3. Философские проблемы логической семантики и неопозитивизм

В конце тридцатых годов неопозитивизм в США переходит на стадию, характеризующуюся применением семантического анализа. Но это уже не семантический анализ «общей семантики», по существу сводящийся к «поискам референта», т. е., используя терминологию логического позитивизма, «чувственной верификации». «В последние годы, — писал Р. Карнап, ставший главой нового направления, — многие ученые и философы, интересующиеся логическим анализом науки, поняли, что в добавление к чисто формальному анализу языка, нам нужен анализ обозначающей функции языка, другими словами, теория значения и интерпретации»^[1]. В понятиях этой теории, считает он, должны быть выражены традиционные философские понятия, в том числе понятия истины, реальности и т. д., что позволит избежать «метафизических» выводов и обеспечить строго научное их рассмотрение.

Работа А. Тарского «Понятие истины в формализованных языках» (1933, немецкий перевод 1936), в которой было показано, что семантические отношения не только могут рассматриваться как логические, но и могут трактоваться с той же строгостью, что и синтаксические, была для Карнапа настоящим откровением. Он тут же убедился, что логический синтаксис должен быть дополнен логической семантикой, а философская процедура должна включить семантический анализ, если не свестись к нему вообще.

Именно это и делает Карнап в трех своих монографиях, посвященных логической семантике: «Введение в семантику» (1942), «Формализация логики» (1943) и «Значение и необходимость» (1947), а также в примыкающих к ним работах.

Идея логической семантики

В качестве исходной установки Р. Карнап принимает введенное Ч. Моррисом деление теории знаков и языков (семиотика) на прагматику, семантику и синтаксис. В дополнение к этому он делит семантику и синтаксис на описательные, имеющие дело с исторически данными языками (английский, французский и т. д.), и чистые, в которых идет речь о семантических и синтаксических правилах и их аналитических следствиях. Следуя А. Тарскому, Карнап различает также объектный язык (object language), о котором идет речь в некотором контексте, и метаязык, на котором мы говорим о первом. Соответственно содержание знания, выраженное на объектном языке, называется теорией, а выраженное на метаязыке — метатеорией.

Р. Карнап считает, что если описательные синтаксис и семантика зависят от реального использования языка, т. е. от прагматики, то чистые синтаксис и семантика от нее не зависят^[2]. «Здесь мы излагаем определения некоторых понятий, обычно в форме правил, и изучаем аналитические следствия этих определений. Выбирая эти правила, мы совершенно свободны. Иногда мы руководствуемся в нашем выборе рассмотрением данного языка, т. е. прагматическими фактами. Но это касается только мотивации нашего выбора и не имеет отношения к правильности нашего анализа правил»^[3]. Таким образом, и здесь Карнап становится на позиции конвенционализма, сохраняя установку «Логического синтаксиса языка»^[4]. В свою очередь взаимоотношения синтаксиса и семантики определяются тем, что если чистая семантика отвлекается только от прагматики, то синтаксис — еще и от обозначаемого языком, т. е. от описательных (дескриптивных), знаков. В синтаксисе мы имеем дело с логическими знаками, как таковыми, получая «систему формальных правил, которые определяют некоторые формальные свойства и отношения предложений, особенно для целей формальной дедукции»^[5].

Таким образом, Карнап приходит к иерархии языков, высший уровень которой занимает «синтаксическая система»; ее интерпретация, т. е. формулировка правил, определяющих критерии истинности всех ее предложений, дает «семантическую систему»; введение эмпирических (фактических) предикатов дает нам «теорию». На этой ступени развития своих взглядов Карнап считал, что в конструировании языков можно идти от семантической системы к синтаксической (формализация) или от синтаксической к семантической (интерпретация). В серии «Исследований по семантике» он идет первым путем.

Логическая семантика изучает общие вопросы соотношения между формальной (синтаксической) системой и ее интерпретациями, включая проблемы истины (т. е. соответствия формул или предложений семантической системы «положению вещей»), соотношений знака и обозначаемого, определения смысла выражений семантической системы, синонимии и т. д. Мы не имеем возможности рассмотреть здесь специально логические вопросы, но некоторые из указанных проблем имеют прямое отношение к философии и получили в работах логиков-неопозитивистов специфическое философское истолкование.

Но прежде чем перейти к этим философским проблемам, необходимо остановиться на понятии семантической системы, без которого дальнейшее изложение было бы не совсем понятным.

Семантическая система

«Под семантической системой (или интерпретированной системой) мы понимаем такого рода систему правил, сформулированную на метаязыке и относящуюся к объектному языку, что правила определяют условие истинности для каждого предложения объектного языка, т. е. достаточное и необходимое условие его истинности. Предложения интерпретируются с помощью правил и тем самым становятся понятными, так как попять предложение, знать, что им утверждается, значит то же самое, что знать, при каких условиях оно было бы истинным. Сформулируем это иначе: правила определяют значение или смысл предложений»^[6]. Например, Пьер говорит: «Mon crayon est noir» (A₁). Зная французский язык, мы можем понять это предложение лишь формально, переведя его словами: «Мой карандаш черен». Наше полное понимание этого предложения будет достигнуто только тогда, когда мы будем знать условие истинности этого предложения: A₁ истинно, если, и только если, определенный объект, карандаш Пьера, имеет черный цвет^[7].

