3. Гипостазирование

Рассмотренные в предыдущих параграфах взаимопереход и взаимосвязь, существующие между категориями вещи, свойства и отношения, могут послужить гносеологическим источником неправильного понимания соотношения между ними. Каждая категория представляет собой особый, вырожденный случай другой категории. Именно вырожденный характер этого случая дает возможность установить переход одних категорий в другие без их отождествления. Если же считать, что одна категория является обычным, «регулярным» случаем другой категории, то это приводит к уничтожению одной категории и гипостазированию, преувеличению значения другой.

Релятивизм

В настоящее время наиболее распространенным является гипостазирование категории отношения. Это связано как с возросшей ролью изучения отношений в современной науке, так и с тем, что именно отношение легче всего допускает субъективистское толкование. Поэтому гипостазирование роли отношений — философский релятивизм — характерен для субъективного идеализма.

Релятивизм имеет длинную историю, которой мы не будем касаться. Остановимся на тех формулировках, которые наиболее ярко выражают его сущность.

Релятивизм как гипостазирование отношений наглядно выступает в следующих словах И. Петцольдта: «Действительность показывает нам только отношения, только относительности»^[1]. В связи с этим Петцольдт и другие релятивисты выступают против понятия субстанции как носителя свойств и отношений. Одной из наиболее распространенных разновидностей релятивизма является энергетизм, считающий, что энергия может существовать вне материи.

Эта точка зрения разделяется многими ведущими современными физиками, например, В. Гейзенбергом^[2] и М. Борном^[3].

Представители энергетизма пытаются с помощью понятия энергии преодолеть противоположность материализма и идеализма. Однако мыслить отношения и свойства вне связи с какими бы то ни было вещами невозможно. Поэтому на деле стремление устранить вещи приводит лишь к замене одних вещей другими, замене материи сознанием и тем самым материализма идеализмом. Это убедительно показал В. И. Ленин. «На деле, мысленное устранение материи как «подлежащего», из «природы», означает молчаливое допущение мысли как «подлежащего» (т. е. как чего-то первичного, исходного, независимого от материи), в философию. Устраняется-то не подлежащее, а объективный источник ощущения, и «подлежащим» становится ощущение, т. е. философия становится берклианской, как бы ни переряживали потом слово: ощущение»^[4].

Связь релятивизма с субъективизмом признают иногда и сами релятивисты. Так, излагая взгляды Протагора, И. Петцольдт пишет: «Подобно тому, как мы прежде не могли найти ни одного свойства вещи вне зависимости его от других свойств, так и теперь мы не находим ни одного, независимого от нашей личности… Но подобно тому, как не существует вещи самой по себе, так и совокупность вещей, окружающий мир не существует сам по себе, а лишь в своем отношении к воспринимающему субъекту»^[5].

О том, какое значение субъективный идеализм придает релятивизму, видно из следующих слов Петцольдта: «Принцип релятивизма был после основания науки Фалесом самой значительной философской идеей, даже более того: он остался самой важной философской мыслью и по сегодняшний день»^[6]. С этой оценкой по сути дела солидаризируется и Б. Рассел^[7].

На примере релятивизма мы видим, что хотя проблемы соотношения материи и сознания, с одной стороны, и структуры мира, с другой, это разные проблемы, между ними существует тесная связь. Неправильное решение вопросов, относящихся к структуре мира, зачастую ведет к неправильному решению основного вопроса философии. Наоборот, идеалистическое решение основного вопроса философии наталкивает на неправильное определение соотношения между вещами, свойствами и отношениями.

Действенную борьбу с релятивизмом можно вести только в том случае, если отказаться от метафизически- механистического понимания вещей как абсолютной бескачественной субстанции, отделенной непроходимой пропастью от свойств и отношений. Подобная субстанция действительно не находит себе места в современной физике. Раньше электромагнитные волны рассматривались как колебания особой среды — эфира, являвшегося носителем этих волн. Современная физика отказалась от эфира как носителя электромагнитных колебаний. От прежнего эфира — сверхтвердого вещества, заполняющего всю вселенную, в сущности осталось одно слово. А колебания существуют. Старый материализм, исходящий из традиционного понимания вещи как тела, не может ответить на вопрос, что же колеблется. Поэтому многие физики переходят от такого материализма к релятивизму.

