипулирование общественным мнением задолго до того стало важным аспектом политической жизни капиталистических стран, и прежде всего Соединенных Штатов. На самой поверхности американской жизни обнаруживается такого рода деятельность: буржуазная пресса, реклама, кино, затем радио и телевидение. Они сравнительно быстро стали предметом исследования социологии и социальной психологии^[7] (см. 10, гл. 19).

Что же касается общей семантики, то ее представители пошли в своей работе по двум направлениям. Одно из них—изучение влияния языка на правильность мышления, на поведение, на формирование культуры в современном обществе, исследование патологии языка и вызываемого им поведения, эффективности различных языковых форм и т. д. Все это важная, но, конечно, не относящаяся к философии область деятельности. Другое — собственно идеологическое использование принципов и техники общей семантики в интересах защиты существующего капиталистического общества «семантическими» средствами. Так, Ст. Чейз использует принципы общей семантики для того, чтобы показать, что в политике люди часто вступают в конфликты из-за неправильного словоупотребления и трудностей в понимании, вызванных таким словоупотреблением.

Наиболее частая ошибка здесь, как он считает, состоит в том, что «абстрактные термины персонифицируются, чтобы стать жгучими, борющимися реальностями»^[8]. Из-за абстракций, таких, как «отечество», «нация», «закон», «прогресс», «коммунизм», «фашизм», «свобода», «труд», «капитал» и т. д., люди борются, как будто это реальные вещи.

Обратим внимание прежде всего на сам подбор терминов, «разоблачить» пагубную роль которых хотел Чейз. Это понятия, теснейшим образом связанные с политической жизнью и классовой борьбой в современном мире. Лишение их содержания, осуществляемое на основе принципов общей семантики, ликвидирует их социальную роль — роль ориентиров в общественной деятельности классов, партий, отдельных лиц.

Сведение этих понятий к бессодержательным абстракциям, практикуемое Чейзом^[9], просто скрывает от нас факт многослойного и многомерного строения человеческого общества, каждый из уровней которого требует исследования его в рамках единства многообразных социальных отношений.

Если же эти отношения, включающие различные виды социальных конфликтов— войны, революции, стачки, теоретические споры о судьбах общества и их практические последствия, выступают следствием языковых разногласий и взаимного непонимания, как считают адепты общей семантики, то средством их устранения естественно было бы считать совершенствование языка. «Если бы знание семантики было всеобщим, — писал Чейз, — и люди старались бы избежать неудач в общении, то такая катастрофа едва ли могла бы разразиться»^[10]. Ведь тогда не возникало бы «неправдоподобных понятий», из-за которых люди воюют между собой.

Таким образом, Чейз основывает социальное применение семантики на двух положениях: во-первых, это номиналистическое сведение абстракций к словам, обозначающим группы сходных индивидуальных объектов; во- вторых— убеждение, что средство избежать социальных катастроф есть языковая терапия и устранение персонификации абстракций. Первое из положений неоригинально, являясь наследием эмпиризма прошлого. Второе, разделяемое общей семантикой с лингвистической философией, просто ошибочно, ибо в нем вещи ставятся с ног на голову. Известно, что слова действительно могут быть источником взаимного непонимания, а потому и поводом для конфликтов. Однако для того, чтобы конфликт вспыхнул, должны быть гораздо более глубокие объективные основания, чем одно лишь непонимание. Последнее как бы наслаивается на исходную материальную основу конфликта, выявляя, а иногда и маскируя ее.

В работах зарубежных и советских марксистов убедительно показаны логическая несостоятельность и апологетический социальный смысл этих установок^[11]. Хорошо выразил их социальный смысл М. Корнфорт, говоря, что «там, где существует действительная тирания — а тирания монополистического капитала достаточно реальна, — никто не может оказать ему лучшей услуги, чем сказать, что она не существует, что это просто фраза и что людей порабощают не другие люди, а употребляемые ими слова»^[12]. А ведь именно таков смысл книги Ст. Чейза «Тирания слов»!

Но есть у этого вопроса и иная сторона. В жизни общества существует немало конфликтов, возбуждаемых или усугубляемых именно словами. Слово лечит, но и ранит, оно успокаивает и возбуждает, провоцирует, оскорбляет… И Б. Данэм, давший в своей книге «Человек против мифов» интересный анализ ошибок и злоупотреблений общей семантики, к сожалению, не указал того, что она приложила немало усилий к тому, чтобы разоблачить критикуемый самим Данэмом в следующей же главе его книги миф о том, будто «слова никогда не причинят мне вреда». Это связано, конечно, как с реакционными политическими импликациями общей семантики, производимыми ее сторонниками, так и с тем, что последние склонны утверждать, что только слова причиняют мне вред, и тем превращают правильное в принципе положение в апологетический миф. Но такова ведь диалектика идеологических построений: раздувая и абсолютизируя правильные исходные положения, идеолог превращает их в мифы. Задача реалистической критики — обнаружить эту исходную истину и выявить ее действительный смысл и применимость.

