Обучение реваншизму

От Рюрика до «Пултавы». Обращаемся к книге «Основы истории», предназначенной для школы третьей, высшей ступени, т. е. для учащихся 7—9-х классов. Прежде всего бросается в глаза основная — великогерманская схема, согласно которой весь материал подается в двух аспектах: «Германия и Европа» и затем «Европа и человечество». О Руси впервые читаем в разделе, посвященном средневековью, где есть параграф под красноречивым названием «Вненемецкие государства», среди них Англия, Франция, Северная Европа, Восточная Европа и Византия. О Руси здесь написано буквально следующее: «На древнем торговом пути из Балтийского моря в Черное вскоре после середины IX в. шведские викинги — варяги, или русь (Рюрик), — основали в Новгороде государство. Их распространение на юг привело к возникновению великого княжества в Киеве, которое в X в. было христианизировано из Константинополя (Византия) и приняло православие. В 1037 г. Киев стал центром митрополии. Он представлял собой значительный культурный центр до тех пор, пока расшатанное битвами за трон государство не уничтожили в 1239 г. монголы». Так изображено древнерусское «вненемецкое» государство, игравшее в тогдашней Европе первостепенную роль.

В другой раз речь о Руси идет в параграфе «Мировая империя монголов»: «Монголы в своем натиске на Запад завоевали русские княжества вокруг (так! — В. П.) Москвы, в 1240 г. также Киев». О борьбе русского и других народов Европы не говорится ничего, но битва поляков с монголами при Легнице уже не приписывается только немцам, а описывается так: «Из оборонительных битв в сознание потомков (надо бы: потомков-реваншистов. — В. П.) особенно врезалась битва при Лигнице 1241 г., в которой было уничтожено польско-немецкое войско». Это пишется невзирая на отсутствие источников, могущих подтвердить сколько-нибудь значительное участие немецких воинов в этом сражении, ставшем роковым для цвета великопольского рыцарства.

Следующий сюжет — традиционное восхваление Ганзы и немецкой восточной колонизации как следствия «перенаселенности старой Германии». Весьма недурно сказано и об уцелевшем от рыцарских мечей завоеванном населении: «оно в той мере, в какой было способно и склонно, могло присоединиться к более высоким немецким хозяйственным формам»; тут же вскользь замечено, что «теория об истреблении пруссов неверна». Отмечается и мнимо положительная роль Германии в истории Чехии, Польши и Венгрии, а завоевательные немецкие походы на Литву оправдываются необходимостью «устранения литовского клипа между Курляндией и Пруссией». Так жестокая и кровавая история немецкой феодальной колонии, Ордена, который продержался в Пруссии до 1466 г., а в Ливонии до 1561 г., когда был сметен окрепшими национальными государствами Восточной Европы, превращена в сладкую, но пропитанную ядом реваншизма сказку для детей. Не случайно те из остфоршеров, кому истина дороже престижа реваншистской историографии, наконец, согласились с выводом советской науки, сорвавшей покров культуртрегерства и миссийности с Ордена и Ганзы, этих орудий немецкой имперской экспансии в Восточной Европе.

Вновь встречаем Русь в разделе «Империя на исходе средневековья (1378—1519 гг.)». В параграфе «Северная и Восточная Европа» так повествуется об образовании Русского централизованного государства: «В начале XIV в. один из членов правившей в Москве семьи (основана около 1150 г.) получил задание собирать для хана дань с северной (вместо северо-восточной. — В. П.) России. Его преемникам, которые приняли титулы «великих князей», удалось подчинить большинство княжеств Москве. Так (?) Москва стала центром государства, а после падения Константинополя — центром православия. Великий князь Иван III московский завоевал (вместо воссоединил. — В. П.) в 1448 г. (вместо 1478 г.— В. П.) торговую (вместо боярскую. — В. П.) республику Новгород и сбросил около 1480 г. власть татар … Он — осуществитель государственного единства России, которая тогда выступала как наследник (вместо центр воссоединения земель, ранее попавших под власть. — В. П.) Польши — Литвы».