Система может содержать конечное число предложений, как, например, обыкновенный телеграфный код, где переводится каждое предложение на основе данного для него условия истинности. Такие системы Карнап вазывает кодовыми. Если же число предложений системы бесконечно, то условия истинности могут быть заданы только путем формулирования общих правил. Такие системы Карнап назвал языковыми.

К примеру, мы создаем семантическую систему S₁ такого рода: избираем семь знаков, из которых три суть константы А₁, А₂ и А₃, два — предикаты В₁ и В₂ и знаки скобок «(» и «)». В объектном языке формулируется ряд условий истинности:

1. B₁ (А₁) истинно, если Чикаго большой город.

2. B₁ (А₂) истинно, если Нью-Йорк большой город.

3. B₁ (А₃) истинно, если Кэрмел большой город.

4. В₂ (А₁) истинно, если Чикаго имеет гавань.

5. В₂ (А₂) истинно, если Нью-Йорк имеет гавань.

6. В₂ (А₃) истинно, если Кэрмел имеет гавань.

Данная система достаточно примитивна, но она допускает обобщение: семантическая система S₂, обобщающая S₁, строится путем формулировки пяти частных правил обозначения и одного общего правила для условий истинности:

1. А₁ означает Чикаго.

2. А₂ означает Нью-Йорк.

3. А₃ означает Кэрмел.

4. B₁ означает свойство быть большим городом.

5. В₂ означает свойство иметь гавань.

6. Предложение В₁ (A₁) истинно, если, и только если, десигнат А₁ имеет десигнат B₁ (т. е. объект, обозначенный через А₁ имеет свойство, обозначенное через B₁).

Системы S₁ и S₂ содержат одни и те же предложения, и каждое предложение имеет одно и то же условие истинности (интерпретацию, значение) в обеих системах. Следовательно, они различаются лишь способом применения правил истинности: в S₁ это кодовая система, а в S₂ — языковая^[8]. Прибавление правил построения расширяет систему, превращая ее в семантическую систему S₃; введя знаки действий и обозначив 3 исходные константы через а, Ь и с, а предикаты через Р и Q, мы получим новые, обобщенные правила обозначения и новые, обобщенные условия истинности^[9].

В чем состоит смысл этого построения? Логически — в том, чтобы показать, каким образом формализуются смысловые отношения между языковыми выражениями, и тем самым выяснить правила замены одних выражений другими, обеспечивающие как сохранение их смысла, так и сохранение значения истинности. В своем предисловии к книге Р. Карнапа «Значение и необходимость» С. А. Яновская отмечает особое значение, которое имели для решения этих проблем разработанные в книге методы экстенсионала и интенсионала и методы отношения именования^[10]. Естественно, что однозначной оценки работы, проведенной в этом отношении Карнапом, не может быть дано, и в логической литературе по этому поводу идут до сих пор серьезные споры. Но ясно одно: понятия, широко используемые в логике, такие, как «общезначимость», «выполнимость», «разрешимость», «истинно», «ложно», «значение истинности», «значение переменной» и т. д., не могут быть определены исключительно синтаксически и требуют семантического анализа и определения. До работ А. Тарского и Р. Карнапа эти понятия употреблялись неформально, интуитивно, и это стало уже тормозить развитие математической логики.

Дальнейшее развитие математической логики показало, что логическая семантика оказалась необходимым средством для решения ряда проблем метаматематики, в том числе доказательства непротиворечивости логических систем; уточнения и разрешения проблемы полной формализации логики; разработки теории индукции и т. д.^[11]

Но нас интересуют в первую очередь, конечно, философские проблемы, которые решаются с помощью логико-семантического анализа. И в этом вопросе мы сталкиваемся с довольно обычным для историко-философского процесса явлением — абсолютизацией частно-научного метода и превращением его в универсально-философский. Плодотворный в применении к математической логике, метод семантического анализа был тут же провозглашен средством разрешения философских проблем. Р. Карнап сохранил тезис «Логического синтаксиса языка» о том, что философия есть логика пауки, но расширил понятие логики пауки за счет включения в нее семантики и — если можно включать в философию эмпирические проблемы, в чем Карнап не уверен, — прагматики. «Таким образом, целостный тезис («Логического синтаксиса языка», — А. Б.) должен быть изменен на следующий: задача философии есть семиотический анализ, проблемы философии касаются не конечной природы бытия, а семиотической структуры языка науки, включая теоретическую часть повседневного языка»^[12]. Поскольку же традиционные философские понятия — «истина», «общезначимость», «смысл» и пр. — выступают как понятия семантические, на первый план выступает именно семантический анализ.