Но вещь — это не только тело. Всякое поле представляет собой объективно существующую реальность. В одной и той же области пространства может находиться бесчисленное множество различных полей. Все они образуют в своей совокупности материю. По отношению к каждому из этих полей материя выступает как основа, субстрат, свойством которого и является данное поле.

Наука в своем развитии открывает все больше новых полей. Раньше знали только электромагнитное и гравитационное поля. Затем последовало открытие более мощных внутриядерных полей. Ограничение действия закона Ньютона на больших расстояниях, по-видимому, говорит о том, что движения Галактики связаны с особыми — галактическими — полями. Высказывается мнение, что факты внушения на расстоянии свидетельствуют о наличии особых типов полей. И каждое из этих полей, если оно существует, является такой же реальностью, как, по выражению Эйнштейна и Инфельда, стул, на котором сидит физик^[8].

Атрибутивизм

Концепция отношений как единственной реальности получила название релятивизма. Аналогично этому можно говорить об атрибутивизме как точке зрения, согласно которой существуют только свойства. Сущность атрибутивизма в его крайней форме хорошо выражена датским языковедом О. Есперсеном: «Прежде считалось, что вещества представляют собой вещи в себе, а качества сами по себе не существуют. Теперь наблюдается обратная тенденция: считать субстанцию, или „субстрат» различных качеств, фикцией, в той или иной степени обусловленной навыками мышления, и утверждать, что в конечном счете именно качества составляют- реальный мир, т. е. все, что может быть воспринято и иметь значение для нас»^[9].

Атрибутивизм часто принимает субъективно-идеалистическую форму. В таком случае свойства отождествляются с ощущениями и утверждение о том, что существуют только качества, эквивалентно утверждению об ощущениях как о единственной реальности. Отрыв свойств от вещей означает здесь отрыв ощущений от объективного мира.

В таком понимании субъективно-идеалистический атрибутивизм не отличается от релятивизма и по существу сливается с ним. В обоих случаях главным является борьба против субстанции. Выше при разборе релятивизма фактически уже была дана критика и субъективно-идеалистического атрибутивизма.

Однако атрибутивизм может иметь и другие формы. Например, не отрицая существования вещей, атрибутивисты могут говорить о первичности свойств по отношению к этим вещам. Существовал ли в истории развития философской мысли атрибутивизм такого типа?

Немецкий логик Г. Клаус пишет: «Еще во времена схоластики возник спор об универсалиях — спор о том, что первично — общие свойства или единичные вещи. Так называемый крайний реализм поддерживал первую точку зрения, а так называемый номинализм — вторую»^[10].

Если придерживаться такого понимания знаменитой проблемы универсалий, то крайний реализм выступает как форма атрибутивизма. Но как понимали проблему универсалий в средние века? Общепринято, что эта проблема была поставлена во введении, написанном Порфирием к «Категориям» Аристотеля.

Порфирий спрашивает, существуют ли роды и виды самостоятельно или только в мыслях? Тела это или бестелесные вещи? Существуют ли они в предметах или наряду с ними?^[11]. Именно виды и роды назывались общим — универсалиями. О них, а не о свойствах говорит Порфирий.

Но, может быть, средневековые философы отождествляли эти понятия?

Иоанн Салисберийский (XII в.), говоря о крайнем разнообразии мнений по вопросу об универсалиях, выделяет 9 точек зрения. Универсалии понимались как понятия, как идеи, как индивидуальные предметы, как видоизменения, как состояния вещей и т. д. Но не было такой точки зрения, согласно которой универсалии — это общие свойства^[12].

Понимание свойств как классов не было характерно для средневековых логиков. Оно получило широкое распространение лишь в последнее время в связи с теоретико-множественной интерпретацией предикатов^[13]. Основываясь на этой интерпретации, многие представители современной символической логики сближают свойства с классами или даже отождествляют их^[14].

Очевидно, что именно по этой причине борьба между реализмом и номинализмом понимается как борьба между сторонниками первичности свойств и первичности вещей. Такое понимание имеет место не только у Г. Клауса, но и у ряда других современных авторов.

