Организм как целостность​

Единство и целостность органических форм становится проблемой биологии, особенно после открытия Шванном и Шлейденом клеточного строения организмов. До этого открытия вопрос о целостности почти не ставился, да он, собственно говоря, и не мог ставиться. Организм представлялся старым натуралистам в виде непрерывной массы «живого вещества», не распадающейся на части, не раздробленной на элементы, откуда и сама собой разумеющаяся целостность и единство его. Но с открытием клеточного строения неизбежно должен был возникнуть вопрос о том, как спаяны эти отдельные элементы, из которых состоит организм, в единую морфологическую целостность и что связывает отдельные специфические деятельности этих клеток в гармоничное функциональное единство.

Из учения о клеточном строении организмов одни сделали вывод, что каждая клетка представляет собою элементарный организм с самостоятельною жизнеспособностью (Брюкке), другие видели в клетке «элементарную живую машину», а некоторые, например, Рейнке, стали даже говорить о клетке как об «элементарнейшей наследственной сверхмашине», работающей под непосредственным руководством воплощенной в ней части космического духа. Натуралисты и философы независимо от своего мировоззрения стали рассматривать клетку как основную, в значительной степени самостоятельную единицу всего живого. Этот взгляд не совсем изжит и до настоящего времени, несмотря на превосходные и убедительные работы Гайденгайна, Меркеля, Роскина, Леонтовича и др., доказавшие, что субстанция живого организма не обязательно должна быть связана с клеткой, что структурные единицы организмов надо искать гораздо дальше клетки, которая ни в коем случае не является «последним или основным элементом» живого. Прежний принцип —все живое состоит из клеток (omne vivum е cellulis), считавшийся одним из основных законов биологии, не знающим никаких исключений, при свете новых данных потерял свое универсальное значение. Среди тканей организма можно отметить значительные отделы, охватывающие в одно структурное целое гораздо большие образования, чем клетка. Здесь приходится говорить о синцитии или синцеллии, понятии более широком, чем клетка. Затем, клетка не является основным или последним элементом, ибо она сама разложима на ряд более простых частей. Наконец, о клетке ни в коем случае нельзя говорить, как об элементарной машине, ибо клетка есть часть живой системы, и как всякая часть не есть целое, а потому и не может играть самостоятельной роли вне организма. Если иногда и можно с большими оговорками позволить себе сравнение живого существа с машиной, то ни в коем случае нельзя сравнивать клетку с нею. Организм не есть «машина, составленная из более мелких машин», а целое, состоящее из частей. Старая точка зрения на клетку, как на элементарную, в значительной степени самостоятельную единицу, несовместима с пониманием организма как целого. Ибо целостность есть нечто большее, чем простое федеральное сожительство отдельных самостоятельных клеток, чем простой результат сотрудничества слагающих его самостоятельных элементов.

Целый ряд биологов отказывается понимать организм как истинное единство. Для Вирхова, например, истинное единство существует только в яйце, дальнейшее развитие которого, от первых стадий дробления до самой смерти развившегося из него организма, нарушает это истинное единство, превращая его в федеративное сожительство отдельных частей. С этой точки зрения целостность есть фикция или абстракция, наше субъективное представление, но не реальный факт, имеющий место в объективном мире. «Единство организма, — пишет Вирхов, — существует только в яйце и в сознании. В остальном это единство является в большей или меньшей степени абстракцией, основанной на ложном истолковании индивидуальности высших зрелых организмов. Между тем, эта последняя основана на федеральном взаимоотношении отдельных частей, которым приходится считаться друг с другом и которые не могут долго сохраняться в изолированном состоянии»[1].

Конечно, целостность организма не есть фикция, как думал Вирхов, а непреложный объективный факт, подтверждаемый многими наблюдениями и исследованиями. Организм — не федеральный союз клеток, а такое же единство, как сама клетка. Не только организм в целом есть продукт взаимодействия деятельности отдельных его частей, но каждая клетка всей своей деятельностью и формой обязана организму как целому. Одна и та же клетка при различных состояниях организма может выполнять разные функции и принимать различные формы. Многие физиологические процессы становятся более или менее понятными только с точки зрения организма как целого. Вопрос, создает ли организм клетку, или клетка — организм является по существу таким же метафизическим, как вопрос о том, происходит ли курица от яйца, или яйцо от курицы. Совершенно прав О. Гертвиг, когда он утверждает, что клетка создает организм в такой же мере, как организм создает клетку. Многоклеточное существо, несомненно, развивается из одной оплодотворенной клетки, но эта единственная клетка есть, с одной стороны, продукт родительского организма, а с другой — каждая вновь возникающая в процессе дробления яйца часть организма несомненно носит печать целого. Структура и деятельность вновь образующейся части зависят от состояния и характера всей живой системы в целом. Процессы регенерации, их специфичность и направление определены состоянием и характером всего регенерирующего организма. Какое-нибудь более или менее существенное отклонение от нормы в строении и деятельности какого-нибудь органа, например, нервной системы или органов внутренней секреции, отзывается расстройством организации и деятельности всего организма. В живом организме мы сплошь и рядом констатируем, как одни клетки принимают на себя функции других утраченных или поврежденных клеток. Блестящие опыты Ру, Дриша, Моргана над яйцами различных животных показали, что результаты развития оплодотворенного яйца зависят как от положения его в пространстве, так и от характера связей с соседними клеточными элементами. Одна и та же клетка, полученная на самых ранних стадиях дробления, в зависимости от окружающих условий, или, точнее, от связей с соседними клетками, может развиться либо в составную часть целого организма, либо в целый организм уменьшенных размеров, либо в группу клеток, неспособных к дальнейшему развитию (опыты Ру, Моргана, Пшибрама и др.).

Все эти факты свидетельствуют с несомненной очевидностью, что единство многоклеточного организма базируется не на федеральном взаимодействии отдельных его частей, а на тесной органической связи между ними. Организм— не колония автономных или полуавтономных клеток, а такая же целостность, как любое одноклеточное существо. Отдельная клетка или даже группа клеток в многоклеточном организме может функционировать только как часть, зависимая и органически связанная со всей системой Отождествление подобной клетки со свободным одноклеточным организмом не выдерживает критики. Это две принципиально различные вещи, несмотря на одинаковое их словесное выражение. Любое одноклеточное существо — протозоон — есть законченная органическая система, действующая самостоятельно, объединяющая функции различных своих частей в единое целое, в то время как отдельные клетки метазоона являются лишь составными частями, неспособными к самостоятельному существованию вне организма. Некоторая физиологическая активность изолированных органов или частей организма в искусственных условиях в течение более или менее длительного времени (опыты покойного Кравкова и др.), само собой разумеется, не есть самостоятельное существование этих органов. В этих опытах искусственно восстанавливаются более или менее приблизительно те нарушенные связи и воздействия на орган, которые существовали в естественных условиях до изоляции его. Теоретически здесь мы имеем дело с искусственным восстановлением целостности разрушенной системы, где изолированный орган играет роль части, а не целого. «По Ферворну, Валленгрену и Казанцеву инфузории уменьшаются от голода до 1/3 первоначальной своей величины. Пропорциональность частей сохраняется и в этом случае. Следовательно, протозоон ведет себя не так, как единичная клетка, но как многоклеточное животное, причем части его тела строго сохраняют свою пропорциональность так же, как части тела метазоона» (Schultz, 1908)[2]. Стало быть, если уже искать аналогии, то протистов можно сравнивать с целым многоклеточным существом, но отнюдь не с отдельными клетками последнего. Добелль говорит, что не знает одноклеточных организмов[3]. По его мнению, протозоон не одноклеточное, а бесклеточное существо. Клетка возникает в процессе эволюции бесклеточного организма, усложнившегося настолько, что для правильного отправления жизненных функций менее резкая дифференциация отдельных его частей должна была уступить место более резкому «разделению труда» между отдельными дифференцированными частями.