Поэтому Р. Карнап, не претендуя на окончательность семантического анализа как философской процедуры, не занимается прагматическим анализом, а поскольку синтаксический анализ уже проводился им ранее, ограничивается именно семантическим. И решения, которые он формулирует, представляют собой семантический вариант все тех же неопозитивистских решений. Мы остановимся на важнейших.

Семантическая относительность и «внешние вопросы» теории

Одним из центральных философских выводов из понятия семантической системы является вывод о том, что понятия, которые выступали обычно в философии в качестве абсолютных, на деле оказываются относительными в том смысле, что их оценка подразумевает указание той семантической системы, в которой данное понятие используется. Так, длительный спор относительно аналитического и синтетического знания развертывался именно как спор о том, есть ли абсолютно аналитические и соответственно абсолютно синтетические суждения. Истоки этого спора восходят к Лейбницу, Юму и Канту. Но лишь недавние исследования показали, что такая постановка вопроса ошибочна. Деление на аналитическое и синтетическое «носит относительный характер, т. е. определенное суждение будет аналитическим или синтетическим лишь относительно данной языковой системы. О суждении, взятом вне той или иной семантической системы, бессмысленно спрашивать, аналитическое оно или синтетическое», — пишет Е. Д. Смирнова, подводя итог этой дискуссии^[13]. Отсюда вытекают и серьезные гносеологические следствия, связанные с самой природой аналитического знания, с тем, что его уже нельзя свести к логико-математическому, как и обратно.

В логической семантике понятие семантической относительности («относительный характер семантических понятий», как называет его А. Тарский) было впервые применено к различению объектного языка и метаязыка^[14]. Важные философские применения оно нашло у Карнапа. Это решение им проблемы «внешних» и «внутренних» вопросов теории.

В статье «Эмпиризм, семантика и онтология» (1950), публикуемой обычно в качестве приложения к его книге «Значение и необходимость», Р. Карнап провозглашает свою «философскую нейтральность» в том же смысле, что и неопозитивизм, который «отверг и тезис о реальности внешнего мира, и тезис о его нереальности как псевдоутверждения»^[15]. В предшествующих позитивистских учениях, включая и логический позитивизм, эта формула означала по существу присоединение к формуле классического субъективного идеализма: мы не можем выйти за пределы опыта, с тем чтобы сказать что-либо относительно реальности внешнего мира. Неопозитивистское истолкование логической семантики Карнапом ведет его к утверждению, что проблема реальности внешнего мира — это даже не проблема «опыта», а проблема языка.

Если мы рассматриваем объекты как нечто находящееся в пространстве и времени, рассуждает Карнап, то мы вынуждены принять «вещный» язык, в котором фигурируют имена вещей. Но ведь мы можем ограничиться и каким-либо иным языком, например «феноменалистическим», и даже вовсе отказаться от суждения. «Принять мир вещей — значит лишь принять определенную форму языка… Принятие вещного языка ведет… также и к принятию и утверждению определенных предложений и вере в них. Но тезиса о реальности мира не может быть среди этих предложений, потому что он не может быть сформулирован на вещном языке и, по-видимому, ни на каком другом языке»^[16]. Однако что это такое, как не иная, лингвистическая формулировка указанной выше формулы субъективного идеализма?! Она звучит теперь: мы ничего не можем знать о реальном мире, поскольку мы не имеем средств для того, чтобы выразить его на каком-либо языке.

Философский смысл и аргументация этого положения выглядят у Карнапа следующим образом. Относительно того или иного объекта можно поставить вопросы двоякого рода. «Внутренний» вопрос — это вопрос о том, входит ли объект в систему вещей в пространственно- временном отношении. Так, признать что-либо реальной вещью — значит «включить эту вещь в систему вещей в определенном пространственно-временном положении среди других вещей, признанных реальными, в соответствии с правилами каркаса»^[17], т. е. семантической системы. «Внешний» вопрос —это вопрос о реальности вещи вообще: как таковой, он является, согласно Карнапу, научно неосмысленным. «Быть реальным в научном смысле — значит быть элементом системы; следовательно, это понятие не может осмысленно применяться к самой системе»^[18].

Мы видим здесь две неточности. Во-первых, Карнап подменяет действительную систему системой языковой. Строго говоря, «внутренний» вопрос — это вопрос о том, можно ли включить данное понятие (слово, термин) в систему имеющихся у нас понятий. Но ведь вопрос этот нельзя отделить от «внешнего» вопроса о том, входит ли вещь (класс вещей), означаемая данным понятием, в систему вещей, отражаемую теорией. Когда мы — используем пример Карнапа — ставим в вещном языке вопрос: «Есть ли на моем столе клочок белой бумаги?», мы решаем объективную проблему — входит ли этот клочок в систему вещей «мой стол — предметы на нем», а не вопрос о том, входят ли слова «клочок белой бумаги» в мой языковый каркас (семантическую систему).