Тогда обнаруживается, что, хотя слова не являются ни единственным, ни основным, ни, может быть, даже существенным источником решающих социальных конфликтов, в некоторых социальных явлениях их роль вовсе не является пренебрежимо малой. Неудивительно, что исследование «силы слова» давно уже не является прерогативой общей семантики. В этой области успешно работают философы-марксисты^[13]. Что же касается итогов общесемантической трактовки проблемы, то они были в известной степени подведены уже А. Кожибским в предисловии ко второму изданию «Науки и здравомыслия» (1941).

А. Кожибский и «поиски референта»

В этом предисловии основоположник общей семантики сетовал на то, что многочисленные «теории значения», или, еще хуже, «значения значения», только запутывают дело. Наиболее развитые из них, основанные на вербалистских рассуждениях о «референтах» и «операциях», потеряли уже всякую ценность именно в силу этого вербализма. Возьмите, говорит Кожибский, фразу «Смит₁ сошел с ума и убил Смита₂». Эта фраза выглядит совершенно понятной, если выразить ее в терминологии «референтов» и «операций»: «референты»— это тело Смита2, нож в руке Смита₁; «операции» — Смит, вонзает нож в сердце Смита₂; Смит₂ падает на землю и корчится в конвульсиях. «Но где же здесь человеческая оценка? Где связь с «умственным здоровьем» и «сумасшествием»? Мы встретились здесь с одной из глубочайших человеческих трагедий, которые в данном случае подразумевают не только акт убийства Смита₂ Смитом₁, но и болезненную, несчастную жизнь Смита), воздействующую на все его жизненные связи и с которой мы должны иметь дело, если мы должны быть людьми и отличаться от обезьян»^[14]. Если же такого рода «методы» используются в воспитании, то они могут оказать самое отрицательное воздействие на мораль. Ориентируясь только па «референты» и «операции», люди теряют моральные принципы. Тогда любовь, например, отождествляется с физиологическим отправлением, что выступает причиной семейных несчастий, промискуитета, снижения нравственных стандартов человечества.

Исходя из этих соображений, Кожибский приходит к выводу, что «теории значения», основанные на «референтах» и «операциях», совершенно неадекватны сложности и тонкости человеческих взаимоотношений. И их воздействие на нервную систему людей пагубно.

Однако А. Кожибский забывает, что этот уничтожающий, но совершенно справедливый приговор относится прежде всего к его собственной системе «неаристотелевской логики». И когда он предлагает в противовес «референтам» и «операциям» свою «теорию оценки, основанную па оптимуме электроколлоидного действия и реакции нервной системы»^[15], он тоже ведь не предлагает никакого выхода, кроме «физиологического отправления», долженствующего быть критерием социальных действий, да еще и неспособного к тому же, по крайней мере на современном этапе развития физиологии, выяснить социальное, «человеческое» значение физиологических реакций.

От общей семантики к операционализму

Высказанные Кожибским соображения несомненно, попадают не в бровь, а в глаз. Итогом этой уничтожающей критики (и даже самокритики) было то, что общие семантики вынуждены произвести определенную переориентировку своей доктрины. Прежде всего за эту задачу берется А. Рапопорт. В своей книге «Операциональная философия» (1953)^[16] он, опираясь на прагматизм, позитивистский семантический анализ (точнее, логический анализ, развитый в рамках Венского кружка) и общую семантику, ставил перед собой цель найти «метод разрешения проблем мышления, чувствования и действия», выступающий в качестве «слияния мысли с волей и действием»^[17]. В нем он видит «оплот против оглупляющего влияния закостенелых идеологий», средство «освобождения от уз предрассудков, догм и устарелой метафизики», хотя в последнем он теперь не так уж уверен, отмечал Рапопорт в предисловии ко второму изданию своей работы^[18].

Следует указать, однако, на непосредственный источник операционализма— концепцию методологии науки, выдвинутую в конце двадцатых годов крупным американским физиком Перси Уильямом Бриджменом (1882— 1965). В своей книге «Логика современной физики» (1927) Бриджмен утверждал, что «под понятием мы имеем в виду не что иное, как совокупность операций; понятие синонимично соответствующему множеству операций»^[19]. Понятия, которые не могут быть представлены в виде такого множества физических млн умственных операций, не имеют смысла и должны быть устранены из научного мышления.

