1. Теоретико-познавательная доктрина критического реализма

Критический реализм против неореализма

Задачи, которые ставили перед собой авторы «Очерков», могут быть сведены к следующим: (1) размежевание с другими направлениями американской философии, (2) выяснение природы того, что «непосредственно дано» нашему сознанию, и (3) обоснование реалистического признания внешнего, физического мира. Разные аспекты этих проблем, составляющих содержание теории познания критического реализма, и освещаются в сборнике. Прежде всего, конечно, критический реализм выступил против неореализма, с которым он борется за честь называться подлинным реализмом.

Главный объект критики —это теория имманентности независимого, прежде всего концепция непосредственного знания. Хотя неореалисты и сделали полезное дело, осуществив оригинальную попытку соединить признание внешнего мира с монистическим взглядом на познание, пишет Пратт, они сами создают для себя непреодолимые трудности, связанные прежде всего с проблемой восприятия и с проблемой ошибки. Если восприятие является непосредственным, то знание различных субъектов обязательно должно совпадать. Но ведь это далеко не так: разные люди слишком часто имеют различные представления об одном и том же объекте, чтобы можно было принять точку зрения неореалиста. То же затруднение встает перед нами, когда мы рассматриваем передачу знания другому человеку. «Мы можем иметь один и тот же логический объект; мы можем иметь одно и то же данное. Но наши психические состояния не станут в силу этого тождественными. Даже после того, как я описал вам мой опыт, он будет (как существующее психическое состояние) все же моим опытом, а не вашим. Когда я описываю доктору свою головную боль, я не передаю ему мою боль; если бы взгляд профессора Перри был верен, то спаси боже медиков!»^[1].

Против неореализма говорит также тот простейший факт, что восприятие связано с передачей энергии от объекта к субъекту, происходящей с конечной скоростью. Так, мы видим звезду, находящуюся от нас на расстоянии в 10 световых лет, такой, какой она была десять лет назад. Против непосредственного знания говорят психофизиологические законы восприятия, оптические законы перспективы и т. д. Следовательно, теория познания неореализма несостоятельна.

Критический реализм и прагматизм

Не лучше обстоит дело с теорией реализм познания прагматизма. Анализируя ее, А. Лавджой обвиняет прагматизм в том, что он не различает внутренний и внешний опыт и потому приходит к субъективизму. Джемс открыто отказывается от признания объективности внешнего мира, заявляя, что «если прагматист не чистый идеалист-берклианец, то он должен по меньшей мере быть панпсихистом»^[2]. Дьюи же колеблется между реалистическими и идеалистическими посылками, будучи не в силах примирить их. И это ведет к глубоким внутренним противоречиям в теории познания прагматизма. А. Лавджой вскрывает эти противоречия. Так, пишет он, Дьюи утверждает, что мы не обладаем истинным знанием о прошлом, ибо факты прошлого не могут быть сравнены с нашими представлениями о них и не могут служить для отличения истинных предложений от ложных. Но сам прагматизм не может сформулировать таких критериев и для событий настоящего, и для событий будущего. А в таком случае «всякая строго «прагматистская» верификация— это косвенная верификация, основанная или на инстинктивных допущениях, или на выводе из явных постулатов, ибо только такая верификация достижима в границах… практической рефлексии»^[3].

Но это означает, что необходимо отказаться от радикального эмпиризма и ввести в теорию познания прагматизма признание внешнего физического мира и «презентативного» познания, сообщающегося с внешним миром. К тому же выводу ведет и претензия прагматизма на «инструментальность», т. е. создание планов успешного действия. Ведь тот, кто строит план на будущее, должен, во-первых, знать прошлое, а во-вторых, «должен верить, что будущий момент, в который его нынешняя вера будет проверена, обязательно наступит. А эта вера… так же лишена строгой проверки, как и предположение о прошлом»^[4].