Во-вторых, Карнап не прав, даже если принять его исходную установку. Дело в том, что языковые системы ие представляют собой замкнутых и не связанных между собой целых. Человечество располагает целой иерархией языков, и то, что в одной системе выступает «внешним» вопросом, в другой будет «внутренним». Грубо говоря, в определенном смысле наиболее общим в этой иерархии будет философский («метафизический») язык, на котором (формулируются самые общие вопросы человеческого знания и строится отвечающая на эти вопросы теория.

Именно в этом состоят реальный глубокий смысл семантической относительности и грубейшая неопозитивистская ошибка семантического анализа в неопозитивистской его интерпретации. Карнап справедливо усматривает, что мировоззренческие проблемы не могут быть решены в пределах самой конкретной науки. Для этого необходим выход за эти пределы. Но куда? «Мета та фюсика» — «за физику», т. е. в философию. Однако, следуя позитивистской догме о том, что нет иного знания, кроме «позитивного», конкретно-научного, Карнап объявил мировоззренческие вопросы научно неосмысленными именно в качестве мировоззренческих; они были объявлены вопросами семантическими, относящимися к характеристике не бытия, действительности, а системы языка, на котором они выражены. И итогом было «устранение» метафизики, мировоззрения.

Обосновывая свою точку зрения, Карнап берет пример системы натуральных чисел. Она строится посредством введения в язык новых выражений и соответствующих правил. Вводятся (1) выражения чисел, подобные «пять», и формы предложений наподобие «на столе пять книг»; (2) общий термин «число» для новых объектов и выражений типа «пять есть число»; (3) выражения для свойств чисел, такие, как «нечетное», «простое» и пр.; отношений вроде «больше чем»; функций, таких, как «плюс»; предложений типа «два плюс три — пять»; (4) числовые переменные m, n; кванторы для общих предложений тина «для каждого n…» и экзистенциальных предложений наподобие «существует n такое, что.. .». В данной системе можно осмысленно поставить вопрос: «Существует ли число больше ста?» Положительный ответ на него очевиден.

Философский же вопрос о существовании или реальности чисел, продолжает Карнап, имеет иную природу. Он подразумевает не пустоту или непустоту системы чисел как семантического образования, но мыслится в качестве вопроса, предшествующего принятию этой системы. Это — «метафизический», или онтологический, вопрос о том, имеют ли числа определенную характеристику, называемую «реальностью». Имея в виду объективный идеализм, Карнап говорит об «идеальной реальности» чисел, отличающей их от материальной реальности мира вещей. «К сожалению, эти философы пока не дали формулировки их вопроса в терминах обыкновенного научного языка. Поэтому мы должны сказать, что они не сумели вложить во внешний вопрос и в возможные ответы на него какое-либо познавательное содержание»^[19]. В крайнем случае это вопрос о том, включать или не включать в язык новые языковые формы, заключает философ.

Однако, увлекшись справедливой критикой идеалистических представлений о «реальности» чисел, Карнап, как видим, отвергает постановку мировоззренческой проблемы объектов математики вообще. Поэтому он игнорирует материалистическое истолкование философских проблем математики. А состоит оно в следующем. Конечно, вопрос «существуют ли числа» поставлен слишком расплывчато и неопределенно. На деле же это целая совокупность вопросов, на которые надо и можно ответить. Это вопросы: выражает ли понятие «число» эмпирически фиксируемое наличие отдельных объектов, как, например, лошадь₁, лошадь₂, лошадь₃, и т. д., их свойства или же определенные отношения между такими единичными объектами? Существует ли число, как таковое, независимо от человеческого сознания, или люди создают числа (языковые выражения и правила формулировки математических теорий и т. д.) на основе отвлечения от количественных и порядковых отношений объектов? Первичны ли «новые выражения с соответствующими правилами», образующие «каркас» числовой системы, или объективные отношения вещей? Опираясь на опыт, практику, историю науки, мы можем ответить на эти вопросы. Да, чисел как отдельных реальностей не существует; они суть именно языковые выражения, фиксирующие понятия, отражающие определенные отношения вещей, отношение счетности в первую очередь. Человек создает понятие числа и фиксирующие его языковые выражения, опираясь на счетный характер множеств объектов. Исторически чисел (как понятий и выражающих их языковых выражений) не было до тех пор, пока люди не развились настолько, что их общественно-производственная практика, составляющая ядро всей общественной жизни, потребовала построения систем счисления. И они были созданы. Следовательно, языковые выражения для числовой системы возникают после и на основе этих объективных отношений и развиваются постепенно, все глубже выражая их.

Идя по пути углубления математического знания, люди переходят от индуктивно раскрываемых отношений к дедуктивно построенной науке математики и ныне обладают возможностью строить математические выводы и соответствующие им языковые формы, не обращаясь непосредственно к практике и опыту, точно так же как инженер не обращается к проверке формул, по которым он рассчитывает конструкцию.