Для нашей работы несущественно выяснение подлинных взглядов средневековых реалистов. Нас интересует прежде всего логически возможные точки зрения и аргументы, связанные с соотношением свойств и вещей. Поэтому рассмотрим проблему универсалий, как она изложена в интересно написанной статье американского автора Вольтерштроффа «Качества»^[15]. В ответ на утверждение номиналистов о том, что бессмысленно спрашивать о цвете пальто, когда последнего уже нет, реалисты могут ответить указанием на то, что цвет как таковой не уничтожается с исчезновением предмета. Можно вновь обнаружить тот же самый цвет, которым обладало пальто, на другом предмете. Но возможно ли, чтобы это был в точности такой же цвет? Если свойства первичны по отношению к вещам, то их можно отождествлять друг с другом независимо от вещей. Но отождествление свойств на первый взгляд связано с гораздо большими трудностями, чем отождествление вещей. Если двое юношей имеют один смокинг, то они не могут вместе пойти на вечер, тогда как солдаты имеют одну и ту же униформу и несмотря на это все одеты. В одном случае тождественность не имеет степени, в другом имеет. Какая же степень подобия необходима для утверждения о тождественности качеств?

Эта трудность вполне реальна. Но при более глубоком подходе оказываются не менее серьезными трудности, связанные с отождествлением вещей. По мнению Вольтер- штроффа, полная одинаковость качеств существует, хотя она и трудно определима. Он стремится преодолеть противоположность реализма и номинализма, рассматривая то и другое как разные интерпретации одних и тех же соотношений. Выход из затруднений автор видит в том, чтобы рассматривать качества наряду с конкретными физическими объектами как индивидуумы (particulars).

С этим выводом нельзя не согласиться. Несомненно, что каждое качество так же обладает определенной индивидуальностью, как и любая другая вещь. Однако специфика качественной индивидуальности свойства заключается в том, что она не может существовать самостоятельно. Качество всегда включено в состав другой индивидуальности — вещи.

Фактически это так. Но является ли этот факт необходимым? Могут ли в принципе качества существовать самостоятельно, до вещей и порождать вещи? Вообразим мир, в котором нет никаких вещей — одни качества. Представить такой мир, конечно, трудно, поскольку человек привык иметь дело с вещами. Но логическое допущение может выходить за рамки чувственных представлений.

Итак, пусть в мире существуют только качества: твердость, протяженность, белизна, масса, скорость, электропроводность и т. д. Поскольку отдельных вещей, обладающих этими качествами, не существует, качества не допускают какой-либо локализации. Нельзя предположить, что одно качество существует здесь, одно сейчас, другое позже, одно соответствует большей скорости, другое меньшей и т. д. Все качества даны вместе.

Логически это вполне допустимо, если данные качества разнородны — твердость и протяженность, масса и белизна и т. д. Но как объединить однородные качества — твердость и мягкость, белизну и черноту, электропроводность и изоляционные свойства и т. д.? Их объединение возможно лишь в том случае, если они мыслятся различным образом локализованными или в разном отношении. То и другое исключается нашим предположением об абсолютности качеств и отсутствии отдельных вещей. Таким образом, допущение одновременного существования различных однородных качеств приводит к противоречию. Могут возразить против такого вывода, сославшись на то, что закон противоречия запрещает приписывать противоречащие друг другу предикаты одной и той же вещи. У нас же нет вещи. Однако это возражение было бы неосновательным. Одна вещь все же имеется. Это сам мир, относительно которого мы утверждаем, что он состоит из качеств. Качества одного и того же мира противоречили бы друг другу. Отбрасывая этот вариант как логически невозможный, приходим ко второму — в мире существуют только разнородные качества.

Но в таком случае различия между качествами не могут породить многообразия вещей. В самом деле, если все качества α₁, α₂, …, α_n вместе будут присущи вещам, то эти вещи окажутся неразличимыми и потому тождественными. Это будет одна и та же вещь. Если же вещи будут обладать различными качествами, скажем, α₁, α₂, α_k; α_k+1,…, α_l; α_l+1,…, α_m и т. д., то окажется, что вещи не будут иметь ничего общего друг с другом. Мы получим совсем не тот мир, который нас окружает.

Остается третья возможность — вещи будут состоять отчасти из различных, отчасти из одних и тех же качеств. Однако эта возможность также- исключается, поскольку предполагает локализацию качества. Как уже было показано выше, такая локализация может быть лишь в том случае, если уже существуют различные вещи, между которыми распределяется данное качество.