Не менее впечатляюще подан этот сюжет в другой серии учебников — «Картины из всемирной истории. Исторические сцены, источники и понятия», представляющих собой подбор выдержек из хроник, донесений современников и отрывков из трудов историков. В тетради, посвященной абсолютизму, помещен общий очерк (видимо, из тех, о которых мечтал В. Филипп) истории России с древнейших времен. Итак: «Благодаря особенно высокому доходу от продажи зерна, меда и воска князья Москвы сделались зажиточными и в борьбе с соседями быстро укрепили свою власть». Когда же они с помощью татар завоевали Тверь, а другие земли «купили», то монголы дали им титул великих князей.

Следовательно, в этих книгах (не считая ошибок) нет ни борьбы России за независимость, ни внутренней ее истории, ни истории народов, уже входивших в ее состав, ни культуры (даже Кремля и Рублева!). Там, где описываются географические открытия, подвиги русских землепроходцев не упомянуты, нет их и на карте.

Вновь наталкиваемся на Россию в разделе «Время религиозных войн и битв за мировое господство Габсбургов», в пункте Б «Время Филиппа II» имеется параграф «Вненемецкие государства Европы около 1600 г.», посвященный помимо России Нидерландам, Англии, Швеции, Ливонии, Польше. Россия, читаем здесь, «вступила в европейскую политику» при Иване Грозном, который, воюя по всем направлениям, достиг Сибири, Кавказа, но проиграл в Ливонии. Как предшественник Петра I, он «считал необходимым оплодотворение России европейской цивилизацией и потому привлекал специалистов с Запада».

Не обошли учебники вниманием и русский абсолютизм. Время абсолютизма поделено на два этапа: первый, когда Европа жила под знаком гегемонии Франции при Людовике XIV, и второй (1688—1740) —когда она развивалась под знаком восстановления равновесия крупных держав. Вот здесь и находим текст о «превращении России в результате Северной войны в европейскую великую державу». Его изюминку, конечно, составляет сообщение о битве при «Пултаве», когда Россия «впервые победила великую державу благодаря обширным пространствам, опустошению собственной территории и зиме». В «Картинах из всемирной истории» к этому перечню «причин» победы добавлены еще и болота: в Полтавской битве сражались 16 тыс. (следовало — около 38 тыс.) шведов и 45 тыс. (следовало — около 42 тыс.) русских и чего «не сделали русские, то доделали болота и генерал Зима». Так Россия «подобно Англии на Западе начала играть роль фланговой силы континентальной государственной системы».

От «Пултавы» до «Барбаса». Но русский абсолютизм тоже не от мира сего, он не похож на европейский, «перенят во время долгого господства монголов» и в сущности напоминает деспотические государственные формы восточноримской империи. Впрочем, далее обнаруживается полная смутность представлений авторов о нем. Деспотизм вырос из личной власти царей, он «появился не в результате длительного преодоления феодального государства (так! — В. П.) и сословных прав на власть, а зверски добился своего, одолев влияние и сопротивление знати (der Großen) страны, когда значительная правящая личность оказывалась у кормила власти». Петр I, хоть и строил государство «по западному образцу» (о внутренних предпосылках преобразований нет, понятно, и речи), снова применил деспотизм и, расправившись со стрельцами, собственным сыном и церковью, «создал цезарепапизм» из «сплава церкви и государственной власти». Буржуазную тенденцию в таких мероприятиях русского абсолютизма, как секуляризация, развитие бюрократизма и прочее, автор игнорирует. В «Картинах» дело доведено до абсурда: европейскую Россию Петр строит в одиночку, ибо «дворянство, духовенство и народ пассивно, а иногда и активно противились европеизации». Из цифр приведена лишь одна и то весьма сомнительная: при строительстве Петербурга якобы погибли 200 тыс. человек, отчего никто не хотел селиться в этом проклятом городе, что, впрочем, не помешало ему занять к 1726 г. место Архангельска в экспорте-импорте России.

Об истории России XVIII в. говорится еще в связи с Семилетней войной и разделами Польши. Пиррова победа Фридриха над Россией при Цорндофде (1758) отмечена, а вот бегство короля с поля битвы под Кунерсдорфом и вступление русских войск в Берлин (1760) забыто, сказано лишь, что Фридриху повезло и по смерти царицы Елизаветы, согласно мирному договору с Россией и Австрией, Пруссия утвердилась как пятая великая держава Европы. Разделы Польши освещены под углом зрения борьбы Пруссии с «враждебными объятиями» России и Австрии, а в общем-то «обе немецкие (так! — В. П.) великие державы» — Австрия и Пруссия — принесли Польшу в жертву «русскому натиску на Запад». Что при этом Пруссии досталась большая часть польских земель вместе с Варшавой, — авторов учебника не смущает.