За истинность ответов, даваемых философом-материалистом на мировоззренческие вопросы математики или какой-либо другой конкретной науки, говорит содержание целой совокупности наук — от физики и до истории науки и этнографии. В то же время ответ философа-идеалиста не бессмыслен, а именно ошибочен, что может быть показано с помощью критического анализа гносеологических источников идеалистического истолкования математики.

Надо сказать, что попытки Р. Карнапа доказать философскую нейтральность логической семантики не случайны. Дело в том, что против нее сразу же после ее появления были направлены многочисленные обвинения. Ей предъявлялось обвинение в платонизме, поскольку ее стремление к уточнению значений предполагает вневременное идеальное царство «смыслов». Ее уличали в наивном реализме, поскольку она подразумевает соответствие предложений вещам, а может быть, даже (какой ужас для идеалиста!) и теорию отражения. В ней видели «метафизическую» дисциплину, поскольку она явно не является эмпирической наукой и в то же время не отвечает понятию формальной науки, как логика (синтаксис) или математика. Ее считали практически неприменимой в силу «примитивности» языков, которые она строит, обвиняли в логической ошибке бесконечного регресса языков, метаязыков, метаметаязыков и т. д. до бесконечности, и пр.^[20] Стремясь отгородиться от этих обвинений, и в частности от обвинения в «метафизичности» разрабатываемой ими дисциплины, в платонизме и наивном реализме, Р. Карнап, А. Тарский и другие сторонники семантического анализа и настаивают на его полной философской нейтральности. Мы видим, что это привело к позитивистскому построению и к субъективно-идеалистическим гносеологическим выводам.

Семантическое понятие истины

Как мы уже видели, одно из центральных мест при построении семантической системы занимают условия истинности, т. е. правила, определяющие значение истинности всех предложений системы. Естественно, что формулировать эти правила было бы невозможно, не имея точного понятия истины, применимого в формализованных языках.

Такое определение и было дано в упомянутой работе А. Тарского. По мысли А. Тарского, задача работы состояла в том, чтобы «сконструировать предметно адекватное и формально правильное определение термина «истинное высказывание»»^[21]. В обычном языке (1) истинное высказывание есть высказывание, которое утверждает, что дело обстоит так-то, и оно обстоит именно так. Однако это определение далеко еще не ясно. Его формализация уточняет: (2) х есть истинное высказывание, если, и только если, р. На место р можно подставить произвольное высказывание, а на место х любое произвольное название этого высказывания. Так, (3) «идет снег» есть истинное высказывание, если, и только если, идет снег.

Обратим внимание на то, что в результате рассмотренной формализации произошел перевод в формальный модус также и исходного правила: из содержательного определения, в котором подразумевалось соотношение высказывания с положением вещей («идет снег» истинно, если, и только если [действительно], идет снег), получилось формальное (название высказывания истинно, если, и только если, это название именно такого-то предложения). Это уже логически истинное, тавтологическое утверждение:

(4) «р» истинно, если, и только если, р.

Однако такое определение может вести к антиномии. Предположим, что мы имеем высказывание: «с есть не истинное высказывание». Тогда, подставив его в формулу (4), мы получим: ««с» есть истинное высказывание, если, и только если, с», т. е. ««с» есть истинное высказывание, если, и только если, с есть не истинное высказывание», что противоречиво. Источником этого противоречия является тот факт, что мы не различили предметного языка, и метаязыка, в результате чего понятие «истинно» было применено в рамках языка, на котором мы говорим, который не совпадает с тем, о котором мы говорим. Устранение антиномии достигается различением предметного языка и метаязыка. В рамках первого употребление понятия «истинно» (соответственно «ложно») применительно к его собственным высказываниям незаконно, точно так же как незаконно применение оценки «истинно — ложно» к утверждению Эпименида-критянина о том, что все критяне лжецы и всегда лгут. Строя метаязык как язык, содержащий переменные более высокого типа, Тарский дает по существу семантический вариант расселовской теории типов^[22].

Два вывода гносеологического характера делаются из этих положений Тарского. Во-первых, что употребление понятий «истинно» и «ложно» в предметном (объектном) языке незаконно. Во-вторых, что единственно адекватным употреблением понятия истины является его употребление при сопоставлении двух высказываний, но никак не высказывания и того положения вещей, которое выражено в нем. Проанализируем эти выводы.

С точки зрения Тарского, «попытка построить структурное определение термина «истинное высказывание» наталкивается — применительно к повседневному языку — на трудности, которые мы не в состоянии преодолеть», и это «ставит под вопрос возможность построения какого бы то ни было правильного определения этого выражения»^[23]. Источник этих непреодолимых трудностей — универсальность повседневного языка. и в частности его претензия па то, что с его помощью можно строить высказывания, констатирующие свою собственную истинность. Представляется достаточно убедительной критика этого положения А. Шаффом, показавшим, что с точки зрения теории отражения подмеченных Л. Тарским трудностей можно избежать, если иметь в виду, что не всякое высказывание, констатирующее собственную истинность (ложность), выражает суждение о действительности; те, которые таким выражением не являются, и не могут характеризоваться как истинные или ложные^[24]. Анализируя в этой связи выражения типа «лжец», А. Шафф правильно указывает, что они «не отражают никакого объективно существующего состояния вещей, ни истинного, ни ложного. Они говорят о себе, что они являются неверным отображением действительности. Между тем они совсем и не являются ее отображением»^[25].