Кроме того, отсутствие однородных качеств сделало бы невозможным то богатство качественного многообразия окружающих нас вещей, которое мы имеем. Все вещи должны были бы быть, скажем, или красными, или синими, или твердыми, или мягкими, обладать одной или другой массой и т. д. Наличие различных однородных качеств, как уже отмечалось, означало бы логическое противоречие в мире свойств.

Таким образом, остается как единственное решение поставленного вопроса существование различных разнородных и однородных качеств, объединенных в комплексы различным образом локализованных вещей.

Мы разобрали атрибутивистскую точку зрения, которая сама по себе не является идеалистической. Однако отождествление качеств с идеями привело бы к объективно-идеалистическому атрибутивизму. Именно так можно интерпретировать средневековый реализм.

Реизм

Если абсолютизация отношений имеет сравнительно позднее происхождение, то гипостазирование категории вещи появилось еще на заре развития человеческого мышления. Ранней формой такого гипостазирования явилось субстантивирование качеств, т. е. их отождествление с веществом. Первобытный человек всякое качество, например, смелость, красоту и т. д., рассматривает как вещество, полагая в связи с этим, что данное качество может перейти к нему вместе с телом владельца этих качеств. Отсюда — ритуальное людоедство. На суде военных преступников в Иокогаме выяснилось, что несколько японских солдат съели печень убитого ими американского военнопленного именно с целью приобретения содержащихся в печени качеств^[16].

Субстантивирование качеств сыграло большую роль в развитии физики. Долгое время большинство физиков всякое качество — теплоту, электричество, магнетизм и т. д. — рассматривали как особое вещество. Этим веществам приходилось приписывать странные качества, например, невесомость, но идея субстантивирования качеств была настолько сильна, что это не смущало физиков. Даже опыты Румфорда со сверлением пушек, в которых была показана возможность извлекать бесконечно большое количество теплорода из одного предмета, не заставили отказаться от теории теплорода. Лишь после установления закона сохранения энергии невесомые жидкости потеряли свое значение. Их место заняло движение частиц. На смену отождествления качества с веществом пришло резкое их противопоставление.

В современной науке идея субстантивирования свойств не играет заметной роли. Однако существуют другие формы гипостазирования категории вещи. Одна из этих форм связана с именем выдающегося современного польского философа Тадеуша Котарбинского, который выдвинул следующую концепцию^[17]. Каждый объект есть или нечто телесное (тело) или нечто чувствующее (душа).

Вместо тела или души как равнозначный употребляется термин вещь. В связи с этим выдвигается положение: всякий объект является вещью. Сторонников такого взгляда Котарбинский называет реистами.

Поскольку каждый объект — вещь и поскольку, следовательно, существуют только вещи, никакой объект ни в коем случае не является ни свойством, ни отношением, ни фактом.

Поэтому, строго говоря, неверно, что «люди описывают факты» или «агитация имела успех». На самом деле, люди описывают вещи, агитатор имел успех. Слова «свойство» или «отношение» можно употреблять лишь для сокращения выражений, которые иначе были бы громоздкими. Но для выяснения смысла фразы отношения и свойства нужно заменять вещами. Например, выражение «отношение братства является симметричным» необходимо заменить выражением «если кто-либо есть брат кого- либо, то последний является братом первого», выражение «каждые два объекта имеют общие свойства» — выражением «для каждого X и Y и для некоторого Z X есть Z и Y есть Z».

Выражение «имеются свойства» столь же бессмысленно, как и выражение «имеется почему». Разница только в том, что для «почему» нет соответствующего имени. Котарбинский отвергает не только понятия свойства и отношения в явном виде, но также и те понятия, в которых свойства и отношения входят imlicite, например, понятие класса.

Однако, отвергая существование отношений и свойств, Т. Котарбинский не отрицает того, что вещи могут быть такими-то и такими-то, что они такие-то и такие-то по отношению к другим вещам и т. д.

Он согласен с тем, что биллиардный шар круглый, но возражает только против того, что существует круглота биллиардного шара.