Морфологическая и функциональная зависимость отдельных частей организма от всего организма в целом нигде не проявляется так отчетливо и наглядно, как в процессах регенерации. Ибо физическая изоляция от целого создает новую обстановку для жизненных процессов и направляет их по другому руслу. Отдельные отрезки разрезанного на куски дождевого червя регенерируют в целый организм. Их формообразовательные способности могли только выявиться после насильственного отсечения их от целого. До операции над червем, когда эти отрезки составляли еще неразрывную часть целого, их способности были совершенно иные и определялись всей системой в целом. Процессы регенерации выявляют не только эту непосредственную зависимость отдельных частей от целого, но и обнаруживают с очевидностью и тот факт, что части организма могут существовать только как части в системе целого. Изолированные от организма и предоставленные самим себе, они неизбежно погибают, даже и тогда, когда из этих изолированных частей вырастают новые организмы. Из полоски, вырезанной двумя поперечными разрезами из тела планарии, вырастает новая, хотя меньшая размерами, планария. На теле лишенной головы тубулярии вновь вырастает голова. Отрезанная от тела жаберная корзина клавеллины после ряда процессов распадения отдельных клеток регенерирует в целую асцидию. Во всех этих процессах насильственно изолированные от организма части погибают. Ни полоска из тела планарии, ни жаберная корзина клавеллины, ни отрезанная голова тубулярии, взятые как таковые, не находят себе места в новой особи. Они не восстанавливаются в своем прежнем положении части организма, а распадаются и либо идут в пищу регенерирующему организму, либо просто распыляются (голова планарии в нашем примере).

Виталисты утверждают, что во всех этих процессах печать целого остается на его частях даже и после насильственного вырывания этих частей из всей системы, заставляя их проделывать целый ряд сложнейших превращений, пока снова не восстановится целое. Недаром эти процессы заняли такое исключительное место во всех виталистических построениях нашего времени, видящих в целостности организмов проявление деятельности особого специфического целедействующего регулятора, вневременной и непротяженной энтелехии, психоида, жизненного порыва, системы импульсов, доминанты и т. п. Процессы регенерации, функциональная и морфологическая целостность организмов, а также способность части зародыша в зависимости от окружающих условий дать в дальнейшем развитии различное внешнее проявление («проспективное значение» Дриша), по мнению виталистов, служит явным доказательством того, что в живом организме имеет место нематериальное целедействущее начало, вмешивающееся каждый раз в жизненный процесс и дающее ему то направление, которое в данных условиях всего выгоднее организму в целом. Виталисты думают, что только фактор, стоящий над процессами, может регулировать эти процессы, заставить их в зависимости от условий протекать по различным, но всегда и неизменно «целостно направленным» путям. Другими словами, витализм утверждает, что причины деятельности органических форм — нематериального характера и лежат хотя внутри живых существ, но не в самих процессах, протекающих в организмах, а вне их.

Вопросы регенерации представляют один из интереснейших отделов современной биологии. Для многих из этих явлений мы пока еще не можем найти конкретного причинного объяснения. Но когда биология или любая другая отрасль естествознания вообще будет иметь исчерпывающее до конца объяснение объекта своего исследования? Сегодня мы раскрываем одни тайны, но за ними всегда возникают новые, ждущие своего раскрытия. Наука никогда не будет иметь конца, ибо природа и связи в ней бесконечны. А сколько уж было в биологии таких якобы «неразрешимых» с точки зрения материалистической причинности проблем, нашедших при дальнейшем развитии биологии свое полное материалистическое объяснение! При попытке разрешить какую-нибудь сложную или запутанную проблему опаснее всего сбиться на ничего не говорящие фразы или простые тавтологии и думать, что проблема разрешена. Любая гипотеза должна быть на высоте современных ей знаний и строго соответствовать направлению и общей линии всей науки. Разве непонятные факты и явления станут более понятными от того, что мы выдумаем еще менее понятный фактор, которому заранее припишем удивительные способности производить именно те явления, причины которых недоступны нашему пониманию? Кроме простой игры словами здесь ничего не получится.

Остановимся на процессах органических саморегуляций более подробно. Действительно ли в этих процессах всегда обстоит дело так, как его рисует современный витализм? Действительно ли в них всегда можно отметить целесообразно направленную руку энтелехии или другого какого-либо сверхъестественного фактора? Здесь совершенно лишне распространяться о всех известных примерах бесцельных или нецелесообразных регенераций, когда, например, вместо одной потерянной конечности вырастают две или больше конечностей или когда вместо одного оперированного органа появляется другой (гетероморфоз Ж. Леба) или ублюдок его. В этом отношении чрезвычайно интересны опыты Гербста над некоторыми ракообразными. Гербст показал, что вместо вырезанного глаза у этих животных может появиться совершенно другой орган, а именно — антенна. При этом появление антенны или глаза зависит от характера операции. Если вместе с глазом удалить и зрительный ганглий, то будет иметь место гетероморфоз, т. е. вместо глаза появится антенна. Оставление же при вырезке глаза зрительного ганглия нетронутым вызывает регенерацию, т. е. восстанавливается настоящий глаз.

Куда девается целедействующая энтелехия при искусственном получении нежизнеспособных или малоспособных к жизни химер? Почему при искусственном сращивании двух особей низшего порядка мы можем получить один экземпляр с двумя головами, с несколькими хвостами или с недостающими органами? Почему энтелехия здесь не перестроит излишний орган или часть тела в соответствующую недостающую часть или просто не уничтожит ее? Почему при дроблении яиц астерии с ненормальным распределением содержимого — факт, указанный в 1914 году Шакселем — это ненормальное распределение передается на все бластомеры, и каждое последующее деление все более и более удаляет от нормы развитие зародыша? Куда девается здесь целедейственная энтелехия? Почему она не выравнивает процесса развития? В этих процессах, казалось бы, ей легче всего проявить свою власть, ведь здесь она имеет дело с зародышевым, почти нетронутым еще материалом. Образование бесцельных и бессмысленных уродов при некоторых раздражениях зародышевого материала также явно не мирится с виталистическими представлениями об энтелехии как основном, целенаправляющем факторе формообразования. Торнье, например, «удалось добиться путем химического вмешательства образования таких встречающихся в природе ненормальных животных форм, как образования двойни, отсутствия глаз, излишества жабр, патологической асимметрии тела, альбинизма, меланизма, неотении, умножения головы или нижней части туловища, раздвоенного хвоста, круглоголовости, образования мопсообразной головы, гидроцефалии, заячьей губы или волчьей пасти»[4]. К этому можно было бы прибавить еще эксперименты в том же направлении, выполненные Морганом, Ру, Штокардом и др., можно было бы во много раз увеличить количество примеров искусственно получаемых уродств, бессмысленных химер и регенераций, можно было бы привести многочисленные примеры, собранные Вайгартом, но и приведенное достаточно ясно показывает, что с точки зрения последовательного витализма необходимо помимо целесообразно регулирующего начала допустить в организмах еще и бессмысленно Действующую энтелехию, поскольку жизнеспособная химера или урод все же продолжает свое существование как определенная целостность, несмотря на все ненормальности в строении его тела.

Постоянные ссылки современных виталистов на процессы регенерации заставили некоторых биологов более основательно заняться этими проблемами. Был поставлен ряд экспериментов по более тщательному изучению и проверке этих процессов. При этом выяснилось, что некоторые специфические процессы, игравшие большую роль в доказательствах виталистов, просто не имеют места в действительности. В этом отношении характерны, например, так называемые «обратимые» процессы у клавеллины. Дриш утверждал, что изолированные части клавеллины прежде чем регенерировать, претерпевают обратный, инволюционный процесс к пройденным уже стадиям зародышевого состояния, после чего только и начинается действительная реституция клавеллины. В этом сложном пути инволюции и повторной эволюции Дриш видел разумно направленную деятельность некоего фактора, не имеющего себе аналога в остальном материальном мире. Этот фактор как бы сознательно выводит из тупика обреченную на гибель изолированную часть организма, превращая ее частично в зародышевую субстанцию, которая одна только и обладает способностью развиваться в новый организм. Без инволюции не было бы и реституции, так как дифференцированные клетки непосредственно неспособны к такому сложному превращению. Тот факт, что дифференцированный материал, нормально не изменяющийся, при отделении от целого начинает якобы инволюционировать, по мнению Дриша, «остается. совершенно непонятным, если не видеть целенаправляющей деятельности энтелехии.

Однако, при проверке Шакселем[5] этих «обратимых» процессов оказалось, что описанный Дришем путь регенерации клавеллины не соответствует действительности: никакая инволюция в этих процессах не имеет места[6]. Зародышевые клетки в жаберной корзине клавеллины не представляют результата обратного метаморфоза дифференцированных клеток, они являются неотъемлемой частью корзины и всегда в значительном количестве сосредоточены здесь между дифференцированными клетками. В целом организме этот резервный зародышевый материал вследствие механических и физиологических причин находится в связанном состоянии. Расстройство процессов обмена, изменившиеся взаимоотношения между частями, нарушенное нормальное влияние целого и происходящий благодаря всему этому распад и гистолиз квалифицированных клеток вызывает активную деятельность запасного зародышевого материала, приводящую к процессам новообразования. Из самих же продуктов распада дифференцированных тканей или клеток не исходит никакого новообразования. Активность зародышевых резервов выражается в типичном дроблении и образовании зачатка из трех недифференцированных слоев клеток (эндодермы, мезодермы и эктодермы), из которых путем дальнейшего, также чрезвычайно типичного развития образуется новая клавеллина. Старые дифференцированные клетки погибают безвозвратно, новый организм возникает в результате типичного эмбрионального развития запасных зародышевых клеток. В этих процессах нет никакой «обратимости», никакого «свертывания и развертывания», здесь имеется обыкновенный, типичный процесс превращения зародышевых клеток в зрелый организм.