Утверждение о том, будто предметно адекватным и формально правильным определением истины является семантическое ее определение, констатирующее результат сопоставления двух высказываний, а не высказывания и действительности, представляет в свою очередь явно незаконную гносеологическую экстраполяцию этого определения. Выраженное в символической форме у Тарского^[26], оно представляет определенные трудности для анализа. Поэтому обратимся к его выражению в работе Р. Карнапа «Введение в семантику». Термин «истинное», пишет он, употребляется в логической семантике в том смысле, что «утверждать, что предложение истинно, означает то же самое, что утверждать само предложение, например, два утверждения: «предложение «лупа кругла» истинно» и «луна кругла» суть только две различные формулировки одного и того же утверждения»^[27]. Именно эта формулировка семантического определения истины в качестве универсального гносеологического ее определения была воспринята большинством неопозитивистов и является господствующей на семантической стадии аналитической философии.

Правда, нельзя признать Карнапа полностью ответственным за такое применение семантического определения истины. На той же странице своей книги он оговаривает, что это «само по себе не есть определение для «истинно». Это скорее стандарт, на основе которого мы судим, адекватно ли, т. е. согласуется ли с нашим намерением, определение истины»^[28]. Правда, тем самым он осуществляет переход к конвенционализму, и положение лишь усложняется, вовсе не выправляясь.

Но формально важные оговорки уже сделаны. Более того, вслед за Тарским и Котарбиньским Карнап, возводя данное определение истины к классической формуле Аристотеля^[29], подчеркивает, что, поскольку термин «истинно» («ложно») может применяться к суждениям, постольку и понятие истины относится к отношению «суждение — факт»^[30]. В конечном счете, думает Карнап, истинность зависит от того, обладают или нет индивиды свойствами, обозначенными в соответствующих предложениях^[31]. Тем не менее мы склонны видеть в этом выражение известного противоречия между философскими амбициями и научной добросовестностью, часто возникающего при обращении специалиста к широким философским проблемам. Увлечение новыми и действительно революционными для данной частной науки открытиями естественно побуждает давать им мировоззренческую философскую интерпретацию и экстраполировать их на более широкую сферу исследования; здоровый скептицизм и трезвость ученого, страшащегося «пьяных спекуляций», вынуждает к оговоркам. И противоречие это оборачивается непоследовательностью…

Философское значение семантического определения истины

Не вдаваясь в сложные, но имеющие отношение главным образом лишь к личной философской эволюции Карнапа вопросы о той, как изменялись и уточнялись его взгляды на истину, рассмотрим семантическое определение истины в его философском значении. Прежде всего оно имеет важное рациональное содержание, связанное с открытием семантической относительности. Применительно к понятию истины оно означает, что в целом ряде случаев проблему истины следует ставить не в абсолютном смысле, а относительно семантической системы. Проиллюстрируем это — пренебрегая в данном случае тем, что семантическое определение формулируется Тарским и Карнапом только применительно к формализованным языкам, — на тривиальном примере перевода с одного языка на другой.

Очевидно, что при переводе утверждать истинность предложения — значит утверждать само предложение. Пока я перевожу книгу с английского языка на русский, мне безразлично, истинны или ложны переводимые мною предложения, а «истинность» (правильность) моего перевода будет оцениваться не соотнесением его с фактами, а соотнесением с оригиналом — английским текстом. Предложение «Кентавры воевали с лапифами» будет истинным в системе мифологического языка древних грехов; оно ложно в системе языка истории Древней Греции, поскольку кентавров не существовало. И при «переводе» предложений мифологического языка на язык истории, как видим, значение истинности изменится.

Если же представить семантическое определение истины как универсальное гносеологическое определение, а это и сделал неопозитивизм, то будет потеряна предметная (материальная) адекватность, которая и позволяет ученому выявить приоритет той или иной языковой (понятийной, научной) системы перед другой, например истории Древней Греции перед мифологией древних греков, и тем самым определить, в терминах какой системы знания следует давать конечное объяснение.

Недостаточность семантического понятия истины в качестве универсального гносеологического ее определения связана с тем, что в нем не решен явно вопрос о том, почему мы приняли исследуемое предложение, как и вопрос о том, на каком основании принята та или иная семантическая система. Несомненно, представители логической семантики видели реальную опасность утери материальной адекватности своего понятия истины. Р. Карнап попытался избежать ее двояким образом. Что касается оснований принятия семантической системы, то они, но Карнапу, сугубо конвенциональны и определяются только прагматическими соображениями. Вопрос о выборе системы для него «является скорее не теоретическим, а практическим вопросом, скорее вопросом выбора, чем утверждения»^[32]. А практическую сторону дела он объявляет чем-то второстепенным и случайным, так что из успеха теории нельзя делать выводов о ее адекватности отображаемой предметной области. Вывод о соответствии теории фактам нельзя, говорит он, вообще сформулировать однозначно — «да или нет». Это «вопросы о степени соответствия».