Реизм по Котарбинскому следует отличать от соматизма, с точки зрения которого всякая душа — тело. Объединение соматизма с реизмом дает пансоматизм, который утверждает, что все существующее является телами.

Пансоматизм — вариант материализма. Но материализм не обязательно пансоматизм, например, материализм может вообще отрицать душу или наряду с вещами признавать также физические факты, что неприемлемо для реизма. Материализм, утверждает Котарбинский, обычно механистичен, в то время как для пансоматизма механистическая гипотеза не обязательна. Вместе с тем для пансоматизма не обязательно утверждение о том, что живые тела возникли из неживых.

Взгляды Т. Котарбинского претерпели некоторую эволюцию, изложенную им в специальной статье «Фазы развития конкретизма»^[18]. Утверждение о том, что существуют только вещи, он называет первой фазой развития конкретизма. Последний термин предлагается взамен ранее употреблявшегося термина «реизм». Вторая стадия связывается с системой формальной логики Леснев- ского, отошедшего в анализе суждения от традиционного взгляда, согласно которому в суждении признак, обозначаемый предикатом, приписывается вещи, обозначенной субъектом. По Лесневскому, единичное субъектнопредикатное суждение истинно в том случае, если предмет, обозначенный субъектом, совпадает с предметом, называемым предикатом.

Третья стадия связана с борьбой против признания существования предметов, которые обладали бы только свойствами, общими с другими предметами. Иными словами, это борьба против всеобщего. Котарбинский сам признает, что эта борьба велась в русле идей номинализма и что реизм взялся здесь за непосильное для него дело («пытался забросить мотыгу на солнце»). Автор признает упрощения, которые он сам допускал, но от основных положений реизма и пансоматизма не отказывается, пытаясь ответить на ту критику, которую они вызвали.

Критика была довольно острой. Например, Айдукевич показал, что определение отношения, как его дает Котарбинский, не согласуется с утверждением о том, что отношений не существует^[19].

Котарбинский в своем обзоре приводит два критических замечания по своему адресу. Одно из них связано с обвинением в непоследовательности. Реисты не должны употреблять выражений со связкой «есть» там, где предикатом является признак. Котарбинский говорит в связи с этим о необходимости перестройки конкретизма с целью укрепления его «обороноспособности». Когда реист говорит о том, что ни один предмет не является свойством, «не является» не следует понимать как отрицание истинности суждения. Это утверждение о его абсурдности.

Отвечая на обвинение в тавтологичности, поскольку под словом «вещь» можно понимать все что угодно, Котарбинский подчеркивает, что вещь — это предмет, помещенный в пространстве и времени.

Автор признает ряд трудностей, стоящих перед кон- кретизмом. Важнейшая из них — истолкование понятий класса и класса классов, на которых в конечном счете основана вся современная математика. Отмечая, что ему еще не удалось последовательно провести принципы кон- кретизма, Котарбинский выражает надежду, несмотря на плохие предсказания, сделать это в будущем. Конкретизм— программа, причем, как это подчеркивается в заключении статьи, программа, согласующаяся с диалектическим материализмом, выдвинувшим принципы конкретности истины и восхождения познания от конкретного к абстрактному и от абстрактного вновь к конкретному. Котарбинский считает свой конкретизм конкретизацией этих диалектико-материалистических принципов.

Не рассматривая частных дефектов конкретизма, или, употребляя более определенный термин, реизма, остановимся на общих принципиальных вопросах. Что может означать положение о том, что существуют только вещи и нет ни свойств, ни отношений? Если иметь в виду то, что вещи обладают большей относительной самостоятельностью, чем свойства и отношения, то с этим, как было показано выше, нужно согласиться. Однако реизм к этому не сводится. Он категорически отрицает существование свойств и отношений. На каком основании? Основание может быть только одно: мы видим, слышим и т. д. вещи, но не встречаем свойств и отношений самих по себе, вне вещей. Именно на этом основании в свое время номиналисты отвергали существование общего. Существуют отдельные лошади, говорил Антисфен, лошадности же я не вижу.

Однако можем ли мы как-то ощущать вещи сами по себе, вне их свойств и отношений к другим вещам? Против реистов можно привести тот же самый исторический анекдот, который свидетельствует о неправомерности как реализма, так и номинализма. Можно ли из корзины взять свойство — яблочность, не беря при этом вещь яблоко? Ясно, что нет. Но так же нельзя взять вещь — яблоко—без ее свойств.