Наряду с этим Лавджой рассматривает прагматистский взгляд на сознание, в котором «монистический реализм» радикального эмпиризма вступает в противоречие с явным дуализмом вышеизложенного представления о познании прошлых и будущих состояний. Ряд противоречий обнаруживается также в представлениях прагматистов относительно познания других субъектов. И «последовательный прагматизм», утверждает Лавджой, должен был бы признать: (а) репрезентацию непосредственно не данных явлений наличными данными; (Ь) «трансцендентные» опыту сущности; (с) физический мир, обладающий свойствами, раскрываемыми естествознанием, и мир психический, которому присущи иные свойства, в частности предвосхищение и ретроспекция, и (d) опосредование познания такими психическими сущностями, без которых оно вообще было бы невозможно. Если прагматисты это сделают, заключает Лавджой, то «они найдут, думается мне, что не должно быть — а по вопросам, рассмотренным здесь, и не может быть — ссоры между их фирмой и фирмой критического реализма» (158, стр. 81). Таким образом, критик прагматизма открывает и путь примирения этого течения с критическим реализмом, хотя и связанный с отказом от некоторых специфических тезисов прагматизма.

Критический реализм о природе «непосредственно данного»

Размежевавшись с прагматизмом и неореализмом, критические реалисты приступают к построению своей теории познания. И первая же проблема, которая перед ними встает, — это проблема «непосредственно данного». Начиная с XVII в. она приобрела следующую форму: нашему сознанию непосредственно даны ощущения (идеи). Этой точки зрения придерживаются Декарт и Локк, Беркли и Юм. Но если Декарт и Локк считают, что посредством ощущений нам дан внешний мир, независимый от ощущений, то Беркли заключает из «того тезиса, что вещи суть «собрания идей», а Юм — что мы не можем знать, что находится за нашими ощущениями, и даже находится ли там что-либо. В конце XIX — начале XX в. эмпириокритицизм, а затем прагматизм и неореализм попытались преодолеть откровенный субъективизм Беркли и Юма с помощью теории «нейтральных элементов». Каково же решение критического реализма?

Ч. Стронг, подробно рассматривающий проблему в статье «О природе данного», перечисляет семь возможных решений проблемы «данного»: наивный реализм (данное — реальная вещь); репрезентационизм (данное— идеальный представитель реальной вещи); психологический субъективизм (данное — психическая по своей природе идеальная вещь); логический субъективизм (данное — логическая по своей природе идеальная вещь); психологический объективизм (данное — психическая реальная вещь); логический объективизм (данное — логическая реальная вещь) и критический реализм, для которого данное — «логическая сущность реальной вещи»^[5].

Признание данного реальной вещью, рассуждает Стронг, несостоятельно, ибо в таком случае окажется, что нереальны физические вещи: они будут пли произвольными выборками из «данных», или мысленными конструкциями, созданными на их основе. Если же признать реальными физические вещи, то «данные» окажутся нереальными. Поэтому следует признать, что ««данные» суть представления (presentments) объектов с точки зрения организмов, а не сами объекты»^[6].

«Данные» в то же время и не психичны, ибо они отличны от того, что составляет психический мир. Единственным основанием для отождествления «данного» и психического является то, что оно может быть данным психической вещи — удовольствия или боли. Наконец, «данные» не являются чем-то существующим — они не находятся в пространстве и времени (пространственно- временные отношения принадлежат только физическим объектам); они общи, тогда как все существующее единично; признание же нескольких видов существующего, например физических вещей, содержания сознания и «данных», было бы недопустимым «умножением сущностей».

Итак, «данное» — логическая сущность вещи. Вводя понятие «сущность», Стронг имел в виду подчеркнуть именно логический характер этой категории. «Данное», считает он, не является психологическим, «поскольку нее мы показали, что оно не физично, есть шансы, что оно является логическим, сущностью особого рода, принадлежащей логике»^[7]. А следовательно, акт познания подразумевает два существующих элемента — объект и содержание сознания и один несуществующий — «сущность». Непосредственно нам даны не объект и не содержание сознания, а это третье, «сущность». В случае правильного познания «данная нам сущность и сущность, воплощенная в объекте, не две сущности, а одна»^[8].

Уже теперь мы можем сравнить «сущность» критического реализма с кантовским «явлением»: они тождественны по своим функциям, хотя критический реализм и подчеркивает, что в «сущности» как-то выражается реальный физический объект. «Физические объекты, — пишет Пратт, — не являются для нас просто X. Они значительно отличаются от кантовских непознаваемых вещей в себе. Они существуют в одном с нами мире и постоянно на нас воздействуют и испытывают наше воздействие через посредство реальных причинных связей»^[9]. Но они недоступны нам непосредственно, и в этом смысле критический реализм смыкается с кантовским агностицизмом: физические объекты познаваемы лишь в той мере, в какой мы непосредственно и правильно восприняли их «сущность».