Наличие в жаберной корзине клавеллины зародышевого материала зависит всецело от распределения различных веществ, из которых состоит яйцо, между различными бластомерами при его дроблении, а затем и от дальнейшей судьбы этих бластомер. Учение о гомогенном составе яйца, которое усиленно поддерживается современными виталистами, давно уже опровергнуто тщательными наблюдениями многих авторитетных биологов. Бовери, например, нашел, что неоплодотворенное яйцо морского ежа Strogylocentrotus lividus из Неаполитанского залива состоит из трех слоев: небольшой прозрачный слой у одного полюса, затем пигментированное кольцо, не доходящее несколько до экватора яйца, и, наконец, еще один прозрачный слой, тянущийся до второго полюса[7]. При этом наблюдения показали, что первый слой образует мезенхиму, из которой развиваются скелет и соединительные ткани, пигментированное кольцо дает начало энтодерме, из которой образуется кишечник, а последний непигментированный слой развивается в эктодерму. Бовери пытался проникнуть также в тайну происхождения слоистости в самом яйце. Оказалось, что та часть яйца, которая соединена со стенкой яичника, образует последний лишенный пигмента слой (эктодерму), другая же противоположная ей сторона яйца образует два других слоя (кишечник и мезенхиму). Таким образом было доказано, что слоистость яйца находится в какой-то зависимости от стенки яичника. Конклин нашел, что протоплазма яйцевых клеток асцидий, ланцетников и многих моллюсков имеет в различных областях различный химический состав, который и определяет различные органообразовательные потенции каждой такой области[8].

Исследования Шакселя показывают, что так называемые «обратимые» процессы, или реституции, ничем принципиально не отличаются от обыкновенных регенеративных явлений, при которых вместо утраченной части тела вырастает новая часть. Разница только в том, что в первом случае в процессе развития зародышевого материала получается новый целый организм, во втором же случае—только часть его. Вырастание нового хвоста у ящерицы и развитие зачатковых клеток, разбросанных в жаберной корзине клавеллины, в новую клавеллину есть по существу один и тот же процесс. Ни там, ни здесь мы не имеем восстановления или превращения старого дифференцированного материала в новый, а типичное развитие имеющихся налицо зачатков. Никакой организм не обладает способностью восстановления утраченного. Потерянное не образуется вновь. Во всех этих процессах мы имеем дело с новообразованием, получившимся в результате развития резервных зародышевых клеток, активированных к усиленной деятельности нарушением обмена, распадом соседних клеток и освобождением запасных зачатков от связывающего влияний этих клеток. Те же формообразовательные процессы, лежащие в основе организации и дифференциации всего организма, определяют и регенерацию. При этом не следует думать, что, как это представляют себе виталисты, регенерация есть точное воспроизведение утраченного, а как раз наоборот — этот процесс всегда является атипичным. «Всякое нарушение типичного хода создает атипическое исходное состояние, причем новое заложение в месте ранения происходит в иных условиях пространства и времени, чем первое типическое заложение. За атипическим началом следует атипический процесс и атипическое же конечное образование»[9]. Изолированные части организма способны регенерировать лишь постольку, поскольку в них заранее имеется для этого определенный резервный материал, полученный от яйца при его делении. Именно поэтому не всякая часть целого и не любой организм способны в одинаковой степени к регенерации.

Перейдем к рассмотрению выдвигаемых Дришем фактов и выводов из области зародышевого развития. Если изолировать друг от друга бластомеры дробящегося яйца на самых ранних стадиях его развития, то каждый такой изолированный бластомер или группа бластомеров может дать начало целому зародышу, соответственно уменьшенному в размерах. Например, если отделить друг от друга первые две клетки делящегося яйца морского ежа, то каждая из этих клеток, предоставленная самой себе, дает в своем развитии целый зародыш, вдвое меньший обыкновенного. В нормальных же условиях каждая из этих клеток легла бы в основу только части организма, а не целого, из обоих бластомеров образовался бы только один организм. Если же отделить один из четырех бластомеров зародыша на его четырехклеточной стадии развития, то в результате изолированный бластомер снова образует целый организм соответственно уменьшенных размеров (в одну четверть нормальной величины), точно так же, как и оставшиеся вместе три бластомера дадут в своем дальнейшем развитии целый организм в три четверти величины нормального. Наконец, если разрезать надвое готовую плавающую бластулу, мы все же из каждой половины получим по целому организму личинки морского ежа, только уменьшенному в два раза. Из этих фактов Дриш[10] делает вывод, что осуществленная возможность не есть единственная возможность, присущая отдельным элементам организма. Помимо осуществленной возможности в каждой клетке заложены потенции, способные производить не только то, что мы наблюдаем, но и нечто другое. Возможная судьба каждой клетки, или ее проспективная потенция, по терминологии Дриша, не то, что ее осуществленная судьба, или, по Дришу, ее проспективное значение: первая богаче, шире второй. В наших примерах каждый бластомер дробящегося яйца морского -ежа обладает проспективной способностью образовать и целый организм, и любую часть его, в то время как его проспективное значение выражается только частью или только целым. Проспективных потенций у каждого элемента много, проспективное же значение в каждом случае только одно. А так как каждый элемент организма заключает в себе способность образовать любую часть целого, то Дриш делает вывод, что во всех элементах живой системы заложены одинаковые проспективные потенции.

Итак, по Дришу, организм состоит из равнопотенциальных элементов, он есть эквипотенциальная система. Но в этой системе, как мы видели, всякое произвольное изменение роли одного какого-нибудь элемента сейчас вызывает гармоническое изменение ролей всех остальных элементов, откуда Дриш делает заключение, что живой организм представляет не простую, а гармонически эквипотенциальную систему. Но здесь сразу возникает новый вопрос, а именно: если в каждом элементе заложено много потенций, и притом совершенно одинаковых во всех элементах, то чем вызывается тот факт, что в каждом конкретном случае выявляется только одна определенная потенция, именно та, которая больше всего в данных условиях соответствует интересам целого, а не какая-нибудь другая? Другими словами, какие факторы определяют проспективное значение каждого элемента? Пространственное расположение и абсолютная величина элементов, по мнению Дриша, обусловливают только роль данного элемента в процессе развития и величину готового зародыша, но ни в коем случае не могут объяснить гармоническое изменение всех остальных элементов, связное проявление только тех потенций, которые в совокупности дают гармоническое целое. Таким образом, указанные материальные факторы, хотя и играют роль в этих процессах, но ими можно объяснить только часть явления, а не явление в целом. Для понимания процесса в целом, по мнению Дриша, в гармонически эквипотенциальной системе необходимо допустить действие еще одного фактора, который в состоянии в каждом конкретном случае точно учитывать создавшуюся обстановку и координировать деятельность отдельных элементов в интересах целого. Этот фактор Дриш называет энтелехией и приписывает ему непротяженное и вневременное существование. Без этого организатора и регулятора, как утверждают сторонники витализма, совершенно непонятно, почему потенциальные возможности, заложенные каждом элементе, реализуются там и постольку, где и поскольку в них имеется потребность с точки зрения целого.

На ряду с понятием гармонически эквипотенциальной системы, в которой каждый элемент обладает неопределенным числом различных проспективных потенций, Дриш вводит еще понятие «комплекса о-эквипотенциальной системы», которую он кладет в основу регенеративных процессов. В этих процессах, по мнению Дриша, с очевидностью обнаруживается не только эквипотенциальность живой системы, т. е. одинаковая проспективная способность ее элементов, но и тот факт, что эта способность направлена на образование определенной сложной, комплексной целостности (eine zusammengesetzte Ganzheit). Планомерное образование довольно сложного мозга на поверхности раны на теле аннелиды при поперечном рассечении ее объясняется, по Дришу, тем, что аннелиды представляют собою не только эквипотенциальную, но и комплексно-эквипотенциальную систему. Но такая сложность системы исключает всякую возможность ее механистического, «машинного» понимания. «Такая машина, — пишет Дриш, — должна была бы заключаться целиком в каждом элементе комплексно-эквипотенциальной системы. Все эти элементы произошли путем повторного деления из одного, который тоже должен был заключать в себе машину. Таким образом, эта бесконечно сложная, типично построенная машина должна была б ы повторно делиться и при этом сохранять свою целость. С этим положением нельзя связать никакого смысла, оно «бессмысленно». Никакая машина не может делиться повторно, оставаясь в то же время целой. Основой развития элементов комплексно-эквипотенциальных систем является, таким образом, не машина, а нечто, что не есть «экстенсивное» многообразие. Мы назовем это начало и здесь энтелехией»[11]. В этом, собственно говоря, и заключается второе дришевское доказательство витализма.