Если верить учебнику, Фридриху посчастливилось в конце русско-прусской войны, а России не менее повезло во время войны русско-французской. В тетради «Наполеон и восстание Европы» дается история гениальной личности, вынужденной ввиду ее нелигитимного происхождения, непрерывно воевать. Совсем обойти молчанием Россию, сокрушившую империю Наполеона и освободившую Европу от его тирании, было нельзя, и о ней говорится в параграфе «Россия вмешивается», где речь идет о смерти деспотичной Екатерины, убийстве сумасшедшего Павла и воцарении союзного Англии Александра I, который и прокламирует «освобождение угнетенных земель». Но далее в центре событий странным образом оказывается не Россия, а Пруссия: после Аустерлица наступил конец немецкой империи (1806), после Тильзита Александр «покинул своего прусского союзника», хотя и спас Пруссию от полного уничтожения, когда французы заняли Берлин, а королевское правительство укрылось в Кенигсберге. Вот тут-то на счастье России при императорском дворе появился прусский представитель К. Штейн, который «имел большое влияние на Александра» и, во-первых, убеждал его восстановить Германию, а, во-вторых, когда Наполеон достиг Москвы, «неотступно умолял царя», «искавшего утешения в Библии», «не заключать мира». Слов нет, К. Штейн — выдающаяся фигура национального возрождения Германии, но к чему умалять роль России в этом возрождении?

Вместо Отечественной войны России школьникам предлагается история наступления Наполеона на Москву; фактическая основа прежняя: искажены цифры потерь в Бородинской битве: 60 тыс. (надлежало — 38,5 тыс.) русских и 28 тыс. (следовало — 58,5 тыс.) французов. В дальнейшем Кутузов будто бы опасался встречи с Наполеоном, но старался его окружить. Цитируются слова императора о «скифах», сжегших Москву, и о том, что виновник его поражения — климат, а чтобы устранить возможные сомнения, в хронологическую таблицу вставлена дата: «11 ноября 1812 г.— начало зимних морозов». Правда, мимоходом сказано, что «был повсюду призван народ», но не нашлось слов осудить горе и разорение, причиненное России Наполеоном и его сателлитами. Зато две страницы отведено описанию лишений и страданий, перенесенных немецкими солдатами в дикой России, куда их направил прусский король в составе войск Наполеона. В европейском походе — в действиях под Лейпцигом и других сражениях — на первом плане фигурирует Блюхер, хотя трудами историков ГДР и СССР весьма полно раскрыта роль русских войск как ядра вооруженных сил, освободивших Европу от имперского ярма. Вся эта история достойно увенчивается пророчеством Наполеона о том, что «через сто лет Европа будет или казацкой, или республиканской».

Одной из наиболее одиозных представляется тетрадь «Национальная и индустриальная революция». Она построена в виде антитезы двух «сил будущего» — «Запада» в образе быстро прогрессирующей Северной Америки и «Востока» в виде погрязшей в дикости царизма России. Это сделано в духе теорий «модернизации» конвергентного мира, согласно которым (как справедливо отметил наш коллега из ГДР Ф. Штраубе) Октябрьская революция — заурядное событие среди этапов «атлантической революции», отмеченных американской освободительной, французской политической и английской индустриальной революциями.

Здесь нет России с ее первоначальным накоплением, уральской промышленностью, первыми паровозами, пароходами, экономическими и социальными проектами, наконец, России, значительная часть которой (Новороссия, Заволжье, Северный Кавказ) в отличие от Пруссии после реформы 1861 г. пойдет по американскому пути экономического развития^[1]. Нет здесь ни Пушкина, ни Лобачевского, ни Глинки, ни науки, ни литературы, ни музыки. Что же есть? Есть пошлые анекдоты из жизни царей и помещиков.