Вместе с тем логический статус «сущностей» превращает их в нечто общее. Однако это общее проистекает не из той обработки ощущений, которую, по Канту, производит субъект с помощью априорных форм познания. Рассматривая вопрос о том, что такое «сущность», Сантаяна понимал под нею «универсалию любой степени общности, которая может быть непосредственно дана мысли или чувству… объект внутренне завершенный и индивидуальный, но не вступающий во внешние отношения и не обладающий физическим статусом»^[10]. Учитывая все это, мы можем с полным правом сказать, что «сущность» — это гипостазированный смысл познания, оторванный от познавательного процесса; в то же время она — сущность объектов внешнего мира, оторванная от их существования^[11]. В результате такого двойного отвлечения в школе критического реализма появляются существенные разногласия. Одни из представителей этой школы видят в «сущности» своеобразную гносеологическую реальность, связанную с организмом и в нем возникающую. Другие рассматривают психическое как «носитель» познания, а «сущность» приобретает онтологическую реальность, хотя и не как физически или психически существующее. В первую группу, иногда именуемую «перцептивными реалистами», входят Пратт, Лавджой и Селларс. Во вторую («эссенциативные реалисты») —Дрейк, Роджерс, Сантаяна и Стронг^[12].

Суть расхождения состоит, таким образом, в том, что критический реализм, вынужденный связывать «сущность» с тем или другим полюсом познания, сближает ее или с психическим, или с онтологическим. И если первый путь еще сохраняет открытыми возможности материалистического понимания процесса познания, то второй неизбежно ведет к признанию какого-то особого типа существования для «сущностей», оторванных от физического мира, т. е. к реформированному платонизму.

Репрезентационализм, критический реализм и диалектический материализм

Проблема «данного» ставилась критическим реализмом с целью преодолеть недостатки репрезептационализма (Локк) и презентационализма (Беркли, Мах, Джемс, неореализм). Критический реализм признает относительную правильность репрезентационализма («репрезентативного реализма»), поскольку он признает существование реальности, независимой от познания. Однако образ, воспроизводящий реальные вещи, превращается в нем в идеальную «вещь», существующую безотносительно к реальному объекту познания. Образ существует «в сознании», подобно тому как материальный предмет существует в пространственно-временном мире. При этом невозможно установить соответствие образа предмету: сознание, замкнутое в сфере образов, «идей», не в состоянии сопоставить их с вещами, и «соответствие» идей вещам оказывается постулатом, который не может быть обоснован. Используя это, презентационализм и превратил репрезентативный реализм в идеализм: познание не воспроизводит объект, но производит его. Так репрезентативный реализм открывает возможность для идеалистического истолкования познания.

Но критический реализм преодолевает трудности, стоящие перед репрезентационализмом, способом, мало отличающимся от того, какой использовался еще Локком. Там, где репрезентационализм превращал образ в психическое, находящееся только в познании и отделенное от материального мира, критический реализм превращает его в логическое, точно так же оторванное от материального мира и противопоставленное ему. Так обстоит дело в «эссенциализме»; в «перцептивном реализме» репрезентативизм по сути дела был полностью сохранен.

Рассматривая проблему «непосредственно данного» в своей книге «Бытие и сознание», С. Л. Рубинштейн писал: «Для дуалиста, разрывающего внутреннюю связь образа и вещи, остаются лишь две возможности:

1. Образ противопоставляется вещи, замыкаясь во внутреннем мире сознания (…в гносеологии — репрезентативный реализм…).

2. Образ подставляется на место материальной вещи. Таков в философии путь Бергсона, махистов, неореалистов, позитивистов-феноменалистов, прагматистов, различных разновидностей эпистемологического монизма и т. д.» (78, стр. 35). Правильно отметив эти основные линии, С. Л. Рубинштейн не упоминает «третьего» пути, предлагаемого критическим реализмом. И в определенной степени он прав, поскольку таковой не преодолел недостатков репрезентативного реализма, выступая как его «улучшенная» версия. Но в философском (а не психологическом) плане это решение заслуживает внимания, поскольку там, где традиционный репрезентационализм открывает путь субъективному идеализму, критический реализм апеллирует (для «эссенциалистов» типа Сантаяны и Стронга это особенно верно) к объективному идеализму. Как ни отрицают Сантаяна и его единомышленники существование «сущностей», они вынуждены поместить их где-то «между» физическим миром и сознанием и тем самым волей-неволей придать им онтологический статус типа платоновского «умного места» (topos noelos).