С первого взгляда произведенный Дришем анализ таящихся в элементах организма возможностей может произвести некоторое подкупающее впечатление своей кажущейся последовательностью и глубиной. Дриш дифференцирует потенции, лежащие в организме, и приходит к заключению, что помимо реализованных способностей каждый элемент в каждый данный момент обладает еще рядом других, не могущих проявиться способностей, откуда и появляются понятия «проспективной способности» и «проспективного значения». Правомерно ли такое деление потенций организма? Является ли оно отражением действительного факта, имеющего место в организме, или простым искусственным построением в угоду предвзятой точке зрения?

Ошибка Дриша заключаемся в том, что он смешивает абстрактные возможности с конкретной действительностью. Отправляясь от конкретного мира, мы можем строить любые абстракции, которые до известного предела для определенных целей будут играть положительную роль. Но, работая с абстракцией, мы никогда не должны забывать, что имеем дело с отвлеченным понятием, а не с конкретною действительностью, и мы совершим ошибку, если этим отвлеченным понятиям припишем конкретную объективную реальность. Ошибка Дриша именно в этом и состоит. Его проспективная потенция и есть абстракция, которую он объективирует, т. е. приписывает конкретное реальное существование. Конкретно каждый элемент в каждый данный момент и данных условиях может обладать только одной способностью, которая в то же время и проявляется. Других способностей в данных условиях у него нет. Другое дело, если изменяются условия, тогда изменятся и способности, но и для этого случая они опять-таки будут вполне конкретны и определенны. В действительности проспективная способность и проспективное значение неразрывно связаны между собою. Никакой множественности способностей конкретная действительность не знает. Каждый бластомер, находящийся в нормальной связи с другими бластомерами, обладает одной только способностью, а именно производить часть организма, т. е. той способностью, которую он реализует на деле. Других способностей в данных условиях у него нет. Точно так же и изолированные клетки дробящегося яйца на ранних стадиях развития обладают только способностью производить целое, других способностей в данной конкретной обстановке у них также нет. Проспективная способность есть абстракция, искусственное построение. В этом отношении чрезвычайно поучительны известные опыты В. Ру и О. Гертвига над изолированием бластомеров дробящихся яиц лягушки на двухклеточной стадии их развития. Ру изолировал бластомеры проколом одного из них накаленной иглой. В результате этой операции оставшийся бластомер, имея на себе безжизненный придаток другого, пораженного бластомера, развивался в полуэмбрион. Гертвиг же тонкой шелковинкой тщательно отделял один бластомер от другого. Каждая изолированная клетка в этих условиях давала по целому эмбриону. Почему в приведенных опытах проявляются различные проспективные значения одних и тех же бластомеров дробящегося лягушечьего яйца? И можно ли говорить в данном случае об одинаковых их проспективных потенциях? Разные условия развития бластомеров не только дали различные результаты, но и создали строго ограниченные рамки для этого развития. При создавшихся конкретных, условиях у каждого элемента не было другого возможного пути развития, кроме того, по которому он шел в действительности, т. е. не было никакой другой «проспективной потенции», кроме той, которая выявилась в данном «проспективном значении». В опытах Ру, при наличии мертвого привеска, у развивающегося бластомера была одна единственная «проспективная потенция» развиваться в половину эмбриона, в экспериментах же Гертвига, при совершенно изолированном развитии бластомера, эта способность была другая, но тоже одна и единственная, а именно способность развиваться в целый эмбрион. Стало быть, и в первом случае и во втором, как вообще во всяком другом конкретном, реальном биологическом явлении, «проспективная потенция» и «проспективное значение» совершенно идентичны, между ними нет никакого различия. То, что в данных конкретных условиях возможно, целиком и реализуется. Реально возможных, но не выявленных потенций конкретный организм не знает. Если потенция не выявлена, — значит она невозможна, значит, она не может реализоваться при данных условиях. Дришевская классификация потенций организма на возможные и реализованные есть искусственное абстрактное построение, лишенное конкретного содержания. Конкретная действительность ее не знает. Ее отвергают факты, в особенности те факты, которые приводятся самим Дришем в целях обоснования его метафизики. Но вместе с падением этой классификации неизбежно рушится и все здание, воздвигнутое на ней, начиная от эквипотенциальной системы и кончая энтелехией.

Но принимая идентичность «проспективной потенции» и «проспективного значения>, мы все же должны дать ответ на вопрос, почему в одних случаях бластомер образует целый зародыш, а в других — только часть его. Приведенные выше работы Бовери, Конклина, а также многие тщательные наблюдения над процессами дробления оплодотворенного яйца проливают некоторый свет и на эту проблему. Бовери, Конклин и др. показали, что яйцо имеет определенную слоистую структуру. Первое деление яйца после оплодотворения всегда идет под прямым углом к этим слоистым зонам. В результате все три слоя яйца равномерно распределяются между обоими полученными бластомерами. Следующее деление идет также перпендикулярно слоистости: образуются четыре бластомера, каждый из которых содержит по четверти каждого из трех слоев яйца в их нормальном расположении. Фактически мы имеем здесь четыре целых миниатюрных яйца. Дальнейшее распределение слоистости по бластомерам не носит уже такого равномерного характера. Таким образом, получение целых зародышей из изолированных первых четырех бластомеров не представляет ничего удивительного, так как каждый из этих бластомеров в действительности есть целое миниатюрное яйцо с нормальным соотношением слоев. На восьми-или шестнадцатиклеточной стадии развития зародыша «далеко не все изолированные клетки вещества эктодермы образовали гаструлу; в тех случаях, когда из такой клетки все же развивалась гаструла, последнее объяснялось, очевидно, содержанием в клетке некоторого количества вещества энтодермы; в то же самое время из всех клеток энтодермального участка развивались нормальные зародыши; следовательно, в этих клетках содержалось эктодермальное вещество»[12].

Из всего этого мы можем сделать заключение, что проспективное значение каждого бластомера есть, собственно говоря, выражение или дифференциация его физико-химического состояния в данных конкретных условиях. В каждой клетке зародыша до определенной стадии его развития имеются все данные к тому, чтобы в определенных условиях из нее мог развиться целый организм. На более высоких стадиях развития, благодаря неравномерному распределению основного зародышевого материала между всеми клетками, не все бластомеры обладают этими данными в одинаковой степени. Вот почему разные бластомеры при одних и тех же условиях могут дать различные результаты.

Доказательство витализма Дриш также видит в невозможности «машинного» объяснения жизнедеятельности организма. Из анализа гармонических систем он делает вывод, что любая часть (не слишком малая) такой системы вполне равнозначна своему целому. То, что происходит из такой части, хотя и меньше в размерах, чем продукт развития целого, но оно является целым в миниатюре. «Таким образом, любая часть целого должна была бы включить в себя всю бесконечно сложную машину полностью; больше того: так как любому элементу целого может выпасть в искусственно и произвольно очерченной системе любая роль, то каждый элемент должен был бы включать в себя любые части не только одной, но бесконечного количества различных машин. Бесчисленное количество машин должно было бы пространственно почти совпадать друг с другом, их границы были бы сдвинуты друг относительно друга только на «дифференциал». Но это не все; у объектов, как Clavellina и Tubularia, кроме бесчисленного количества машин нормальной величины, относящихся друг к другу только что упомянутым образом, следовало бы допустить существование такого же количества машин бесконечно разнообразных величин, которые также пространственно совмещаются между собой и с машинами нормальной величины… Представление о такого рода машине становится совершенно бессмысленным»[13].