Котарбинский подчеркивает, что только вещь может действовать на наши органы чувств. Но всегда ли вещь действует как единое целое? Очень часто в этом воздействии играют роль лишь отдельные свойства вещи, остальные оказываются совершенно несущественными. На зрение действует цвет тела и его форма; твердость, упругость и т. д. при этом не играют никакой роли. Не случайно психологи определяют ощущение как отражение отдельных свойств вещей, противопоставляя ощущение восприятию, в котором отражается вещь^[20].

Реизм связан с пространственным пониманием вещи, отождествляя каждую вещь с телом. Как было показано выше, это приводит к большим трудностям при анализе проблем современной науки. Будучи скованным рамками пространственного понимания вещи и рассматривая, таким образом, каждое качественное образование как простое свойство и поэтому как несуществующее, реизм не может дать адекватного анализа очень многих выражений как научного, так и разговорного языка. Так, например, Котарбинский предлагает заменить выражение «агитация имела успех» выражением «агитатор достиг цели». Но это — две разные вещи. Агитация иногда достигает цели, хотя сам агитатор этого не хочет.

Поскольку вещь не существует вне свойств и отношений, провести последовательно программу реизма невозможно даже в самых простых случаях. Так, в выражении «агитатор достиг цели» агитатор — предмет, отграниченный в пространстве и времени. Но разве про цель можно сказать то же? Котарбинский сам признает те трудности, которые возникают перед реизмом. Эти трудности преодолеть, по его собственному признанию, чрезвычайно трудно. Но даже если бы это было возможйо, к чему предпринимать столь колоссальный труд?

Никаких практических преимуществ реизм не дает, вызывая такое усложнение прежде простых положений, что в выражениях, выясняющих смысл, зачастую почти невозможно разобраться. Может быть, реизм нужен для обоснования материалистического мировоззрения? Но Котарбинский сам справедливо признает, что ни реизм, вообще говоря, не предполагает материализма, ни материализм реизма. И даже пансоматизм — лишь один из возможных вариантов материализма.

Котарбинский связывает последнюю стадию развития реизма с такими принципами диалектического материализма, как конкретность истины, развитие познания от абсолютного к конкретному. Однако ни то, ни другое положение не означает отсутствия свойств и отношений.

Елена Эйльштейн^[21] сближает реизм в форме пансоматизма с известным положением Энгельса о том, что существуют не качества, а лишь вещи, обладающие качествами. Однако из контекста ясно, что Энгельс имеет в виду не общий методологический принцип, а в сущности очевидное положение о том, что качества не существуют самостоятельно, вне вещей. Кроме того, положение Энгельса вряд ли может быть признано правильным с реистической точки зрения. Котарбинский острие своей критики направляет как раз против утверждений о том, что свойства принадлежат вещам^[22]. И это естественно. Если свойства не существуют, то странно было бы приписывать вещам нечто несуществующее.

В Советском Союзе реизм как целостное философское направление не получил распространения. Однако некоторые философы иногда высказываются в духе реизма. Это проявляется главным образом в борьбе против категории отношения, как более субъективной, чем категории вещи и свойства. Об этом уже говорилось выше. Наиболее ярко реистические тенденции в нашей литературе проявились в статьях Л. А. Маньковского^[23] и В. П. Тугаринова^[24]. Последний выдвинул положение о первичности вещей по отношению к свойствам и свойств по отношению к отношениям. Поскольку эти работы были подвергнуты убедительной критике в статье И. Б. Новика^[25], мы на них останавливаться не будем.

Концепция Ф. Г. Бредли

Рассмотренное выше гипостазирование отдельных категорий — отношения, вещи и свойства — основано на отрыве их друг от друга, забвении их связи друг с другом и взаимопереходов между ними. Но возможно гипостазировать саму эту взаимосвязь, использовав ее для обоснования несостоятельности выделения в структуре окружающего нас мира вещей, свойств и отношений. Такова концепция известного английского философа Ф. Г. Бредли, изложенная им в основном его произведении «Appearance and Reality»^[26]. Взгляды Бредли оказывают известное влияние на западноевропейскую буржуазную философию вплоть до самого последнего времени^[27].