И это решение проблемы отрывает образ материальной вещи от самой вещи. Этот недостаток репрезентативного реализма, сохранившийся в критическом реализме, может быть преодолен только с позиций теории отражения диалектического материализма. Последняя считает, что образ неразрывно связан как с процессом отражения, так и с объектом. Это означает, (1) что образ не может быть субстанциализирован ни в форме «идеи», «содержания сознания», непосредственно данных сознанию, ни в форме логической «сущности», также непосредственно данной сознанию, и (2) что отражение — не пассивное запечатление «данного», а активный процесс, основанный на материальном, практическом взаимодействии объекта и субъекта. В ходе этого взаимодействия осуществляется непрерывное углубление познания, раскрыть которое с позиций «непосредственно данного» не представляется возможным^[13].

Доказательства реализма

Критический реализм не замечал еще одной опасности, связанной с репрезентативным реализмом и вообще с проблемой «непосредственно данного», — опасности агностицизма. Точнее, он пренебрегает этой опасностью, считая ее крайне незначительной. Между тем она налицо. Перед критическим реализмом по-прежнему настоятельно стоит вопрос, как перейти от «непосредственно данного», «сущности», к физическому объекту и как доказать, что «сущность» действительно принадлежит объекту и правильно приписывается ему в нашем суждении. Задачу разрешения этого вопроса в «Очерках критического реализма» взял на себя Сантаяна. Более того, она переросла в проблему обоснования реализма.

В статье «Три доказательства реализма» Сантаяна выдвигает следующие свидетельства в пользу реалистической теории познания: биологическое, психологическое и логическое. Первое состоит в том, что объекты познания имеют не просто теоретическое, но практическое, жизненное значение для субъекта. А следовательно, объекты познания идентифицируются не познанием, «опытом», а биологическими потребностями, телесными взаимоотношениями с вещью, «животной верой» в то, что объект существует вне сознания и может удовлетворить наши жизненные нужды. Поэтому «реалистически понимаемое знание есть лишь иное название для жизненной чувствительности и разумности»^[14].

Психологическое доказательство состоит, по Сантаяне, в том, что психологически мы всегда уверены в существовании внешнего мира, прошлых и будущих событий, не зависящих от нас. «Живое существо, переживающее поток событий и живущее в постоянно изменяющихся ретроспекциях и ожиданиях… вряд ли может сомневаться в том, что то самое прошлое, которое оно вспоминает, когда-то было наличным и что то будущее, которого он ожидает и трудится с тем, чтобы оно в надлежащее время стало наличным, станет таковым. Но эта вера представляет собою чистейший и самый радикальный пример реализма»^[15]. Поэтому-то субъективизм в теории познания не может быть проведен сколько-нибудь последовательно на практике.

Наконец, логическое доказательство исходит из утверждения о том, что непосредственно данное — это «сущность». Будучи логической по своей природе, она обладает особым «идеальным» бытием. И «идеальное бытие», которым обладают «сущности», неотчуждаемо. «Они не могут потерять его или изменить, как теряют или изменяют его вещи (и должны терять и изменять), если их бытие есть существование. Поэтому интуиция или чистое знакомство с данными имеет объект, реальность которого независима от его исследования»^[16]. Независимость «сущностей» не физична, ибо они идеальны, но им присущи логические и эстетические свойства, позволившие Платону придать «сущностям» (идеям) особый статус «подлинного бытия» (to ontos on). Логическое доказательство, таким образом, превращает критический реализм Сантаяны в «реализм» платоновского, или схоластического, типа.

Однако все эти доказательства, утверждает Сантаяна, вовсе не доказательства. Они неизбежно вращаются в порочном кругу: «не допустив реализма, было бы невозможно доказать реализм или что-либо еще. Я пытался просто показать, что биология, психология и логика требуют этого допущения и подкрепляют его, а не то, что человек, не желающий избавиться от биологии, психологии и логики, должен стать реалистом»^[17]. И если вы не сможете убедить скептика или идеалиста в ошибочности его взглядов, то во всяком случае вы можете показать честному человеку, что он в душе всегда реалист.