В марксистской критической литературе было уже показано, что операционализм как общая теория физического (или вообще естественнонаучного) звания несостоятелен. В нем используется лишь тот факт, что теоретические конструкции должны быть связаны с экспериментальными операциями, с действиями познающего субъекта. Но абсолютизация этого положения привела Бриджмена, с одной стороны, к недооценке теоретического мышления, и в частности к использованию метода «открытых понятий», т. е. понятий, не определенных полностью относительно экспериментальных операций. С другой — под влиянием прагматизма, нотки которого явственно звучат в операционализме, сами операции начинают пониматься как нечто субъективно ориентированное, а затем даже просто как субъективное, «непосредственный опыт, который включает лишь вещи, существующие в моем сознании, — разнообразные чувственные впечатления и результаты работы мозга»^[20]. Итог этого — солипсистская позиция.

Оба этих аспекта операционализма подвергались критике и в буржуазной философской литературе. Под воздействием критики Бриджмен вынужден был существенно видоизменять свои позиции^[21]. Не учитывая этого, А. Рапопорт провозгласил «операциональную философию» последним словом естественнонаучной методологии, сделав ее, однако, еще более неопределенной и расплывчатой, чем та доктрина, к которой в конце концов пришел Бриджмен. И когда он говорит, что смысл операциональной философии сводится к убеждению, что «значения слов лежат не в самих словах, а в том опыте, который лежит в их основе»^[22], тогда как язык представляет собой «определенный способ организации опыта»^[23], становится очевидно, что вряд ли он может предложить читателю что-либо, кроме старой позитивистско-прагматической теории познания и методологии, на ней основанной.

И все же в его работе имеется одна важная особенность. Он стремился к объединению общей семантики и семантики «академической», или логической, которые столь решительно противопоставлялись их ведущими представителями^[24], с прагматизмом, который, по словам Рапопорта, тождествен по своим исходным теоретическим установкам с первыми двумя. В антропологических и физиологических установках Кожибского, в культурно обусловленном действии как исходном пункте инструментализма Дьюи лежат, думает Рапопорт, возможности «для установления связи между строгой аналитической лингвистической философией «классических» семантиков и активистской, социально приложимой философией операционализма. Точно так же как наука в силу ее приложения к насущным техническим проблемам вчерашнего дня стала столь же мысленно точной, как и практической, философия благодаря ее применению к насущным общественным проблемам наших дней может стать столь же мысленно точной в смысле логических позитивистов, как и практической в смысле Дьюи и других операционалистов»^[25].

Правда, при этом Рапопорт вынужден был по существу отказаться от специфических общесемантических процедур… Более того, кризис общей семантики как той целостной концепции, в качестве которой она выступает в тридцатые годы, привел ее крупнейшего адепта к фактическому отказу от нее. Последнее увлечение А. Рапопорта — «общая теория систем», в которой он ныне видит «мировоззрение и методологию», долженствующие заменить механистические мировоззрение и методологию, непригодные уже в качестве универсальной модели объяснения. «Характерной особенностью этого мировоззрения… является то, что здесь подчеркиваются те аспекты предметов и событий, которые вытекают из общих свойств систем, а не из их конкретного содержания. В силу этого, очевидно, возможности и научная ценность общей теории систем зависят от того, существуют ли в действительности свойства, присущие всем системам, и если да, то можно ли вывести важные результаты из этих свойств»^[26]. Критическое рассмотрение поставленной проблемы заставило А. Рапопорта весьма осторожно высказаться относительно реальных возможностей общей теории систем. Она не дает, пишет он, универсальных математических моделей объяснения; более того, некоторые из систем просто не поддаются математическому описанию. «Поэтому разумнее рассматривать математическую абстрактную теорию систем как существенный вклад в концептуальный багаж современного ученого, а не как метод, который должен затмить все другие методы»^[27].

Показательная ситуация! Философский энтузиазм новообращенного уже не в первый раз побуждает А. Рапопорта искать универсального мировоззрения и метода, на сей раз в общей теории систем. Здравый смысл ученого (а возможно, и воспоминания о печальном опыте неудач общей семантики и «операциональной философии») подсказывает ему, что разумнее видеть в ней весьма полезный, но частный метод научного познания. Нельзя не согласиться именно с этим последним выводом.