Вот как, например, представлено восстание декабристов. «Группа западнически либеральных офицеров пыталась добиться конституции. Момент казался подходящим. Константина, брата Александра, выкрикнули в цари и никто не знал, что он уже давно отрекся в пользу младшего Николая. Когда был объявлен Николай, то простых солдат очень обеспокоила эта замена: «Мы присягали Константину, а Николай держит его под арестом. У нас только одна душа и мы не можем каждую неделю присягать другому». Они кричали: «Ура Константину!» и по приказу либеральных офицеров также: «Ура Конституции», причем думали, что так звалась жена Константина. Николай показался верхом на лошади и объявил народу, что он — законный царь. «Дети, я не могу поцеловать вас всех, но вот этого здесь — за всех» — и он поцеловал одного старика и народ передал его объятия и поцелуй дальше. Однако зачинщики не отступили, пока их не разогнали картечью. «Хорошенькое начало царствования, — печально сказал царь, — Трон обрызган кровью». Дух этой книги выражен в рассуждении о том, что «в Европе смотрели с подозрением на Россию. Без нее нельзя было принять ни одно крупное решение… Масса славян огромна, — писал Хен, — вполне возможно, что остановить ее может лишь Атлантический океан». Так от книжки к книжке школьникам внушают представление о России как о дикой и чудовищной стране, угрожающей Европе.

Это продолжается и в тетради «Национальные государства и мировые державы», где в параграфе «Русские души» пишется, что из 60 млн. населения России 20 млн. составляли крестьяне, в большинстве своем крепостные, бывшие на положении собак, что и подтверждается текстом воспоминаний некоего сельского священника, чей знакомый называл своего слугу «Барбас».

Посмотрим, чего стоят эти цифры и что за ними в действительности кроется. Все население России (включая Польшу, Финляндию, Закавказье и Казахстан) в 1858 г. исчислялось в 74 271 205 человек; по отношению к мужской части этого населения частновладельческие крестьяне составляли около 30%, но при этом надо иметь в виду (здесь мы сошлемся на любезно сообщенные нам выводы известного статистика В. М. Кабузана), что в начале XVIII в. (в границах 1719 г.) по первой ревизии помещичьи крестьяне составили около 60% всего населения. Отсюда ясно виден путь, которым, пусть медленно, Россия шла вперед.

От «Барбаса» до «Сергиуса Дмитриевича». Примечательной особенностью той же тетради является большой антикоммунистический экскурс. Автор обошелся в своей истории без Парижской Коммуны, но о «Манифесте Коммунистической партии» решил поговорить, чтобы просто и доходчиво опровергнуть его идеи. Такого опровержения не встретишь у столпов остфоршунга Г. Рауха, Б. Мейсснера или К. Менерта, которые оперируют хитроумными понятиями, недомолвками, наукообразными передержками.

Здесь все по-школьному ясно, и текст этот стоит процитировать. Идеи марксизма «отвергаются противниками по следующим основным причинам»:

«1. Маркс слишком односторонне сводил все события истории только к экономическим». Так Маркс сразу же превращен в вульгарного экономиста, которого, понятно, нечего и опровергать, тем более что школьники ведь не знают таких слов: «…Согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое положение — это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты — государственный строй, установленный победившим классом после выигранного сражения, и т. п., правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм. Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое в конечном счете прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей (т. е. вещей и событий, внутренняя связь которых настолько отдалена или настолько трудно доказуема, что мы можем пренебречь ею, считать, что ее не существует). В противном случае применять теорию к любому историческому периоду было бы легче, чем решать самое простое уравнение первой степени»^[2].

«2. Тезис о классовой борьбе как существенном содержании человеческой истории является слишком сильной ее переоценкой и упрощением. Не отрицается, что классы есть, но сверх того возникли и другие различные группировки: семьи, племена, религиозные общины, расы, государства». Какая прелесть эти племена, общины, семьи и расы, возникшие «сверх того», а не до того, а государства, видимо, еще и «вне того»? Бундескинд и впрямь подумает, что злой Маркс отрицал семью и расу, племя и государство.

