Прерывистость в развитии. Скачки в биологии

Опасность вульгаризации диалектического метода лежит и во взгляде на него, как на теорию развития вообще. Плеханов пишет:

«Диалектику многие смешивают с учением о развитии, и она, в самом деле, есть такое учение. Но диалектика существенно отличается от вульгарной «теории эволюции», которая целиком построена на том принципе, что ни природа, ни история не делают скачков, и что все изменения совершаются в мире лишь постепенно. Еще Гегель показал, что понятое таким образом учение о развитии смешно и несостоятельно» («Основные вопросы марксизма», Петроград, 1917 г., стр. 38).

Гегель в «Науке логики» пишет: «В основе учения о постепенности лежит представление о том, что возникающее уже существует в действительности и остается незаметным только вследствие своих малых размеров. Точно так же, говоря о постепенном уничтожении, воображают, будто небытие данного явления, или то новое явление, которое должно занять его место, уже находится налицо, хотя пока еще незаметно… Но, таким образом, устраняется всякое понятие о возникновении и уничтожении. Объяснять возникновение или уничтожение постепенностью изменения значит сводить все дело к скучной тавтологии и представлять себе возникающее или уничтожающееся в уже готовом виде». (Цитировано по «Осн. вопросам марксизма», стр. 39).

Вспомним хотя бы образование воды из водорода и кислорода. Мы не знаем таких «средних» веществ, которые могли бы получиться во время этого синтеза и которые представляли бы постепенные переходы от водорода и кислорода к воде. Скачкообразное получение длинного ряда парафинов превосходно иллюстрировано Энгельсом в «Анти-Дюринге» и «Диалектике природы»; но не только парафины, — все химические процессы протекают скачками. Любая реакция соединения или разложения есть прерывистый переход от одного качества в другое. Разложение атома азота Рёзефордом есть скачкообразный процесс. Физика и механика также не знают постепенных переходов одного качества в другое.

Характерно с этой точки зрения следующее место в цитированной речи Дж. Дарвина, которого отнюдь нельзя заподозрить в пристрастии к марксистской революционной «фразеологии». Он говорит:

«Физик, подобно биологу и историку, прослеживает результаты медленно меняющихся внешних условий; он видит, что стойкость или устойчивость постепенно понижается, пока не исчезает совершенно, когда наступает то, что в политике называется революцией» (стр. 91).

Оказывается, по мнению маститого профессора, без революции невозможно не только общественное развитие, но и вообще никакое развитие в природе.

Не только физика и химия, но и биология также не знает постепенных переходов. Слабость дарвиновской теории развития заключается именно в туманной формулировке проблемы скачков. Заслуги Коржинского и де-Фриза не в их понимании, явно виталистическом, эволюции, а в подчеркивании скачкообразного развития видов. В настоящее время ни один биолог не отрицает скачкообразности эволюции, спор идет только о том, за кем считать приоритет в этом вопросе — за Дарвином или де-Фризом. Дарвинисты утверждают, что Дарвин понимал вариации в смысле де-фризовских мутаций и что ему напрасно приписывают такую мысль, как развитие исключительно при помощи постепенных переходов.

Выше было уже указано, что жизнь не нарастает постепенно от простых веществ к сложным, что ее, по всей вероятности, нет даже в изолированной сложнейшей органической молекуле- Она возникает, внезапно, как только количественное накопление сложно-белковых молекул переходит определенный предел. Это есть скачок, буквально, из смерти в жизнь. Остановимся еще на нескольких примерах скачкообразной изменчивости биологии.

Прежде всего укажем на вариацию органов, встречающихся у одного и того же вида животных не в одинаковом числе, хотя бы, например, на шестипалость человека по сравнению с нормальной пятипалостью. Такая изменчивость, очевидно, не связана никакими постепенными переходами с отправным пунктом и является прерывистой.

Наиболее известны случаи внезапных уклонений среди культурных форм растений и животных. Одним из наиболее известных примеров является образование анконских овец. В начале прошлого столетия в Северной Америке в небольшом стаде, состоящем из одного барана и дюжины овец, совершенно нормальных во всех отношениях, появился ягненок мужского пола с длинной спиной и кривыми ногами, напоминающий таксу. Ввиду того, что обыкновенные овцы легко перескакивали через изгороди, фермер Сет-Райт попытался с помощью нового барана вывести новую расу, предполагая, что кривоногие бараны не будут в состоянии так легко преодолевать заборы, как это делают обыкновенные овцы. И, действительно, Сет-Райту удалось путем соответствующего спаривания вывести новую породу овец, получившую название анконских. Еще более известной является порода мошамских овец. У овцевода Гро в имении Мошам родился в 1828 г. в стаде мериносов молодой баран, отличавшийся от остальных овец длинной, волнистой с шелковистым блеском шерстью. При скрещивании нового барана с обыкновенными овцами эта особенность унаследовалась. Так была выведена новая порода мошамских овец.