Дриш совершенно прав, когда возражает против вульгарного отождествления живого организма с машиной, хотя, по совести говоря, ничего ненаучного мы не видим, если в пропедевтических целях прибегают с определенными оговорками к сравнению некоторых частей организма или всего организма с той или иной машиной. Но в основном он прав: организм — не машина. Это бесспорно. Но какого примитивно вульгарного оппонента выбирает себе Дриш! Даже самые вульгарные современные упрощенцы биологии не имеют таких наивно примитивных представлений о жизнедеятельности организма, какие Дриш пытается навязать всему современному материалистическому мировоззрению. Во всех его опровержениях этих выдуманных взглядов чувствуется собственное его отчаянное методологическое бессилие. Это — мысли вслух по поводу собственного наивно механического тупика, безнадежного и беспросветного, не дающего никакого выхода, где остается одна надежда на сверхъестественную, чудодейственную энтелехию: может, эта кривая вывезет. Дриш считает организм законченной гармонической системой, где каждый элемент по первому требованию всевластной энтелехии всегда способен выявить любую из множества одновременно заключающихся в нем готовых потенций. И этот же взгляд на организм, как на вполне законченную систему с вполне готовыми частями, которые начинают действовать, когда механик этого захочет, он влагает в уста своему вымышленному противнику, стоящему по сути дела на его же точке зрения, только отрицающему энтелехию. Жизнедеятельность организма есть непрерывный поток разрушения и созидания. Он вечно находится в процессе становления. У него нет и не может быть ни одной готовой, законченной части. Законченность — это смерть для организма или его части. Отдельный бластомер — не законченная машина, Сидящая в другой более сложной готовой машине, а неразрывная текучая часть вечно становящегося целого. Жизнь организма — не множество маленьких жизней, слагающихся в одну большую жизнь, а единый целостный процесс, единая неразложимая жизнь. Изолируя бластомер, мы не удаляем машины из машины, а разрушаем целостность, и любая из разъединенных частей, если только она в новых условиях будет лишена объективных возможностей самой стать вечно строящимся самостоятельным целым, неизбежно погибнет. Организм, как мы уже неоднократно подчеркивали, не есть сумма отдельных его элементов, а единое целое. Выдумав множество одновременных готовых и стойких проспективных потенций, Дриш идет по тому же направлению и в изобретении множества неподвижных машин, которые он вкладывает друг в друга, как дети вкладывают одно в другое игрушечные яйца, и думает, что чрезвычайно наглядно показал абсурдность концепции своих противников. На самом деле Дриш, сам того не желая, раскрыл всю абсурдность и беспомощность своего собственного витализма, построенного на основе наивно механистического и метафизического способа мышления.

Итак, хотя фактические данные, которыми оперирует современный витализм, в большинстве случаев не расходятся с действительностью и во многих отношениях являются совершенно безупречными, общая виталистическая концепция должна быть несомненно отвергнута, как наивно механистическая и метафизическая точка зрения. Во всей этой концепции от начала до конца красной нитью проходит неудержимое желание доказать предвзятую анимистическую идею о господстве духа над материей, об исключительном значении непротяженных и вневременных факторов в жизненных процессах. Для этого мобилизуется вся мощь современной науки, строятся одни метафизические гипотезы над другими, но факты вопиют против насильственного их использования в угоду предвзятых идей. Они бьют в лицо, опрокидывают все искусственные построения, и никакие метафизические упражнения не в силах скрыть всей безнадежности витализма.

«В области формообразования, — пишет Шаксель, — сперва предполагали, что при искусственном разделении зародыша из любой части возникает целое, т. е. что заранее фиксирована цель, а не начало и не путь к ней. Энтелехия действовала бы в таком случае целестремительно. В действительности, однако, целый организм или другие соответствующие нормальному развитию образования получаются лишь в том случае, если экспериментальное вмешательство с самого начала дает состояние, подобное нормальной эмбриональной стадии или искусственно ее восстанавливает. Так называемые регулятивные процессы не заключаются в определенном конечной целью восстановлении нарушенных состояний. Ничто не заставляет нас принимать фиктивное целое, которое переживает временные частичные недостатки положения, состава или состояния зародыша. То, что истолковывают как регуляцию, ограничивается явлениями стойкости формы или же является результатом предвзятой постановки вопроса при недостаточности фактических данных»[14]. Нельзя спорить в этой плоскости с виталистами, — замечает в другом месте Шаксель[15], — ибо в природе просто нет той проблемы, которую они усиленно выдвигают. Спорить же можно только по поводу того, что действительно существует.

Несмотря на то, что наши сведения о причинах формообразования не обладают достаточной полнотой, все же то, что мы уже знаем, дает нам возможность уже теперь подвести некоторый научно-материалистический фундамент под эти явления. Основа всех этих процессов лежит в физиологической корреляции организма, в его обмене веществ. Учение о железах внутренней секреции немало содействовало укреплению и развитию материалистического взгляда на процессы формообразования, имеющие чрезвычайно важное значение для понимания затронутой проблемы. В настоящее время можно считать доказанным, что различные формообразующие процессы вызываются различными специфическими инкретами или гормонами, выделяемыми в кровь так называемыми железами внутренней секреции. Эксперименты Гудернача над ростом конечностей головастиков лягушек и жаб (Rana temporaria и Rana esculenta), произведенные им в 1912 г., составили в этом направлении эпоху[16]. Как известно, молодые головастики лишены конечностей, но уже на ранних стадиях развития у них появляются мезенхимные клетки, которые впоследствии, между четырехмесячным и годовым возрастом головастика, развиваются в лапки. Кормлением головастиков щитовидной железой Гудернач вызвал у них рост конечностей в любое время, даже на самых ранних ступенях развития. Этим было впервые доказано активирующее значение гормона щитовидной железы в процессах формообразования. Мезенхимные клетки, из которых развиваются конечности, остаются в более или менее покоящемся состоянии в течение многих месяцев и даже целого года. Подверженные же усиленному воздействию гормона щитовидной железы, циркулирующего в крови, они переходят в деятельное состояние гораздо раньше нормального срока[17]. В своих опытах Гудернач не ограничивался воздействием на организм одним только гормоном щитовидной железы. Помимо последнего он пользовался также зобной железой, гипофизом, надпочечником, половыми железами, печенью и другими. Различные железы вызывали различную реакцию организма как в смысле его роста, так и в смысле его дифференциации. Кормлением, например, зобной железой Гудернач добивался задержки или прекращения метаморфоза, в то время как щитовидная железа ускорила эти процессы, вызывая преждевременное превращение головастика в лягушку или жабу. Различные расстройства формообразовательных процессов у человека под влиянием неправильного функционирования желез внутренней секреции всем хорошо знакомы. Стоит вспомнить такие заболевания, как базедову болезнь, микседему, акромегалию, гигантизм, инфантилизм, гипофизарный карликовый рост, адисонову болезнь и др.

В настоящее время накопилось довольно много фактов, подтверждающих зависимость формообразовательных процессов от физиологической корреляции. Эксперименты над «превращением» полов у различных животных особенно убедительны и наглядны. Так же показательны результаты кастрации у животных и у человека. Наглядное доказательство формообразующего значения инкретов было недавно найдено в области эмбрионального развития. «Уродство ненормальной в половом отношении телки при рождении двойни вызвано мужским половым гормоном. Дело в том, что Келлер, Тандлер и Лилли обнаружили, что близнецы в данном случае соединены между собой кровеносным анастомозом, так что в обоих обращается одна и та же кровь; но в мужском зародыше яички развиваются раньше, чем яичник в женском. И поэтому женский зародыш очень рано подпадает под влияние мужских гормонов; дифференциация же приостанавливается, а все второстепенные половые особенности, которые не успели дифференцироваться, развиваются в мужском направлении[18].

Примером физиологической корреляции у растений может послужить обычный способ разведения Bryophyllum саiicinum. Этот пример мы заимствуем у Ж. Леба. Это растение обычно разводится отводками. Срезанный лист Bryophyllum помещается в воду или влажный песок. Новое растение образуется в выемках листа. Так как никакие другие части листа, кроме выемок, новых побегов не дают, то отсюда нужно сделать вывод, что «выемки содержат клетки, которые можно сравнить с семенами или неоплодотворенными яйцами или с мезенхимными клетками, дающими начало развитию конечностей головастика лягушки». Почему выемки листа не производят побегов, когда лист связан с растением, и почему рост начинается лишь после физического отделения его? «На этот вопрос мы склонны дать ответ в духе Бонна, Сакса, де-Фриза и Гебеля, а именно — что ток (специфических?) веществ внутри растения определяет время и место начального роста покоящихся почек. Подобные вещества могут образоваться в листе или только присутствовать в нем, но, поскольку лист связан с нормальным растением, вещества эти уносятся циркуляционным током к точкам роста стебля и корней, а потому они не достигают выемок. После же отделения листа наступает либо перераспределение, либо новый ток жидкостей, в результате чего вещества эти достигают некоторых выемок, в которых они образуют новые корни и побеги» [19].