Бредли подвергает критике разделение фактов на вещи и их качества. Мы говорим, что сахар сладкий — Sugar is sweet. В английском языке здесь употребляется глагол-связка is. Но вещь не тождественна одному своему качеству. Вместе с тем, хочет доказать Бредли, ее нельзя рассматривать и как совокупность различных качеств. Как мы можем соотнести друт с другом «белое», «твердое», «сладкое» и другие качества сахара? Ясно, что их нельзя предицировать друг другу. Твердость не является сладкой, и сладость не твердая. Мы можем сказать, что одно качество находится в отношении к другому. «One quality A is in relation with another quality В». Но что значит is? Нельзя сказать, что быть в отношении к В и есть А. Отношение не тождественно с вещью. Замена is на has мало помогает. Остается рассматривать отношение R между соотносящимися качествами А и В как нечто более или менее самостоятельное. Но в таком случае возникнет проблема соотнесения R с А и В. Если новое отношение обозначим как D, то придется выяснить его отношение к А, R и В и так ad infinitum.

Таким образом, попытка рассматривать вещь как совокупность качеств, по мнению Бредли, обречена на неудачу.

Не меньшие трудности, чем при соотнесении вещей и качеств, возникают в связи с категориями качества и отношения. «Распределение данных фактов на отношения и качества может быть практически необходимым, но теоретически оно непостижимо»^[28]. Каждое отношение предполагает некоторое качество, ибо бессмысленно говорить о чем-то, лишенном каких-либо качеств. Вместе с тем качества — ничто вне отношения, даже в абстракции. Если мы абстрагируемся от отношения, то тем самым абстрагируемся и от качества. Качества были бы немыслимы, если бы не отличались друг от друга. Но различие — это уже отношение.

Поскольку каждое отношение предполагает качества, эти качества — новые отношения, эти отношения — новые качества и т. д., мы вновь получаем регресс в бесконечность.

Рассматривая далее категорию вещи, Бредли подчеркивает трудности, связанные с определением ее тождественности. Аналогичным образом рассматриваются категории пространства, времени, причинности и т. д. Общий вывод Бредли заключается в том, что все эти категории неминуемо приводят к противоречиям, а поэтому выражают не реальность, а кажимость (appearance).

За этой кажимостью он пытается открыть подлинную реальность — абсолют. Об этом абсолюте столь же мало можно сказать, как и об абсолютной идее Гегеля. Как справедливо отмечают современные английские позитивисты, абсолют Бредли означает смерть мысли, и поэтому неудивительно, что он не может быть точно описан с ее помощью^[29].

Поскольку проблема абсолюта выходит за рамки нашей темы, мы остановимся только на вопросе о том, действительно ли Бредли доказал неправомерность использования категорий вещи, свойства и отношения для выяснения структуры окружающего нас мира.

Прежде всего следует обратить внимание на то, что Бредли критикует распределение фактов на вещи, свойства и отношения. Но что такое факт? Совершенно очевидно, что здесь слово «факт» понимается не в прямом, а в гораздо более широком значении, совпадающем со значением слова «вещь». По существу факт — это замаскированная вещь. Другими словами маскируются категории свойства и отношения. Короче говоря, критикуя расчленение мира на вещи, свойства и отношения, Бредли сам пользуется этими категориями. Поэтому вся та аргументация, которую он приводит, mutatis mutandis может быть обращена против его концепции. Мог ли Бредли избежать этого и не использовать в своем метаязыке того, что он критикует в языке, непосредственно описывающем реальный мир? Нет, ибо структура мира нашла настолько полное отражение в структуре нашего мышления и языка, что избавиться от нее невозможно, если мы хотим, чтобы наши слова имели определенный смысл. Поэтому сомнителен успех любой критики использования категорий вещи, свойства и отношения.

Но действительно ли Бредли обнаружил противоречия, органически присущие этим категориям? Таких противоречий нет. Везде Бредли вскрывает регресс в бесконечность, а не противоречия. Он считает регресс в бесконечность совершенно недопустимым в логически стройной картине мира. Но это еще требует своего обоснования. Запрещение любого регресса в бесконечность не является логической аксиомой.