В предисловии к книге Карнапа «Значение и необходимость» С. А. Яновская убедительно раскрыла ошибочность этих представлений. «И при построении формальной теории… — пишет она, — нельзя исключить полностью содержательные моменты»^[33]. Теория должна исходить из того, что сами ее символы суть материальные объекты (буквы, палочки, кружочки и т. д.); что они не гибнут и не размножаются, когда по правилам им не положено этого делать; что правила обращения с символами осмысленны и практически осуществимы, и т. д. «Иными словами, даже в такой полностью формализованной теории ответы «да — нет» … являются не окончательными, а верными лишь в той степени, в которой практически осуществляются предположения, лежащие в основе этой теории»^[34]. Поскольку же, более того, формализованные системы используются в науке лишь в связи с их содержательной интерпретацией — а этому факту обязана своим существованием сама логическая семантика, — нельзя отделить формализованный язык от его содержания, не разрушив целого научной системы. «Не случайно всякое уточнение важнейших понятий науки… всегда сопряжено с некоторым содержательным тезисом, истинность которого может быть проверена только практикой (в том числе и практикой научного исследования)», — заключает С. А. Яновская^[35].

С другой стороны, вопрос об основаниях принятия тех или иных содержательных предложений языковой системы Р. Карнап решает за счет различения фактической и логической истинности. Логическая истинность, как он считает, определяется соответствием логическим (семантическим) правилам. Так, предложение «Австралия — большой остров» есть фактическое предложение географии, которое может быть проверено на опыте и включено в систему языка географии. Предложение «Австралия — большой остров или Австралия — не большой остров» принадлежит логике, и для его проверки и принятия достаточно знать и понимать язык, на котором оно выражено. Фактическая истинность — дело самой позитивной науки, тогда как философия имеет дело только с логической истиной. Отсюда логично предположить, что философское определение истины — это именно логико-семантическое ее определение.

Деление предложений научного языка на фактические и логико-математические (априорные, аналитические); лежавшее в основе философских процедур логического позитивизма, находит здесь новое применение. Оно связано с отрицанием за логическими истинами какого бы то ни было объективного содержания. Ошибочное само по себе, противопоставление фактических предложений логико-математическим^[36] ведет к противопоставлению философии и конкретных наук, мировоззрения и науки. Мнимая «философская нейтральность» оборачивается в таком случае разъедающим скептицизмом, открывающим в свою очередь путь для религиозно-идеалистических спекуляций, которые не скрывают своего ненаучного характера. Ведь мировоззрение, по мнению неопозитивистов, «не может быть» научным, и основания для его принятия далеки от научных — так почему бы и не принять религии в качестве мировоззрения!

Но все эти выводы, делаемые неопозитивистами и продолжаемые философами религиозного и спекулятивного склада, не могут заслонить от нас некоторых других сторон реального содержания логической семантики и выработанного ею понятия истины. К ним принадлежит, в частности, то, что формулу «р эквивалентно «р истинно»» можно прочитать в качестве гносеологического постулата — «включай в научную теорию истинные утверждения»; в некоторых случаях факт написания или произнесения предложения автоматически говорит о его истинности (например, «это предложение напечатано типографской краской») и т. д.^[37].

Семантическое понятие истины — предельный случай универсального гносеологического определения истины как соответствия, действительный в условиях, когда в рамках данного языка (семантической системы) уже приняты в качестве истинных некоторые содержательные предложения и речь идет об инвариантной их передаче в ходе логической обработки и преобразования. Из этого очевидно, что само по себе семантическое определение истины (как и понятие «истины-соответствия») не является еще ни субъективно-идеалистическим, ни «реалистическим» (будь то объективно-идеалистическим, платонистским или материалистическим). Оно приобретает различную философскую определенность в зависимости от того, с каким гносеологическим, философским пониманием истины оно связывается. Превращение семантического понятия истины в универсальное философское ее понятие — следствие позитивистской обработки его на основе субъективно-идеалистической гносеологии.

* * *

Философские вопросы логической семантики необычайно важны для понимания всего дальнейшего развития американской философии после второй мировой войны. В сложнейшем переплетении позитивистских, прагматистских, натуралистических и реалистических тенденций, составляющем основной каркас современной американской философии, доминируют лингвистические темы, и прежде всего тема значения. Логический, семантический, лингвистический анализ языка, последовательно составлявшие основу неопозитивистских течений, ныне характерны для всех направлений буржуазной философской мысли. Поскольку принято, что язык может представлять существенные, категориальные различия своих «объектов», как бы они ни понимались, к языку и его семантике в первую очередь обращаются в поисках ключей к структуре научного знания и онтологической структуре мира.

