Философия «качества» и качество философии некоторых механистов

Логический анализ категории «меры» у Гегеля достаточно убедительно доказывает, что вопрос о категориях качества и количества, об их отношении и, прежде всего, об их единстве не так прост, как это представляется с вульгарной механической точки зрения.

«В механике мы не встречаем никаких качеств» (Энгельс).^[1] Поэтому также в механике всякое противоречие представляется в простейшей форме антагонизма двух (или нескольких) сил, «внешних» по отношению друг к другу.

Воззрение, рассматривающее механические отношения как всеобщую форму отношений, и всякое движение как механическое, сводит всякое противоречие, лежащее в основе развития, к внешнему столкновению количественных моментов, а «качество» — к отношению количеств. «Качество» с этой точки зрения представляется некоторым равновесием количественных моментов, т. е. по существу «качество» как самостоятельная категория упраздняется.

Вместе с тем диалектическое отрицание подменяется механических отрицанием, закон отрицания отрицания заменяется сложением и вычитанием. Всем этим устраняется самая основа метода диалектики.

«Условие познания всех предметов мира в их «самодвижении≫, в их споптанейном развитии, в их живой жизни есть познание их, как единства противоположностей» (Ленин). Но механическое понимание противоречия заслоняет момент единства. Поэтому также с этой точки зрения нельзя говорить о «саморазвитии»: механическое понимание в переводе на язык логики — это формальнологическое понимание. Оно знает тождество, которое есть только тождество, или различие, которое является только различием. Никакого «единства», которое является единством их различия и тождества, с этой точки зрения понять невозможно. Но тогда нельзя понять также единства количества и качества, «меры», нельзя понять связи их переходов. Количество переходит в качество» — так обычно мы выражаемся. Правильнее было бы сказать: одно качество сменяется другим в результате количественных изменений. Что лежит в основе этого процесса? Внутреннее противоречие, присущее каждой реальной «мере» в процессе ее «самодвижения».

«Отличительный характер всего конечного составляет то, что оно снимается само собою». «Все конечное не ограничено только извне, но по своей собственной природе снимается и переходит в свое противоположное».^[2]

«Отрицательное принадлежит самому содержанию и представляет собой также положительное, будучи имманентным движением и определением этого содержания».^[3]

Именно в этом «самодвижении», в этом имманентном и «положительном» объективном характере отрицания заключается отличие диалектического отрицания от метафизического, не-диалектического.

Чисто методологическая разница между анархистским или пацифистским «отрицанием» войны, государства, насилия и пр. и «отрицанием» марксистским, ленинским, — эта разница бросается в глаза. В чем здесь основное? В том, что марксизм, диалектика требуют в самой системе капитализма, в самом объективно-историческом смысле империалистической войны и т. д. отыскать те силы, те противоречия, опираясь на которые революционный класс может эту систему, эту войну и т. д. опрокинуть.

Исторический смысл, историческая «правда» империалистической войны состоит в том, что через нее производительные силы мирового хозяйства стремятся освободиться от стесняющей их системы распределения, от системы капиталистической конкуренции. «Недостаточность» этой «правды» заключается в том, что империалистическая война может устранить только отдельных конкурентов, но не уничтожить всей системы, препятствующей развитию производительных сил. Полное решение вопроса — в устранении всей этой системы, в уничтожении конкуренции вообще через уничтожение капитализма. Таким образом, гражданская война против буржуазии оказывается единственным путем к дальнейшему развитию, являясь вместе с тем единственно возможной формой «восполнения недостаточности» (выражаясь в терминах Гегеля) объективно-исторического «смысла» империалистической войны. «Если опровержение основательно, — говорит Гегель, — то оно борется и развивается из самого принципа, а не делается извне путем противоположных уверений и случайных мыслей».^[4]

«Опровержение» метафизическое, как, например, «опровержение» анархистами всякой государственной власти, действительно «делается извне путем противоположных уверений». Таков их метод. Но именно к этому методу скатываются некоторые механисты. Возьмите, например, т. Сарабьянова.