Что можно сказать об этих доказательствах? Прежде всего они начинают не с того конца. Они базируются на достоверности сознания как носителя «непосредственно данного» и от него идут к объектам. Но этот переход, «трансцензус», как именуют его в буржуазной философии, невозможен как раз потому, что неизвестно главное — переход от объективного мира к сознанию. Между тем «вначале было дело», человеческое познание начинается с деятельности, в ходе которой мы непосредственно сталкиваемся с вещами. Только здесь даются они нам в своей подлинной реальности, и на этой основе мы получаем опосредованное органами чувств знание о них. «Переход» от знания к реальности — это уже вторичный процесс, получающий свое объяснение только из исходного процесса отражения объективного мира в сознании людей. Исходя отсюда, мы выясняем для себя бесцельность самой постановки вопроса о «непосредственном данном» в смысле теории познания Локка, Беркли, неореалистов или критических реалистов. Такая постановка вопроса ведет или к дуализму образа и того, образом чего он является, или к отождествлению реальности и образа.

Но нельзя не указать, что в «доказательствах реализма» содержится и важный положительный момент. Идея реальности объектов познания, их независимости от сознания не может рассматриваться как постулат, основанный на «здравом смысле» или всеобщем согласии человечества. Биологическое доказательство, в частности, воспроизводит известное положение Л. Фейербаха, высказанное им в полемике с субъективным идеализмом: «Почему же кошка впивается когтями в мышь, а не в собственные свои глаза, если мышь, которую она видит, есть аффектация ее зрительных нервов? Потому, что кошка не хочет умереть с голоду ради любви к идеалистам, терпя при этом страдания; потому, что она чувствует пустоту и ничтожность собственного существования без существования мыши, без объекта…»^[18]. В. И. Ленин подчеркивал, что, вводя доказательства реальности внешнего мира, «Фейербах берет учет всей совокупности человеческой практики в основу теории познания»^[19]. И хотя Фейербах иной раз допускает вульгаризацию (вспомним его печально знаменитую фразу «Человек есть то, что он ест!»), его аргументация выступает основой рационального отношения к действительности. «Мир первоначально и прежде всего есть объект разума только потому, что он есть объект желания — желания быть и иметь», — писал он^[20]. Для критического же реалиста Сантаяны биологическое отношение к действительности — основа «животной веры» в реальность физических объектов. И материалистическая в своей сущности аргументация превращается в его руках в опору иррационализма^[21].

Подобно неореализму критический реализм недолго просуществовал в качестве отдельной школы. Мы видели, как среди критических реалистов развертывается спор по проблеме теории познания. Еще более основательны их расхождения по онтологической проблеме. В этом легко убедиться, рассмотрев развитие воззрений крупнейших представителей школы. Наибольший интерес представляют в этом отношении воззрения Джорджа Сантаяны и Роя Вуда Селларса.

1. «Essays in Critical Realism». New York, 1921, стр. 101. ↑
2. Там же, стр. 41. ↑
3. Там же, стр. 71. ↑
4. Там же, стр. 70—71. ↑
5. Там же, стр. 223. ↑
6. Там же, стр. 226. ↑
7. Там же, стр. 229. ↑
8. Там же, стр. 241. ↑
9. Там же, стр. 110. ↑
10. Там же, стр. 168, прим. ↑
11. Такое понимание «сущности» можно сопоставить, с одной стороны, с понятием «смысла» (в отличие от «значения», или денотата) в системе Г. Фреге (см. Шафф А. Введение в семантику. М., 1963, стр. 17—20), а с другой — с «мыслью» в «треугольнике отношений» Огдена и Ричардса (см. ниже, стр. 221). ↑
12. Подробный анализ соотношения этих направлений в критическом реализме см. Луканов Д. М. Гносеология американского «реализма». М., 1968, стр. 61—81. ↑
13. Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. М., 1957, стр. 36—40. ↑
14. «Essays in Critical Realism», стр. 173. ↑
15. Там же, стр. 176. ↑
16. Там же, стр. 181. ↑
17. Там же, стр. 183. ↑
18. Фейербах Л. Избранные философские произведения, тт. I—II. М., 1955, т. 1, стр. 568. ↑
19. Ленин В.И. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 145. ↑
20. Фейербах Л. Избранные философские произведения, т. 1, стр. 567. ↑
21. Подробный анализ доказательств реализма см. в нашей работе «Философский реализм в XX веке. Статья вторая. Доказательства реализма» («Вестник Московского университета». Сер. VIII. Философия, № 5, 1971). ↑