«3. Утверждение, что только коммунисты призваны представлять интересы пролетариата, не основано на поручении рабочих: напротив, их об этом вовсе не спрашивали и не применяли обычную на Западе форму свободного выбора». Так школьники и останутся при мысли, что коммунисты — это не авангард пролетариев; они ведь не знают и того, что съезд свободно избранных советских уполномоченных призвал к власти коммунистов первой в мире страны социализма. И кто заронит в их душу сомнения в том, что форма, «обычная на Западе», представляет в сущности диктатуру буржуазии?

«4. Цель коммунистов везде в мире захватить власть и устранить некоммунистический порядок привела бы к длительным обострениям». Сказано глухо, но школьник должен догадаться, что эти обострения будут хуже тех, которые вызывают в Европе ФРГ, в Передней Азии — Израиль, а во всем мире — США.

И, наконец, «5. Бесклассовое общество — это утопия. Лучшие условия жизни в человеческом обществе могут быть созданы и другим путем, как и доказывает развитие на протяжении последних ста лет: например, вместо отношений классовой борьбы — отношения партнерства между работодателем и работающими». Следовало бы только добавить: «Равно подпадающими под действие чрезвычайных законов». А что если школьник вдруг спросит, отчего это за последние сто лет было расстреляно столько рабочих демонстраций и ни одной демонстрации. работодателей? Впрочем, жалкая анекдотичность освещения марксизма в школьных учебниках уже привлекла к себе внимание.

Потуги опровергнуть Маркса не главное в этой книжке, центральное ее лицо — Бисмарк, который действует в интересах «Европы» на фоне терпящей неудачи России. При нем «появилась сила там, где в средней Европе была слабость». Под шумок обличений русской экспансии (цели которой будто бы были определены уже Петром I) и угрозы ее натиска через Берлин на Вену превозносится русская политика канцлера на Берлинском конгрессе, и вообще при нем «Европа не оступалась».

Иное дело Россия, которая после грабительской реформы и убийства Александра II от земской «первой ступени самоуправления» вернулась вновь к строю «полицейского государства». О революционных ситуациях, развитии революционно-демократического движения речи здесь нет.

Когда дело доходит до «империализма и первой мировой войны», которым отведена следующая тетрадь, то материал об обострении противоречий (включая и колониальные) между великими державами оказывается подобранным так, что с Германии снимается вина за развязывание кровавого международного конфликта. Оказывается, сперва Германия попадает в политическую изоляцию ввиду сближения между Россией, Францией и Англией; потом начинается гонка вооружений, и в России побеждает партия войны. Лично Николай II войны не хотел, но из-за шагов, предпринятых правительством Австрии, объявил мобилизацию, что и «вынудило» Германию перейти к активным действиям. И в этой книге есть свой кульминационный эпизод. Русское правительство решает вопрос — быть войне или не быть, наконец Николай II отдает роковое распоряжение Сазонову: «Сергиус Дмитриевич, позвоните начальнику генштаба, что я приказываю начать всеобщую мобилизацию».

От «Сергиуса Дмитриевича» до басен «изгнанников». Чем дальше в лес — тем больше дров. Книжки, посвященные эпохе, начатой Октябрем, еще более, если это только возможно, низкопробны. Из тетради «Великие кризисы» узнаем, что царское правительство пало из-за неспособности решить вопросы, возникавшие «в связи с развитием индустриализации и проникновением западных политических идей».

Главная цель автора — очернить большевиков и их вождя В. И. Ленина. Во-первых, большевики якобы противники крестьянства: в Советах преобладала партия умеренных социалистов, «в которой сосредоточились прежде всего крестьяне, требовавшие раздела помещичьих земель. Но (так! — В. П.) их энергично теснили радикальные социалисты, большевики, которые целеустремленно стремились к диктатуре пролетариата, к коммунистической революции». Все изображено так, словно не диктатура пролетариата решила крестьянский вопрос в России, не она спасла страну от грозящей катастрофы.