Он, разумеется, далек от анархизма, но, говоря о переходе количества в качество, он дает чисто механическую концепцию: антагонизм двух сил, количественный перевес одной — и вот вам «скачок», переход к новому качеству.

Тов. Сарабьянов скатывается к вульгарной (в смысле ненаучности) метафизической, антидиалектической методология.

Он механически понимает «отрицание», потому что механически понимает «противоречие». А последнее непосредственно связано с механическим же пониманием отношения «количества» и «качества», т. е. внутренней диалектики «меры». И чего он не понимает в «мере» из двух соответствующих ее моментов, так это «качества».

Интересно, что т. Сарабьянов, столько книг написавший по вопросам диалектики и столько в этих книгах топтавшийся именно вокруг вопроса о «качестве», не счел нужным очень задерживаться на вопросе о методологической ценности этой категории, ограничиваясь поисками схоластических определений.

Мы здесь сможем в этой статье остановиться лишь на некоторых моментах методологического характера, связанных, с вопросом о качестве.

Успехи, достигнутые в науке в результате успехов количественной обработки опытных данных, имели, между прочим, тот результат, что математическим методам кой-где стали придавать абсолютное, универсальное значение. «Царство качества — темное царство инстинкта, период начал; царство количества постепенно его вытесняет в области познания — это будущее нашего духовного владычества».^[5] Эти выспренние слова являются в некотором роде «знамением времени».

«Только измеренное является изученным», говорил Гегель. И это совершенно верно также с точки зрения марксизма. Каждая вещь представляет собой известную «меру», и она еще далеко не изучена, если неизвестна точно та амплитуда «количественных» изменений, которая в разных условиях данной «мере» присуща и с ее качественной определенностью совместима. Есть науки, где количественные измерения даются сравнительно легко, как в астрономии, в физике и пр.; есть другие науки, где они даются с большим трудом, как в психологии и пр. Но нет сомнения, что повсюду все больше проникает и должен проникать количественный анализ.

Это, однако, вовсе не значит, что категория «качества» теряет свое значение и меркнет в сиянии количественного изучения, как луна на заре. Примером может служить статистический метод. Его успехи огромны; за последние десятилетия он завладел большими новыми областями в биологии, в физике и пр. Но если в биологии и физике его применение весьма отдаленно связано с классовыми интересами, то в области изучения общественных явлений эта связь близка и несомненна. Эта связь и является, между прочим, социальным источником тех методологических ошибок, которые в статистике можно резюмировать как недостаточную оценку значения качественного, «материального» анализа.

«Политика есть счет миллионами», — говаривал Ленин. Статистика также «считает миллионами». Вопрос в том, как считать. Для Ленина эти «миллионы» были миллионами пролетариев, полупролетариев, буржуазии и т. д. В основе лежит классовый анализ общества, т. е. определенный «качественный» его анализ. Наоборот, буржуазная социология стремится затушевать классовую природу общества, и соответственно с этим буржуазная статистика качественный характер классовых различий обычно игнорирует, сводя дело к чисто количественному различию в степени «дохода», в «имущественном положении» и пр.

Государственная статистика дает, например, общую группу «лиц, занятых в сельском хозяйстве» или в транспорте и т. п., сваливая туда вместе и мелких хозяйчиков, и капиталистов, и бедняков, и пр.

Ленин уже 30 лет назад назвал подобные приемы статистики «игрой в цифирки». Раньше чем создавать план измерения, счета, Ленин предварительно определял само понятие, давал «материальный», качественный анализ подлежащего изучению явления.

Это и есть единственно теоретический, состоятельный метод. Все экономические работы Ленина 90-х годов, в особенности «Развитие капитализма», являются прекрасной иллюстрацией этого метода.