* * *

Общая семантика как целостное философское образование в наше время почти полностью утратила свое некогда значительное, хотя и со значительным привкусом сенсации («В Америке семантика стала журналистским словечком», — отмечал А. Рапопорт), влияние^[28]. От ее всеобъемлющих претензий тридцатых годов остается не так уж много. В ранних, «классических» работах А. Кожибского или Ст. Чейза изредка звучали нотки неуверенности или сомнения в абсолютных возможностях общей семантики. Так, Чейз предупреждал, в явном противоречии с собственными установками, что «хороший язык сам по себе не спасет человечества»^[29]; да это и очевидно. Чейз здесь не более чем страхуется от возможных возражений теоретического порядка. Подводя определенный итог применению общесемантических принципов на практике, С. Хайакава признал — в предисловии ко второму изданию своей книги «Язык в мысли и действии» (1949 г., первое издание под заглавием «Язык в действии» вышло в 1941 г.)—фактическую неудачу такого применения. На смену ему приходит более скромная установка: «Когда использование языка приводит в результате… к созданию или усугублению несогласия и конфликтов, что-то неладно с говорящим, слушателем или с обоими вместе»^[30]. Отсюда Хайакава делает «основополагающий» моральный вывод — «что сотрудничество предпочтительнее конфликта»^[31], или, по-русски, «худой мир лучше доброй ссоры». Теряя в силу отказа от строгих тезисов общей семантики в своей экстравагантности и… ошибочности, она теряет и содержательность, превращаясь в набор тривиальностей. Глубокая же основа ошибочного использования языка, лежащая в самих условиях жизни общества, остается для нее недоступной.

Hayakava S. J. Language in Thought and Action. New York, 1949, стр. 221—222. ↑
Korzybski A. Science and Sanity. Lancaster, 1945, стр. XXXI. ↑
Там же, стр. 399. ↑
Там же, стр. 387. ↑
См. Богомолов А. С. Немецкая буржуазная философия после 1865 года. М., 1969, стр. 208—224. ↑
Шафф А. Введение в семантику. М., 1963, стр. 112. ↑
См. Беккер Г., Босков А. Современная социологическая теория в ее преемственности и изменении. М., 1961, гл. 19. ↑
Chase St. The Tyranny of Words. New York, 1938, стр. 13. ↑
Вот пара примеров из Чейза: «В реальном мире не существует такая реальная сущность, как система прибылей. Надо вместо этого рассматривать поведение Адама, Адама₂, Моргана, и Моргана₂». «С точки зрения семантики не существует «партии» как какой-то реальной сущности. Термин этот можно отнести только к более или менее индивидуальным избирателям, подчиненным местным боссам» (см. 139, стр. 277, 347). ↑
Chase St. The Tyranny of Words, стр. 15. ↑
См. Данэм Б. Человек против мифов. М., 1961, стр. 215—235. ↑
Корнфорт М. Наука против идеализма. М., 1957, стр. 373—374. ↑
См., например, Г. Клаус. Сила слова. М., 1967; Язык и общество. Сб. статей. М., 1968. ↑
Korzybski A. Science and Sanity, стр. X. ↑
Там же, стр. XI. ↑
Мы пользуемся немецким переводом этой книги, вышедшим в 1971 г. под заглавием «Философия сегодня и завтра. Сведение в операционное мышление». ↑
Rapoport A. Philosophic heute und morgen. Darmstadt, 1971, стр. XIV ↑
Там же, стр. XV. ↑
Bridgeman P. W. The Logic of Modern Physics. New York, 1927, стр. 2. ↑
Bridgeman P. W. The Nature of Physical Theory. Princeton, 1936, стр. 13. ↑
«Современная буржуазная философия». М., 1972, стр. 437—441. ↑
Rapoport A. Philosophic heute und morgen, стр. 21—22. ↑
Там же, стр. 22. ↑
Так, А. Тарский подчеркивал, что логическая семантика «не выдвигает претензии на то, чтобы быть универсальным патентованным лекарством от всех страданий и болезней человечества», тогда как А. Кожибский утверждал, что его работа «развивалась совершенно независимо от лингвистической семантики… Общая семантика развивалась целиком как эмпирическая наука» (см. 235, стр. 361—362) и ставила перед собой именно социально-терапевтические цели. ↑
Rapoport A. Philosophic heute und morgen, стр. 363. ↑
«Исследования по общей теории систем». М., 1969, стр. 83. ↑
Там же, стр. 104. ↑
Некоторое оживление интереса к общей семантике наблюдается в последние годы в Западной Германии, где издательство «Darmstadter Blatter» выпустило переводы основных работ Хайакавы и Рапопорта, а также два тома избранных статей по общей семантике. ↑
Chase St. The Tyranny of Words. New York, 1938, стр. 361. ↑
Hayakava S. J. Language in Thought and Action. New York, 1949, стр. 307. ↑
Там же, стр. V. ↑