Во-вторых, большевики якобы враги демократии, это видно уже по их действиям в период от февраля к октябрю (в книге говорится о «русской ноябрьской революции 1917 г.») и особенно в связи с разгоном «парламента». О борьбе большевиков за формирование политической армии социалистической революции в книге нет и помина, зато с помощью цитат из Троцкого все представлено так, будто Ленин ради диктатуры пожертвовал демократией, Учредительным собранием, которое-де уже «приняло постановление об основах демократической и социалистической России»^[3]. Автору, пишущему в духе Мартова и Каутского, нет дела до того, что пролетарская диктатура — высшая форма демократии, что Учредительное собрание отражало прежнее соотношение классовых сил, а не новое, которое нашло свое выражение в Советах. Автор всячески пугает учащихся словом «диктатура», «диктатура партии». В. И. Ленин указывал, что насилие ради защиты прав трудящихся ставится на место «права» эксплуататоров^[4] и позднее пояснял, что «диктатура пролетариата невозможна иначе, как через Коммунистическую партию»^[5], и, что диктатура, наконец, «не есть только насилие над эксплуататорами и даже не главным образом насилие»^[6].

Противопоставление Февральской революции как демократии Октябрьской революции как диктатуре типично для учебников, цель которых оболгать идею власти рабочего класса, якобы «начинающего свое правление хозяйственной разрухой», свое господство — «войной и террором». О саботаже, о белом терроре, об интервенции 14 держав (унесших, согласно подсчетам В. П. Данилова, около 8 млн. человек) авторы хранят молчание.

Плоды такого просвещения налицо. При опросе в ФРГ 2711 учащихся старших классов 90% из них не смогли объяснить, что такое диктатура пролетариата, лишь 10% выбрали относительно подходящий пункт заведомо антисоветского вопросника: «подготовка жизни, достойной человека», остальные подчеркнули пункты: «метод получения рабочей силы», «система господства с целью уничтожить свободу», «система государственной безопасности, введенная Сталиным», «форма власти, предусмотренная для коммунистического мирового господства».

Последующая внутренняя история СССР (об СССР в сущности говорить не приходится, поскольку сознательно игнорируется проблема великого национального строительства) также грубо извращена. Хозяйственное развитие изображено как «насильственная» коллективизация, как изнурительное перенапряжение сил народа. Маскируется то обстоятельство, что выполнение первой пятилетки (о ней есть упоминание) было остро необходимо стране, жившей в капиталистическом окружении: история отпустила ей на строительство небольшой срок — в 1941 г. войска фашистской Германии вторглись в пределы СССР.

В разделе книги, отведенном внешней политике СССР, делается попытка изобразить Октябрьскую революцию как локальное событие, после которого остальной мир продолжал жить как ни в чем не бывало. Впрочем, это плохо удается — роль СССР в международной истории непрерывно возрастает, и авторам приходится о нем писать, хотя и на свой лад. Здесь они идут еще на один подлог, проводя в духе антикоммунистической доктрины тоталитаризма аналогию между фашизмом и коммунизмом. Та же идея пронизывает и материал немецкой истории: школьнику предлагается подробная политическая биография Гитлера, а под заголовком «Враги демократии за работой» рассказывается о деятельности фашистов и коммунистов.

Совершенно искажена и советская внешняя политика. Игнорируются огромные усилия СССР добиться сохранения мира в Европе. Советскому Союзу приписывается стремление с помощью Раппальского договора помешать Веймарской республике завязать в Локарно «дружбу» с «Западом». Агрессивная, антисоветская направленность Локарнского договора скрывается. На приложенной карте отмечены «утраты» «Германо-Австрии» в первой мировой войне, к числу «утрат» отнесены Тироль и Эльзас- Лотарингия.

Материал о второй мировой войне в тетради «Национал-социализм и вторая мировая война 1933—1945 гг.» сконцентрирован вокруг Гитлера. Выходит, что не предательский мюнхенский сговор, а советско-германский пакт открыл Гитлеру путь к войне. Великое значение Сталинградского сражения принижено, так как оно в параграфе «Решающие битвы» сопоставлено с морским сражением при Мидуэй. Сама сталинградская катастрофа, постигшая фашистскую армию, рисуется в виде личного просчета Гитлера, просчета, которого могло и не быть.

В подборе анонимных писем немецких солдат к родным из-под Сталинграда они изображаются этакими романтическими героями, гибнущими с честью. Вот образчик подобного письма: «Ты можешь положиться, что все достойно придет к концу. Немного рановато в 30 лет. Рука у шлема, отец, обер-лейтенант… прощается с тобой». Читатель должен умиляться, забыв, что этот герой и ему подобные погубили миллионы людей!