Нельзя не согласиться с Б. Расселом, когда он, критикуя Бредли, отмечает, что не всякий регресс в бесконечность приводит к логической трудности^[30]. Конечно, регресс в бесконечность несовместим с представлением о существовании абсолютно простых элементов мироздания. Но такая картина мира отвергается диалектикой. Таким образом, Бредли обнаруживает не противоречивость категорий вещи, свойства и отношения вообще, а противоречивость определенных конкретных представлений об этих категориях.

Диалектический материализм исходит из неисчерпаемости материи, ее пространственной и качественной бесконечности. Поэтому с позиций диалектического материализма нет противоречия в том, что отношение предполагает качества, эти качества — другие отношения и т. д. Это, однако, не означает, что нельзя разделить качества и отношения даже в абстракции. Глядя на мяч, я могу сказать, что он круглый, забыв при этом о существовании всех других геометрических форм. Необходимость в установлении отношений возникает лишь на более высоком уровне познания. Точно так же можно говорить об отношении, не выясняя качеств этого отношения. Поэтому, несмотря на взаимосвязь между вещами, свойствами и отношениями, несмотря на их взаимопереходы, каждая из этих категорий сохраняет свою относительную самостоятельность.

1. Петцольдт И. Проблема мира с точки зрения позитивизма. СПб.,, 1909, стр. 73—74. ↑
2. Гейзенберг В. Философские проблемы атомной физики, М., 1953. ↑
3. Born M. Natural Philosophy of Cause and Chance. Oxford, 1949. ↑
4. Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. Полн. собр. соч., т. 18, стр. 286. ↑
5. Петцольдт И. Проблема мира с точки зрения позитивизма, стр. 104—105. ↑
6. Там же, стр. 107. ↑
7. Рассел Б. История западной философии. М., 1959. ↑
8. Эйнштейн А., ИнфельдЛ. Эволюция физики. М., 1953. ↑
9. Есперсен О. Философия грамматики. М., 1958, стр. 81. ↑
10. Клаус Г. Введение в формальную логику. М., 1960, стр. 194. ↑
11. Аристотель. Категории. М., 1939, стр. 53. ↑
12. Burch. Early Medieval Philosophy. № 1, 1951, стр. 93—94. ↑
13. Новиков П. С. Элементы математической логики. М., 1959, стр. 135—139. ↑
14. Черч Б. Введение в математическую логику, т. 1. М., 1960, стр. 35. ↑
15. Wolterstroff N. Qualities. «The Philosophical Review», 1960, v. LXIX, № 2, April. ↑
16. Шахманович М. И. От суеверий к науке. Л., 1948, стр. 64—65. ↑
17. Kotarbinsky T. The Fundamental Ideas of Pansomatism. «Mind», 1954, t. 63, № 249. ↑
18. Kotarbinski T. Fazy rorwojowe konkretismu. «Studia filozoficzne», 1958, № 4 (7). ↑
19. Ajdukiewicz К. Język i poznanie, t. I. Warszawa, 1960, s. 86. ↑
20. «Психология». Гл. ред. А. А. Смирнов. М., 1956. ↑
21. Eilstein E. Przyczynki do koncepcji materii jako bytu fizycznego. «Jedność materialna świata». Warszawa, 1961, s. 87. ↑
22. Kotarbinski T. Fazy rorwojowe konkretismu. «Studia filozoficzne», 1958, № 4 (7), s. 3. ↑
23. Маньковский Л. А. Категории «вещь» и «отношение» в «Капитале» К. Маркса. ВФ, 1956, № 5. ↑
24. Тугаринов В. П. Соотношение категорий диалектического материализма. Л., 1956. ↑
25. Новик И. Б. О категориях «вещь» и «отношение». ВФ, 1957, № 4. ↑
26. Bradlay F. H. Appearance and Reality. London, 1920. ↑
27. Pelle-Douel Y. Signification de l’«appearance». «Les études philosophiques», 1960, № 1; Pucelle J. Le statut de l’imaginaire, le fiktiv et le réel. «Les études philosophiques», 1960, № 1. ↑
28. Bradlay F. H. Appearance and Reality. London, 1920, p. 25. ↑
29. Ауer А., Кneable W., a.o. The Revolution in Phylosophy. London, 1957, p. 23. ↑
30. Russel B. The Principles of Mathematics. London, 1950. ↑