Но есть здесь и другая сторона. Уход в «академические» проблемы анализа языка подрывает ту практическую социальную значимость, на которую с самого начала претендовали Господствовавшие в первой половине нашего столетия течения американской философии. Столкновение этих двух тенденций даст нам путеводную нить для дальнейшего анализа современного состояния философской мысли США.

1. Carnap R. Introduction to Semantics and Formalization of Logic. Two volumes in one. Cambridge (Mass.), 1959, стр. IX. ↑
2. Собственно, здесь налицо та же «независимость» синтаксиса и семантики языка от самого языка и его применения, что и «независимость» математики от объективной реальности и практической деятельности людей: она подобна независимости взрослых детей от родителей, может быть даже умерших. ↑
3. Там же, стр. 13. ↑
4. См. Богомолов А. С. Немецкая буржуазная философия после 1865 года. М., 1969, стр. 222—224. ↑
5. Carnap R. Foundations of Logic and Mathematics. Chicago, 1946, стр. 17. ↑
6. Carnap R. Introduction to Semantics and Formalization of Logic, стр. 22. ↑
7. Там же, стр. 22—23. ↑
8. Это весьма существенное различие, фиксирующее качественно различные способы задания семантических правил и во многом равнозначное различию способов задания признаков понятия: с помощью конъюнкции признаков и с помощью закона (функциональной связи) этих признаков (см. нашу статью «Существуют ли «конкретно-всеобщие» понятия», «Вестник Московского университета». Сер. VIII. Философия, № 6, 1968). ↑
9. Там же, т. I, раздел В. ↑
10. См. Карнап Р. Значение и необходимость. М., 1959, стр. 8. ↑
11. Достаточно полное изложение значения семантического анализа для логики и метаматематики см. в книге: W. Stegmiiller. Das Wahrheitsproblem und die Idee der Semantik Wien, 1957. ↑
12. Carnap R. Introduction to Semantics and Formalization of Logic, т. I, стр. 250. ↑
13. «Философские вопросы современной формальной логики». М., 1962, стр. 361—362. ↑
14. См. Berka K., Kreiser O. Logik-Texte. Berlin, 1971, стр. 351. ↑
15. Карнап Р. Значение и необходимость, стр. 312. ↑
16. Там же, стр. 302. ↑
17. Там же, стр. 301. ↑
18. Там же, стр. 302. ↑
19. Там же, стр. 304. ↑
20. Подробный перечень и критический анализ обвинений, направленных в адрес логической семантики как философами, так и логиками, дает В. Штегмюллер в упоминавшейся выше работе (263а). Интересно, что субъективно-идеалистическая, позитивистская сущность гносеологических выводов, делаемых Р. Карнапом из логической семантики, там не затрагивается. ↑
21. Berka K., Kreiser O. Logik-Texte, стр. 450. ↑
22. См. Богомолов А. С. Английская буржуазная философия XX века. М., 1973, гл. 5, § 1. ↑
23. Berka K., Kreiser O. Logik-Texte, стр. 460, 461. ↑
24. Мы не касаемся здесь сугубо логического вопроса о возможности построения определения истины применительно к формализованным языкам различного порядка (см. по этому поводу упомянутую работу А. Тарского, §§ 3—5, и «Послесловие» к ней, а также
    

    Stegmiiller W. Das Wahrheitsproblem und die Idee der Semantik. Wien, 1957, гл. IV—VIII). ↑

25. Шафф А. Некоторые проблемы марксистскв-ленинской теории истины. М„ 1953, стр. 114. ↑
26. Berka K., Kreiser O. Logik-Texte, стр. 488, определение 23. ↑
27. Carnap R. Introduction to Semantics and Formalization of Logic, т. I, стр. 26. ↑
28. Там же. ↑
29. Там же, т. I, стр. 29. ↑
30. Там же, т. I, стр. 240. ↑
31. См. Хилл Т. И. Современные теории познания. М., 1965, стр. 404. ↑
32. Карнап Р. Значение и необходимость, стр. 309. ↑
33. Там же, стр. 16. ↑
34. Там же, стр. 16—17. ↑
35. Там же, стр. 17. ↑
36. В работах советских логиков было показано, например, что разрыв логического и фактического, имевший следствием отождествление логического и аналитического, ведет к парадоксу утери информации при переходе к новой языковой системе. «Единственный выход, — пишет по этому поводу Е. Д. Смирнова, — принять, что наша новая языковая система своей структурой несет какую-то информацию, и притом большую, чем первая. Другими словами, сама языковая система, сами семантические правила отражают нечто в действительности» («Философские вопросы современной формальной логики». М., стр. 360). В американской философии, как мы увидим, противопоставление фактического и логического, синтетического и аналитического также встречает серьезную оппозицию (Куайн, Гудмэн и др.). ↑
37. «Современная буржуазная философия». М., 1972, стр. 394. ↑