Той же цели — умалить решающий вклад Советского Союза в разгром фашизма — служит утверждение, будто лишь поставки из США позволили ему «держаться на поверхности». Факты свидетельствуют, их признают и сами американские историки, что до марта 1942 г. сколько-нибудь значительных поставок не было; в последующее время поставки из США и Англии увеличились и сыграли свою роль, но никак не решающую, ибо по основным видам вооружения (орудия, самолеты, танки) они так и не превысили 2—10% от произведенного в СССР.

Последний этап войны по учебнику — это не освобождение Европы от гитлеровской тирании, а борьба немцев с «враждебными армиями». Наконец, и граница по Одеру и Нейсе оказывается вовсе не определена в Потсдаме, а дело это якобы в свое время отложили до подписания мира.

А мира ждать не приходится, как следует из последней тетради, выразительно озаглавленной «Человечество без мира». Человечество, по мысли сочинителя этой книжки, движется от войны к войне. В перечень войн и конфликтов включены без разбора и освободительные, революционные войны и империалистические авантюры. Мира на земле нет и он вряд ли возможен, почему последний параграф и назван «Мир на земле?..» Книжка служит психологической подготовке к войне.

Тщетно искать здесь внутреннюю историю СССР, сведения о его хозяйственном и культурном прогрессе, если вооружение ФРГ фигурирует в качестве фактора, склонившего якобы Советское правительство к политике мирного сосуществования и воздержанию «от дальнейшей революционной экспансии». Восхваляется план Маршалла и расписывается боннская демократия, хотя сами либерально-буржуазные публицисты, притом такие видные, как К. Ясперс, признали, что парламентская демократия «совершенно не функционирует» в ФРГ, а ее так называемые свободы представляют собой фикцию. В искаженном свете рисуется история ГДР, подвиг немецких трудящихся, освободившихся от ига капитала.

И в этой тетради режет глаз реваншизм, начиная от карты «Максимальный ареал немецкой власти (не захватов! — В. П.) во второй мировой войне» и кончая параграфами «Изгнание и послевоенное страдание», «Потерянная родина», «Польское население в немецких восточных областях». В учебнике не нашлось слов для обличения изуверских действий фашизма по насильственному переселению, эксплуатации и истреблению народов, зато он оперирует цифрами о перемещенных немецких жителях с исконно славянских земель. В послевоенные годы манипулирование цифрами погибших при переселении стало одним из средств боннской пропаганды. Недавнее исследование польского ученого С. Шимитзека показало необоснованность спекуляций на чувствах народа. Потери гражданского населения Германии определялись цифрами от 0,8. до 3,2 млн. убитых. Подсчетами польского ученого установлено, что число это для бывших восточных провинций империи, восточнее Одера и Нейсе, составляет 556 тыс. человек. Учебник полон описаний «бесчеловечных поступков» русских, чехов и др. Эти вымыслы собраны в параграфе «Изгнанные рассказывают», где повторяется тот же прием, что при описании Сталинградской битвы, но теперь место анонимных солдат заняли «одна женщина», «один священник», «один студент», «один житель» и т. д. Все они в голос твердят о жестокостях в русских лагерях, об изнасилованиях, о варварстве русских солдат и, наконец, о том, что в Силезии поляки, провожая выселяемых немцев, просили их не тревожиться, обещая беречь их добро до восстановления власти Германии: «Когда вы вернетесь, то все найдете в сохранности», — говорили они. На все эти небылицы отведено пять страниц, т. е больше, чем на хладнокровное описание фашистских зверств в оккупированных странах.

Таковы эти учебники — учебники буржуазного национализма, неофашистского реваншизма и антикоммунизма. Где же корни такого курса в просвещении ФРГ?

1. См. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 16, стр. 216; т. 17, стр. 70, 130. ↑

2. Ф. Энгельс. Письмо И. Блоху. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 37, стр. 394—395. ↑

3. Оценку позиции Каутского см.: В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 37, стр. 282. ↑

4. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 30, стр. 73. ↑

5. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 43, стр. 42. ↑

6. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 39, стр. 13; ср.: т. 38, стр. 385. ↑