Разрушение единства обмена ведет к разрушению единства организма и в результате, если изолированные части способны регенерировать, к разделению целого на несколько индивидуальностей. Кольцевой надрез на ивовой ветке или тугая лигатура вокруг нее ведет к образованию корней выше надреза или лигатуры, а ниже повреждения—побегов. «Такое разделение побега на два индивида, очевидно, вызывается тем, что проводящие пути, идущие в коре, пересечены надрезом, благодаря чему, согласно нашей вышеприведенной гипотезе, специфические формообразующие вещества накопляются выше и ниже надреза»[20]. Почти буквально то же самое говорит об этих процессах Ж. Леб. Он пишет: «Явления корреляции или влияния целого на части обязаны своим происхождением особенностям тока или циркуляции растительного сока; изоляция препятствует течению этого сока по направлению к другим частям растения. Нет никакой необходимости в допущении существования таинственной силы, которая будто бы направляет рост части в целый организм»[21].

Организм—не только функциональное единство, но, само собою понятно, и морфологическое единство. Мы уже указывали на совершенно неправильный взгляд на клетку как на морфологическую и физиологическую отдельность. То же самое можно сказать и об отдельных тканях и органах. Что, например, представляет любой орган — скажем, глаз, ухо, почка и др.—вне связи с нервной или сосудистой системой? Между отдельными частями организма помимо физиологической связи всегда имеется анатомическая связь, протоплазматические мостики, связки, спайки, анастомозы и т. п. Организм — не только функциональное, но и анатомическое единство, спаянное физически в одно целое, единство во всех своих связях и взаимоотношениях. На различные воздействия, откуда бы они ни исходили, организм отвечает как целое, в котором нет ни отдельных частей, ни отдельных процессов, и всё неразрывно слито между собою в одно вечно разрушающееся и вечно строящееся единство.

Но является ли единство, в котором отдельные части теряют свою специфическую самодеятельность, исключительной чертой органического мира? Исчерпывает ли характер компонентов сущность неорганической системы? Сводима ли без остатка сложная неорганическая система к своим составным частям? Вот основные вопросы, от того или иного разрешения которых зависит, принять ли нам дуалистический взгляд на природу, выделяющий явления жизни как абсолютно отличную от остального мира форму бытия, или материалистическую концепцию, рассматривающую жизненные явления как своеобразную форму существования материи на определенной высоте ее развития, принципиально не более и не менее «автономную», чем другие формы материи на других узловых пунктах эволюционного пути материального мира.

Всякая сложная неорганическая система, как и всякая органическая, состоит из известного числа отдельных взаимодействующих частей. Только в этом смысле можно сказать, что любая система есть «сумма ее частей, что, конечно, не должно означать, что будто сумма частей исчерпывает данную систему. Структура системы в целом не остается индифферентной для своих компонентов. Не только составные элементы определяют характер системы, но и сама система в целом накладывает свою печать на свои составные пасти. Свободный водород и «водород»[22] в системе H2SO4 (серная кислота) — две различные вещи. Этот же «водород» будет иметь совершенно другие формы и свойства, если взять его как составную часть других систем — Н2О (вода), HNO3 (азотная кислота), СН2О2 (муравьиная кислота), несмотря на то, что, выделенный в свободном виде из всех этих систем, он несомненно будет совершенно идентичен. Еще более наглядный пример влияния структуры системы в целом на свойства составных ее частей являют так называемые изомеры, т. е. качественно различные химические соединения, имеющие один и тот же, но различно сгруппированный состав. Характер системы в целом и каждого ее компонента в отдельности зависит от характера связей этих составных частей. Так, например, углеводород С5Н12, имеющий строение СН3(СН2)3СН2 и известный под именем нормального пентана, кипит при 37°. Его изомер, изопентан

состоящий, как показывает приведенная структурная формула, из той же суммы тех же самых элементов (С5Н12), что и нормальный пентан, но иначе сгруппированных, кипит при 30°, а другой изомер того же самого углеводорода, тетраметилметан — С(СН3)4 — кипит при 9,5°. И не только одной температурой кипения отличаются между собою эти одинаковые по составу, но различные по характеру связей химические соединения. Они отличаются и по температуре плавления, и по удельному весу, и по многим другим своим свойствам. Таких примеров можно было бы привести бесконечное множество. Достаточно указать, что количество изомеров одних только углеводородов чрезвычайно большое. Число их сильно возрастает в зависимости от возрастания числа углеродных атомов в углеводороде. Так, углеводород бутан (С4Н10) имеет всего одно нормальное строение и одно изостроение, а тридекан (С18Н28) теоретически может уже иметь 802 изометра, что понятно, еще не означает, что все эти изомеры в настоящее время получены уже нами практически.

Приведенные примеры изомерии служат наглядным доказательством того, что различное пространственное расположение в системе одних и тех же составных частей отнюдь не безразлично для всей системы в целом, но они ничего не говорят о взаимодействии между составными частями и системой, об обратном влиянии последней на характер и свойства составляющих ее частей. Другими словами, они оставляют открытым вопрос, остаются ли в системе составные части такими, какими они были в свободном состоянии, или получают здесь новый характер. Дюбуа-Реймон, например, утверждал, что «частица железа есть и заведомо остается тем же предметом, безразлично, описывает ли она длинный путь по вселенной как составная часть метеора, или мчится по рельсам в колесе локомотива, или струится вместе с кровяными шариками через мозг поэта». Такая точка зрения, несомненно, ошибочна. Факты говорят против нее. Возьмем пример из той же химии. Долгое время считали, что валентность для каждого элемента, в какой бы связи он ни находился, есть величина постоянная. Этому учит школьная химия и до настоящего времени. Установленная, например, для углерода четырехатомная валентность считалась его абсолютным свойством, независимым ни от> каких условий его существования. Но с развитием органической химии обнаружилось, что не во всех соединениях углерод имеет четырехатомную валентность. В окиси углерода и некоторых классах органических веществ, как изонитрилы, гремучая кислота и ее соли, большинство современных химиков «признает присутствие двухатомного атома углерода, и в самое последнее время в некоторых исключительных случаях допускается трехатомность одного из углеродных атомов»[23].

Все эти факты показывают, что не только живые, но и «мертвые» сложные образования представляют собою не просто сумму частей, а своеобразные специфические системы, характер которых определяется характером не только частей, но и связями и специфическими взаимодействиями между этими частями. Характерные признаки, присущие отдельным компонентам системы в свободном состоянии их, внутри системы стираются, исчезают («снимаются», по терминологии Гегеля), заменяясь другими признаками в зависимости от характера внутренних и внешних связей системы в целом. Стало быть, и неживая система не исчерпывается до конца ее составными частями. В этом смысле любая сложная неорганическая система является такой же «автономной», как и любая органическая. Чтобы «понять» явление «до конца», чтобы исчерпать его «без остатка» последовательный витализм вынужден был бы и в неорганическом мире изобретать для каждого этапа развития материи какой-нибудь новый нематериальный «конститутивный» фактор. Последовательный витализм неизбежно приводит к насильственному разрыву единства и целостности природы, к искусственному установлению непроходимых пропастей не только между живым и неживым миром, но и между всеми этапами развития материального мира, к фактическому отрицанию эволюции материи. Мир рассыпается на множество отдельных, изолированных, «автономных» мирков, каждый из которых управляет своей собственной, специфической, нематериальной сущностью. Витализм ведет к плюрализму. И только вопиющей непоследовательностью можно обяснить обычный виталистический дуализм, ограничивающий действие нематериальной «сущности» рамками живой природы и отдающий весь неорганический мир в безраздельное господство простых механических закономерностей.

