Философия и естествознание

Некоторые товарищи (Степанов и др.), увидев этот поход лжи, метафизики и чертовщины на творческую мысль, не на шутку перепугались. Чтобы спасти результаты колоссальных успехов естествознания за прошлое материалистическое столетие от разгрома со стороны пробуждающейся вненаучной реакции и обеспечить за наукой ее дальнейшее успешное движение вперед, они объявили контр-поход, но не только против метафизики и идеализма, но и против философии вообще, в особенности философии в естествознании. Отрицая за философией всякое научное значение, одни из них метнулись в сторону чистого эмпиризма, другие — в сторону голого механизма, сами не замечая того, что становятся таким путем на сторону чистейшей метафизики.

Отвергая философию, они вместе с тем должны отвергнуть и самые крупные научные достижения последнего времени. Возьмем хотя бы тот же дарвинизм. Не трудно видеть, что он не относится исключительно к биологии в тесном смысле слова, а в такой же мере относится к философии. Дарвинизм не только биологическое учение, а философ- с к о-биологическое. Отбросьте философскую сторону дарвинизма, и у вас останутся одни тощие примеры из жизни животных и растений, но никакой теории эволюции не будет. То же самое можно сказать и о других областях естествознания.

В старом предисловии к «Анти-Дюрингу» Ф.Энгельс пишет:

«Эмпирическое естествознание накопило такую необъятную массу положительного материала, что необходимость систематизировать его в каждой отдельной области исследования и расположить с точки зрения внутренней связи стала неустранимой. Точно так же стало неизбежным привести между собою в правильную связь отдельные области познания. Но, занявшись этим, естествознание попадает в теоретическую область, а здесь методы эмпиризма оказываются бессильными, здесь может оказать помощь только теоретическое мышление. Но теоретическое мышление является прирожденным свойством только в виде способности. Она должна быть развита, усовершенствована, а для подобной разработки не существует до сих пор никакого иного средства, кроме изучения истории философии» («Архив», кн. II, стр. 125).

Вынужденные стихийно заниматься философией, но игнорируя ее и не имея твердой философской точки зрения, современные естествоиспытатели, по выражению Энгельса, довольно нередко попадают в плен самой скверной философии и оказываются «беспомощными жертвами старой метафизики» (там же, стр. 127).

Разноголосица во многих вопросах естествознания проистекает, конечно, не от того, что одни признают конкретные факты, а другие их отрицают. Опыты можно проверять, повторять сколько угодно раз. Споры начинаются, как только приступают к объяснению фактов, начинают делать общие выводы и превращать эти выводы в действенное орудие исследования. Самый важный и кардинальный вопрос заключается в том, какое объяснение дается явлению. Современники Дарвина не хуже его знали анатомию, эмбриологию, морфологические и физиологические особенности органического мира, в такой же степени, как и он, видели целесообразные приспособления к окружающей обстановке отдельных органов и всего организма. В признании этих фактов между Дарвиным и современной ему наукой никаких разногласий не могло быть. Но колоссальная пропасть вырастает между ними, как только Дарвин переходит к объяснению явлений. Современная ему наука объясняет происхождение видов первоначальным актом творения, Дарвин же, отвергая всякие чудеса, ищет объяснения явлений в законах природы.

Стало быть, наша задача не в том, чтобы хаять направо и налево всякую философию. Отвергая метафизические и поповско-идеалистические «научные» догмы, мы должны, если хотим не только описывать явления, но и действительно владеть ими и изменять их согласно нашим желаниям и целям, последовательно проводить нашу диалектическую и материалистическую точку зрения во все области человеческого знания.

Это стремление к обобщениям и охвату всех отраслей науки методом диалектического материализма также вызывает много толков. Раздаются голоса, что, идя таким путем, марксизм вырождается в догму, в своеобразную метафизическую систему. Марксистское мировоззрение отождествляется в данном случае с метафизикой.

Действительно ли так обстоит дело? Нет ли в самом деле никакого различия между метафизикой и марксизмом, поскольку последний является системой взглядов на общество и природу, поскольку он стремится объединить свои взгляды в единое целое? Остановимся на этом вопросе.

Характерной особенностью метафизических систем являются их вечные, абсолютные истины, отличающиеся довольно резко друг от друга у каждого автора системы. Каждый метафизик уверен, что только ему одному благодаря необъяснимой счастливой случайности удалось открыть эту неотразимую абсолютную правду, не зависящую ни от времени, ни от пространства. Все то, что открыто другими, по его мнению, не истинно или, в лучшем случае, не имеет значения.

Тов. А. Деборин пишет: «Каждый философ строил себе такую систему, будучи глубоко убежден в том, что именно ему удалось «схватить» безусловное, абсолютное и адекватно выразить его в окончательной форме в понятиях и истинах, имеющих якобы вечную значимость» (Сб. «Воинствующий материалист», кн. V, 1925 г., «Материалистическая диалектика и естествознание», стр. 10).