Опыты Тоуэра и др. над куколками бабочек, дающими при изменении температуры потомство с резко измененными признаками, всем известны. Дрозофилы (опыты Моргана, Мöллера и др.) дают резко прерывистую изменчивость без всяких ступеней от исходного материала до новой мутации.

Эти факты достаточно убедительно подтверждают гегелевский закон скачкообразного развития. Количество этих примеров можно было бы увеличить до бесконечности, но для наших целей число указанных фактов вполне достаточно, тем более что законы природы не могут иметь никаких исключений, ибо природа не знает курьезов. Обнаруживаемый хотя бы единичный факт представляет единичное проявление широко действующего в данных условиях закона.

Само собой разумеется, что марксистский взгляд на эволюцию, как на прерывистый, скачкообразный процесс не исключает непрерывности развития. Эволюция не только создает новые формы, но в то же время представляет н е- прерывную цепь форм, от менее сложных к более сложным. Эволюция есть процесс прерывный и непрерывный в одно и то же время.

Ошибка метафизиков, в том числе и наших механистов, состоит именно в том, что если они даже и допускают эволюцию, то только непрерывную. Возьмем хотя бы точку зрения Лейбница на восприятие. По Лейбницу, перцепцией или восприятием обладают абсолютно все монады. Резкого скачка между восприятием смежных монад не может быть, различие только количественное. Проводить знак тождества между восприятием хотя бы спящего человека и «восприятием», если можно так выразиться, камня или. другого неорганического тела мы бы не решились. «Воспринимать» раздражения может только живое существо, а созданием обладают еще более высокие существа, у которых имеется кора головного мозга. Только на определенном уровне развития материального мира мертвая природа сложилась в живую систему, приобретшую новое качество — восприятие, а еще на более высоком—сознание. Всякие разговоры о том, что и неорганические вещества обладают восприятием или сознанием, совершенно ненаучны.

Пошлой вульгаризацией отдает от тех «научных исследований», которые отождествляют явления неорганического мира с явлениями жизни, совершенно упуская из виду их качественные различия. Энгельс зло смеялся над этими «материалистами», не понимающими диалектического процесса. Сознание и восприятие есть продукт филогенетического развития.

Точка зрения непрерывности процессов неизбежно должна привести к концепции панпсихизма. И мы, действительно, встречаем ее у Лейбница. Лейбниц не может себе представить, чтобы только на определенном уровне его длинной цепи монад вдруг появилась психика, как новое качество, совершенно не встречающееся хотя бы в зародыше в предшествующих монадах, ибо, по его глубокому убеждению, natura non facit saltus. Панпсихизм Лейбница вытекает из всей его метафизической системы. Но нам совершенно непонятны корни плехановского панпсихизма. Глашатай диалектического материализма, неустанный борец против всякого опошления и вульгаризации марксизма, Плеханов сам стоит на точке зрения всеобщей одушевленности. В своей известной полемике с Бернштейном о материализме, Плеханов, разбирая взгляды Штерна на французских материалистов, пишет.

«Г. Штерн, без сомнения, возразит на основании этого, что для Ламеттри мышление есть свойство лишь организованной материи, и что именно в этом заключается Ахиллесова пята всякого материализма. «Совершенно необъяснимо, — говорит он в приведенной статье, — каким образом в животной клеточке ощущение (основной элемент психической жизни) является вдруг, подобно револьверному выстрелу; необходимо заключить, что и неорганическим телам свойственна — конечно, только минимальная и простая — психика, которая растет и усложняется по мере того как мы подымаемся по лестнице живых существ». Это так. Но Ламеттри и не утверждал ничего противоположного» (Плеханов, Очерки по истории материализма, изд. «Московский рабочий», 1922 г., статья «Бернштейн и материализм», стр. 154).

Штерн никак не может понять, каким образом в животной клетке внезапно может возникнуть ощущение, и он вынужден допустить присутствие ощущения в составных частях животной клетки — в неорганических предметах. Но совершенно непонятно, почему Плеханов соглашается с ним и допускает, что неорганическим телам свойственна психика («это так»).

Рассуждая таким образом, Плеханов одним росчерком пера вычеркивает все свои превосходнейшие страницы о качественных взрывах. Ведь, в точно такие же метафизические рассуждения можно пуститься и по поводу возникновения воды, любой кислоты, мутации и т. д., и т. п. Признавая эту явно ненаучную антидиалектическую точку зрения, мы вынуждены будем принять, что все свойства, например, воды, существуют уже в водороде и кислороде еще до образования воды, ибо они не могут-де явиться внезапно, «как револьверный выстрел». Эта ненаучная точка зрения есть тоже своеобразный скачок — salto mortale — из области науки в область «смешного и несостоятельного учения о развитии» (Плеханов), научная несостоятельность которой так умело и талантливо была доказана самим Плехановым.