Процессы регенерации, как мы видели, играют исключительную роль в обосновании виталистической концепции жизни. Это — основной естественно-научный багаж, с которым Дриш отправился в свое нашумевшее путешествие к туманным берегам «всемогущей» энтелехии. Здесь нашел он тихую гавань для всех своих мучительных сомнений по поводу целостности и единства органических форм, как они особенно ярко выражаются в регенеративных процессах. Там, где процессы не укладываются в прокрустово ложе вульгарной механистической концепции, отчасти созданной самим Дришем, вызывается на помощь чудодейственная энтелехия, которой вручается неограниченная власть над каждой отдельной клеткой и которая в каждом отдельном случае направляет ее деятельность по путям, наиболее выгодным для всего организма в целом. Но что же делать с теми процессами неорганических систем, которые также не укладываются в механистические схемы Дриша? И здесь, очевидно, следуя методу Дриша, нужно прибегнуть к помощи энтелехии, как существенной причине специфических формообразовательных процессов. Почему Дриш этого не делает, мы не знаем. Этим только он обнаруживает всю логическую непоследовательность своего метода. Возьмем восстановительные процессы, отмечаемые нами в кристаллах. Пшибрам показал, что «дефектные кристаллы в насыщенном растворе, если только воспрепятствовать испарению жидкости, снова вполне регенерируют свою форму, не увеличиваясь в своей массе». Мы, само собой разумеется, абсолютно не намерены отождествлять регенеративные процессы, происходящие в органической природе, с «регенерацией» кристаллов, — это различные по существу процессы, и нам позволительно поставить вопрос, где и какая часть физического механизма или готовой машины способна самостоятельно сама себя восстановить? Таких частей машин мы не знаем. Стало быть, и кристаллы, в которых происходят специфические формообразовательные процессы, должны обладать особым нематериальным фактором, способным реализовать «проспективную потенцию» каждой частицы кристалла в ее «проспективное значение». Это единственный вывод, который сам собой напрашивается, если принять, методологическую концепцию Дриша. Витализм, если только он хочет быть выдержанным, должен расширить рамки для своей энтелехии, подчинить ей не только органическую, но и неорганическую природу, т. е. всю вселенную. Это значит отдать весь мир в управление нематериальному и вневременному фактору, т. е. новому своеобразному богу, который в противоположность английскому королю способен только управлять, но не царствовать.

Специфический признак жизни, выделяющий организм в особую автономную группу явлений, А. Бергсон видит в том, что живое существо представляет собою «изолированную, естественную индивидуальность»[24]. В то время как неорганические предметы «выкраиваются» нами искусственно из остального мира и являются поэтому’ «искусственными индивидуальностями», живое существо «изолировано и замкнуто самой природой». Оно является естественно изолированной системой. Сам Бергсон не отрицает того, что живой организм множеством нитей связан с окружающим миром. Живое существо ест, пьет, дышит, растет за счет остального мира, оно движется, чувствует, действует в определенной обстановке. Но всегда и везде оно остается изолированной, естественной индивидуальностью.

Рассмотрим, что собой представляет эта «изолированная естественная индивидуальность». Прежде всего необходимо подчеркнуть, что каждый организм является носителем не только своей собственной индивидуальности, но и индивидуальности своих предков, уходящих во тьму времен. Размножение не есть только «воссоздание нового организма из частицы, отделившейся от старого», но и сохранение старого в новом. Индивидуум непрерывно развивается во времени, он неразрывно связан со своим прошлым, и почти совершенно невозможно указать, что в индивидууме — его собственное, новое, и что получил он в наследство от предков. Индивидуум нельзя искусственно оторвать от его филогенетического наследства, от его предков. Под индивидуальностью мы обыкновенно понимаем неделимую, самостоятельно действующую изолированную систему. Является ли организм обязательно такой неделимой системой? Вместе с Энгельсом[25] на этот вопрос можем дать только отрицательный ответ, ибо очень часто мы просто не можем сказать, является ли «данное существо индивидуумом или колонией», особенно когда речь идет о низших организмах. Что такое, например, лишайник — «изолированный естественный индивидуум» или продукт слияния двух различных индивидуумов— гриба и зеленой водоросли? С одной стороны, он несомненно является единством, неделимым целым, вырабатывающим такие вещества, которые каждая его составная часть в отдельности выработать не в состоянии, а с другой — он также, несомненно, состоит из двух совершенно различных индивидуумов. Про лишайник нельзя сказать, что он «естественный индивидуум», несмотря на то, что он живое единство, активная целостность. И даже про такое высокоорганизованное животное, как человек, нельзя без всяких оговорок говорить, как об «изолированной, естественной индивидуальности». Ибо индивидуальностью является весь человек в целом, все, что непосредственно связано с его телом, вся его организация. Бактерии coli, находящиеся в нижнем отрезке кишечного тракта и играющие определенную роль в обмене веществ человеческого организма, являются неотемлемой частью его индивидуальности.

Неправильны утверждения А. Бергсона, что живая система всегда обязательно «изолируется и замыкается самой природой». Живая система может быть изолирована и замкнута искусственно. Блестящие работы Вильгельма Ру, Вильсона, Дриша, Моргана, О. Гертвига и др., — на некоторых из них мы выше довольно подробно остановились, — показывают, что живой организм может быть получен не только путем естественного развития оплодотворенной клетки или партеногенетически, но и искусственной изоляцией бластомеров на ранних стадиях развития эмбриона. Опыты покойного Кравкова и других по выращиванию в искусственной среде изолированных от организма органов и частей показывают, как далеко может уйти эта искусственная изоляция живого. Работы над химерами, когда из частей нескольких организмов удается искусственно «склеить» новый живой организм, показывают, насколько относительно это естественное возникновение так называемых «естественных индивидуальностей» Бергсона.

Нельзя противопоставлять «естественные индивидуальности» органической природы «искусственным индивидуальностям» неорганического мира, как это делает Бергсон, несмотря на всю глубокую разницу между живой и мертвой природой. Мы не собираемся отождествлять органические и неорганические индивидуальности: это — целостности разного характера, разных ступеней развития материального мира. Но из этого совершенно не вытекает, что в противоположность «действительно реальным живым индивидуальностям» изолированное существование предметов неорганического мира есть искусственное явление, фикция, находящаяся в связи с нашим восприятием. Бергсон пишет: «В то время как подразделение материи на изолированные тела зависит от нашего восприятия, в то время как состав замкнутых систем материальных точек подчинен нашей науке, живое тело было изолировано и было замкнуто самой природой. Оно составляется из разнородных частей, дополняющих одни другие. Оно выполняет различные функции, связанные с другими. Это — индивидуум, и ни о каком ином предмете, даже о кристалле, нельзя этого сказать, ибо и кристалл не имеет ни разнородности частей, ни различия функций»[26]. Но почему солнечная система не может быть зачислена в разряд естественных индивидуальностей? Она, несомненно, целостность, естественно возникшая, на определенной ступени развития материального мира, имеющая свою историю, свои закономерности, состоящая «из разнородных, связанных друг с другом частей, выполняющих различные функции». Почему свободный атом — не индивидуальность? И он состоит из разнородных частей, несущих различные функции. Почему коралловый остров, сложившийся в течение длиннейших геологических эпох из мелких трупов и живущий совершенно другой жизнью, чем вся обстановка, окружающая его со всех сторон, нельзя считать индивидуальностью? Почему солнечную систему или атом мы должны считать искусственной индивидуальностью, а организм — естественной? «Индивидуальность» — настолько неясное, неопределенное и туманное, понятие, что видеть в ней «характерный признак жизни», как это делает Бергсон, нет никакой возможности. Больше того, «индивидуальность» вообще не может быть отличительным признаком живого существа, так как она не есть исключительная принадлежность жизни.

Приведенный анализ фактического материала, которым оперирует современный витализм, и критический разбор его методологической позиции позволяют нам сделать несколько существенных выводов. Неовитализм свою концепцию жизни строит главным образом на том методологическом принципе, что живой организм представляет собой целостное единство, характерные процессы которого определяются своеобразной структурой целого, а не деятельностью, присущей отдельным компонентам живой системы. Жизнедеятельность организма характеризуется всей его целокупностью, а не каждой его составной частью в отдельности. Жизненные процессы не сводимы к их компонентам, они автономны, к ним нельзя подходить с мерой физико- химических явлений. Они управляются своими собственными законами, несоизмеримыми с законами неорганической действительности. Современный неовитализм не отрицает физико-химической основы многих процессов, протекающих в живом организме. Но эта основа сама по себе, по мнению неовиталистов, не определяет всей сущности жизненного явления в целом, для характеристики которого не хватает основного звена, связывающего эти отдельные основные процессы в единую живую систему, преобразующего все эти процессы в новый, автономный процесс. Этот «оживляющий» материальную систему фактор не может быть материального свойства, он не пространственен, его нельзя измерить доступными нам методами, применяемыми в других областях естествознания. Эмпирически он неуловим, но с точки зрения теоретической он является якобы обязательным постулатом, без которого жизненные явления совершенно непонятны и необъяснимы.

Ввиду невозможности положительного доказательства реальности этого нематериального фактора неовитализм сводит все свои рассуждения почти исключительно к опровержению механистической концепции жизни, к доказательству недостаточности ее как с точки зрения методологической, так и фактической. Свои же собственные взгляды он декретирует в виде догматических положений, которые по существу апеллируют не к сознанию читателя, а к его вере.