Каждый метафизик глубоко уверен, что, если бы он имел счастье родиться лет тысячу тому назад, он и тогда уже открыл бы ту же систему абсолютных истин и избавил бы исстрадавшееся человечество от тысячи лет лишних страданий. Если бы, к примеру, берлинский профессор Карл Людвиг Шлейх родился не в Берлине, а в Мадриде, и не в конце девятнадцатого столетия, а, примерно, в тринадцатом или четырнадцатом, он тогда уже открыл бы и сразу же сообщил главному инквизитору свою абсолютную истину о недопустимости сжигания живьем на кострах, и спас бы не одного еретика. А если, паче чаяния, инквизиция его не послушалась бы, он не остановился бы и перед тем, чтобы возвестить миру открытую им тогда же вторую абсолютную правду. И трудно представить себе, что случилось бы тогда! Когда костры разгорелись бы настолько, что у еретиков «ступни не могли бы больше прикасаться к ним, то у них явилась бы возможность образования крыльев». Еретики превратились бы в крылатых, а то, может быть, даже в аэропланы и спокойно улетели бы от казни.

Диалектика не мирится с абсолютными истинами. Диалектика их совершенно отрицает. Ф. Энгельс, резко высказываясь против вечных истин, декретируемых метафизиком Дюрингом, пишет:

«Если бы человечество пришло когда-нибудь к тому, чтобы оперировать одними только вечными истинами, с результатами мышления, имеющими суверенное значение и абсолютное притязание на истинность, то оно бы дошло до того пункта, где бесконечность интеллектуального мира оказалась бы реально и потенционально исчерпанной» (Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, перевод М. Е. Ландау, 2-е изд., «Московский рабочий», 1924 г., стр. 101).

Метафизическая система, пытаясь заменить собою все отрасли науки и дать универсальную концепцию мира, исходит из одного только определения, принимаемого за аксиому.

Из этого одного определения выводится вся система логическим путем. Опыт при этом никакой роли не играет. Если какой-нибудь факт подтверждает выводы философа, он милостиво принимается, или, если факты говорят против системы, тем хуже для фактов. При этом, конечно, формальная логика и аналогия играют исключительную роль. Все, что выходит за рамки формальной логики и аналогии, отбрасывается, как несоответствующее действительности. Насколько далеко может завести игнорирование фактов и злоупотребление аналогией, показывает натурфилософия Окена. Стоит только привести трактовку половой «биологии» этого натурфилософа.

«В самом истинном смысле слова, — пишет он, — женский элемент устроен подобно пищеварительной, а мужской подобно дыхательной системе. С органической точки зрения женщина — живот, а мужчина — грудь».

«Здравый смысл» давал им возможность нередко решать «логически» самые трудные проблемы эволюции. Вот рассуждения того же Окена о происхождении человека и животных:

«Все животные произошли в воде; а именно у берегов, не в средине моря и не в средине суши. Прилив выбросил первых людей. Они жили на берегах и питались, без сомнения, мясом, как и теперь еще питаются дикари. Да и откуда они могли бы получить плоды, капусту, репу?»

Диалектика с первых шагов своего возникновения повела смертельную борьбу против старых метафизических систем.

Тов. А. Деборин пишет: «Развитие диалектического, метода в новейшей философии, начиная с первых элементов его в построениях Канта, знаменовало собою преодоление старых метафизических систем, метафизического метода и формальной логики. У величайшего диалектика Гегеля метод получает преобладание над системой. Диалектика не мирится с метафизическим пониманием действительности, в том числе и с абсолютным характером закона формальной логики. Диалектика «отменяет метафизические системы» (указанная работа, стр. 10).

Но сам Гегель не порвал с метафизикой. Свою диалектику он связывал со своей ультраидеалистической и метафизической системой, в которой исключительную роль играет абсолютная идея.

Марксизм совершил операцию и над Гегелем, которая оказалась смертельной для его идеалистической и метафизической системы, но спасительной для диалектики, ибо «диалектика столь же мало мирится с идеализмом, сколь и с метафизикой в смысле учения об абсолютных истинах» (А. Деборин). Ошибка Гегеля состояла в том, что законы диалектики не выведены им из природы и общества, а навязаны последним как законы мышления.

«Отсюда, — говорит Ф. Энгельс, — вытекает вся вымученная и часто ужасная конструкция: мир — хочет ли он того или нет — должен согласоваться с логической системой, которая сама является лишь продуктом определенной ступени развития человеческого мышления. Если мы перевернем это отношение, то все принимает очень простой вид, и диалектические законы, кажущиеся в идеалистической философии крайне таинственными, немедленно становятся простыми и ясными» («Архив», кн. II, стр. 221).

Диалектический материализм покоится на несокрушимой основе объективного мира, был выведен из него, а не привнесен извне, из головы. Выведенный из конкретной действительности, он, будучи применен к дальнейшему изучению природы и общества, не остается пассивным зрителем наших экспериментов, но активно вмешивается в опыт, озаряет его новым светом, чем облегчает его изучение. Точка зрения, мировоззрение, играет колоссальную роль не только в социальных науках, но и в экспериментальных.