Очевидная несостоятельность подобного метода’ научных построений не требует особых доказательств. Опровержение какого-нибудь факта, обоснованное даже самым безукоризненным образом, ни в коем случае не может служить доказательством в пользу другого факта. Опровержение «машинной» концепции жизни говорит только о том, что подобная концепция неверна» что ее надо заменить другой, более соответствующей теорией, но это опровержение само по себе ни в коем случае не может служить доказательством истинности какой-либо другой теории. Само собой понятно, что этим мы и не думаем отрицать того огромного значения, которое имеют в научном исследовании убедительные опровержения старых предрассудков, неверных взглядов и т. п., мы здесь хотим только подчеркнуть, что всякая научная теория может базироваться исключительно на неопровержимых доказательствах в пользу себя, но не доказательствах, опровергающих концепцию противника. Если бы, например, кто-нибудь вздумал обосновать факт существования ведьм, совершенно недостаточно было бы ссылки на то, что никто не в состоянии доказать, что ведьмы не существуют, а нужно было бы привести целый ряд неоспоримых фактов или логических рассуждений, доказывающих именно реальное существование ведьм, а не чего-нибудь другого. Вся тяжесть доказательства и обоснования в научном исследовании лежит на том, кто пытается дать положительное решение проблемы; при этом решающую роль в данном случае играют те из приводимых фактов и доводов, которые подтверждают данное решение вопроса, а не те, которые опровергают другие факты и взгляды. Неовитализм направляет всю остроту своей критики против механистической концепции жизни, но дает чрезвычайно мало для обоснования своего собственного взгляда. Вот почему, если бы мы даже и согласились со всей его критической частью, мы должны были бы только отказаться от механистической теории жизни, в той, конечно, интерпретации, которую ей придает сам критикующий витализм, но для нас совершенно необязательным оказалось бы все положительное построение витализма, поскольку оно является простым декретированием определенных положений, не подкрепленных ни одним более или менее веским доказательством.

Неовитализм, в противоположность механистической концепции, подчеркивает прежде всего автономность жизненных явлений. Крупнейший современный авторитет виталистического направления в биологии Ганс Дриш в одной из своих последних работ[27], посвященных этому вопросу, дает следующее определение витализма.

«Витализмом, — пишет он, — называют учение об автономности жизненных явлений. Согласно этому учению процессы, происходящие в живых организмах, не являются ни результатом, ни сочетанием физических и химических, т. е. в конечном счете механических явлений».

Методологически такая постановка проблемы означает полную изоляцию жизненных явлений, отрицание какой бы то ни было преемственной, исторической связи между органическим и неорганическим миром. С этой точки зрения жизнь есть абсолютно новое качество, которое не является «ни результатом, ни сочетанием» физико-химических процессов. Принцип организации живой системы есть особый своеобразный принцип, не встречающийся на более низких ступенях материального мира. Характерная отличительная черта живого, по мнению виталистов, состоит в том, что из данных «о положениях, скоростях и силах отдельных материальных элементов живой системы» нельзя вывести всех без остатка явлений этой системы. Жизненный процесс не сводим к своим компонентам. Он характеризуется не особенностями каждой отдельной составной части, а целокупностью всей, системы. Жизнь, — не простая арифметическая сумма составляющих ее процессов. Она — целостность, которая, хотя в некоторой степени зависит и от характера составляющих ее частей, но не исчерпывается ими. Этот не поддающийся физико-химическому анализу специфический «остаток» и определяет характерную автономность жизненного процесса. Специфичность жизни, единство ее многообразия обусловливаются особым «интенсивным», т. е. непротяженным и вневременным фактором, который «на ряду с известными нам факторами физики и химии, выступает как новое самостоятельное понятие»[28].

Витализм отчасти прав, когда он утверждает несводимость и целостность жизненного процесса. Но он неправ, когда абсолютизирует эти понятия, когда специфичность жизни, возникшую в результате исторического развития материального мира, он объявляет «ни результатом, ни сочетанием» физико-химических процессов. Он сугубо неправ, когда в поисках выхода из созданного им самим «абсолютного», метафизического тупика беспомощно хватается за призрак энтелехии, думая, что нашел диогенов фонарь, который поможет ему выйти из беспросветного тупика, тогда как в действительности в попытке выбраться из засасывающего болота он хватается только за собственные волосы. В органическом мире мы действительно встречаемся с своеобразными процессами и явлениями. Но. причину этих явлений, если только хотим остаться на научной почве, мы обязаны искать в самих явлениях, в их связях и взаимодействиях, а не над ними, не по ту сторону их. В живом организме отдельные части не имеют самостоятельного значения, но подобное единство характерно не только для органического мира. Относительная целостность и автономность свойственны всякой сложной системе, независимо от того, принадлежит ли она к органическому или неорганическому миру. Проблема качества является проблемой не только биологии, но всех отраслей нашего знания.

  1. Virchow, «Virch. Arch.», В. 13, S. 12.

  2. D-r Bernh. Fischer, Vitalismus und Pathologie, Springer, Berlin 1924, S. 51. Русский перевод 1926 г., стр. 45.

  3. Dоbеll Н. С., The principles of Protistology, Archiv für Protistenkunde. B. 23, 1911.

  4. D-г Bernh. Fischer, Vitalismus und Pathologie, S. 39. Русский перевод, стр. 36.

  5. Schaxel, Grundzüge der Theorienbildung in der Biologie, Jena, 2 Auflage, 1922, а также его Rückbildung und Wiederauffrischung, Verhandl. d. deutsch. Zoolog. Ges. Freiburg, 1914.

  6. Дриш во втором издании своей работы «Philosophie des Organischen» (Leipzig, 1920, S. 120) посвящает небольшую сноску в четыре строчки работам Шакселя. Не возражая по существу этих работ и как будто бы даже соглашаясь с ними, Дриш, однако, считает свою общую точку зрения непоколебимой.

  7. Boveri Th., Verhandl. der physik.-med. Gesellschaft, Würzburg, 1901, XXXIV, 145.

  8. Konklin E. G., Heredity and Environment in the Development of Man, Princeton University Press, 1915. Недавно появился русский перевод этой книги.

  9. Schaxel, Unter dem Banner des Marxismus, № 2, 1925. Русский перевод в «Вестнике Коммунистической академии», № 12, 1925.

  10. Hans Dгiеsсh, Philosophie des Organischen, Zweite Auflage, Leipzig, 1921, S. 65- 68; см. также его книгу «Витализм, его история и система», перевод А. Г. Гуревича, Москва, 1915, стр. 210—217 и след.

  11. Г. Дриш, Витализм, его история и система, стр. 236.

  12. Н. Dгiеsсh, Archiv tür Entwicklungsmech., 1900, S. 361. Цитировано по Лебу.

  13. Г. Дриш, Витализм, его история и система, стр. 233 и 234.

  14. Проф. Шаксель Ю., Биологические теории и общественная жизнь, перев. с немецкого Д. Л. Рубинштейна, ГИЗ, 1926, стр. 43.

  15. Шаксель, «Вестник Коммунистической академии», № 12, 1925.

  16. Gudernatch J. F., Zentralblatt für Phisiologie, 1912 XXVI, 323; Archiv für Entwicklungsmechanik, 1912, XXXV, 457.

  17. В последнее время стали появляться указания, что в этих процессах метаморфоза помимо гормона щитовидной железы принимает участие также и гормон гипофиза. Но это, очевидно, не меняет общего учения о связи гормональной деятельности желез внутренней секреции с формообразовательными процессами.

  18. Dг. Bernh. Fischer, Vitalismus und Pathologic, S. 64—65, русск. пер., стр. 54.

  19. Jacques Loeb, The organism as a Whole, О. P. Putnam’s Sons, New-York and London, p. 160—161, год не указан. Русский перевод. ГИЗ, 926, стр. 121—122.

  20. Dr. В. Fischer, Vitalismus und Pathologie, S.82. Русск.пер., стр.66.

  21. J. Loeb, The Organism as a Whole, p. 126. Русский пер., стр. 126.

  22. Мы берем здесь слово «водород» в кавычки, так как, строго говоря, в системе в целом водорода со всеми его характерными свойствами не имеется. Он здесь присутствует в «снятом» виде.

  23. А. Е. Чичибабин, Основные начала органической химии. ГИЗ, 1925 стр. 47.

  24. Анри Бергсон, Творческая эволюция, пер. В. А. Флеровой изд. «Русская мысль», 1914, стр. 11—13.

  25. Ф. Энгельс, Архив, кн. II, стр. 61.

  26. Анри Бергсон, Творческая эволюция, пер. А. В. Флеровой изд. «Русская мысль», 1914, стр. 11.

  27. Напs Driesch, Le vitalisme, Scientia. Vol. XXXVI, № CXLVII-7 от 1 июля 1924 г., p. 13—22.

  28. Ганс Дриш, Ватализм, его история и система, стр. 234

Содержание