В 1914 г. Ленин пишет «О задачах земской статистики» и в первую голову останавливается на вопросах методологического порядка. Основное сводится у него к тому, что количественное изучение должно быть поставлено на основе изучения качественных различий. «Данные о каждом из 300.000 дворов… могут быть великолепны, — пишет В. И., — но для научных целей, для понимания экономики России эти данные могут пропадать почти совершенно, если неудовлетворительна обработка их. Ибо общие средние. . . говорят мало». «Цифры должны быть размещены в таблицах так, чтобы эти таблицы отражали различные типы переходных хозяйств от натурального до торгово-промышленного». «Желательно и необходимо группировать дворы не только по землевладениям, но и по величине посева… по величине посева торговых растений» и т. д. И дальше:

«Без разносторонних и рационально составленных групповых и комбинационных таблиц богатейшие подворные данные прямо-таки пропадут. В этом — наибольшая опасность современной статистики, которая все чаще страдает… я бы сказал, «статистическим кретинизмом», за деревьями исчезает лес, за грудами цифр исчезают экономические типы явлений».^[6]

Я извиняюсь перед «марксистами», которые не любят, когда им говорят о Гегеле, но все же рискну здесь указать, что ленинское замечание насчет «игры в цифирки» ближайшим образом напоминает то, что Гегель писал в своей «Малой логике» (и именно там, где он переходит от количества к «качественному количеству», к мере): «В статистике числа, которые стараются определить, представляют интерес также только по отношению к устанавливаемым ими качественным результатам. Чисто числовые изыскания, делаемые без указанной здесь руководящей точки зрения, справедливо считаются за праздное любопытство, которое не удовлетворяет никакому, ни теоретическому, ни практическому Интересу» (§ 106 приб.).^[7]

Статистические средние величины, над которыми иногда смеялся Ленин, имеют какое-либо значение только тогда, когда они обладают определенным качественным значением: «Дело статистика, — пишет М. Смит, — уметь выбрать надлежащий тип средней, определить, нужны ли в каждом конкретном случае простая средняя, мода, медиана и т. д., но он может приняться за эту работу лишь после того, как соответствующие знатоки специалисты определили природу и границы того коллектива, который должна характеризовать средняя, или, иначе говоря, произвести предварительную аналитическую работу. Ибо вне этого условия мы как раз и получим тот вид арифметической средней, о которой Боули так остроумно сказал, что «арифметическая средняя сама по себе скорее способна затемнить, чем выявить, важные факторы и по природе своей пригодна для сокращенных выводов и часто служит оправданием лености».^[8]

Такое же ограниченное значение имеют и кривые Гаусса и Пирсона, система которых «подчиняется лишь чисто-математическим требованиям, а не требованиям того материала, для обработки которого она предназначается».^[9]

В предисловии к сборнику «Статистический метод в научном исследовании» М. Смит совершенно справедливо ставит основной вопрос: «От числа к материи или от материи к числу — такова в общем и целом постановка вопроса. В конце концов, защитники статистического мировоззрения, горячо отстаивавшие сперва положение, что при всяком научном исследовании «вначале бысть число», постепенно перешли на другую точку зрения, согласно которой при каждом количественном изучении вначале должна быть «организующая идея», причем сама организующая идея является плодом материального анализа объекта количественного изучения».^[10]

Вопрос «от материи к числу или от числа к материи» приобретает особое значение ввиду существования в современной буржуазной науке такого «увлечения» математическими методами, такого абсолютизирования их, которое выходит за рамки теоретически состоятельного и приводит прямым путем к философскому идеализму. Особенно это заметно в современной физике. Очень значительное направление физиков-математиков отрывает исследование от его материальной базы и, в конце концов, свои априорные математические конструкции выдает за истинную действительность. Это делается так, что если, например, физика приходит к некоторой постоянно встречающейся величине, вроде так называемой постоянной h Планка, «физическая» материальная сущность которой остается некоторое время неизвестной, то это дает повод некоторым исследователям успокоиться на мысли, что в данном случае имеется чисто-математическое отношение — и только.

Подобным же образом электроны принимаются за простые математические точки трехмерного пространства (а если мир принимается за «четырехмерный», то точки становятся «линиями»). Электромагнитное поле, масса, энергия — все это, весь мир создается взаимоотношением математических точек. Материи нет. Мы возвращаемся к своего рода пифагорейскому представлению: сущность мира — это число!

Соответственно с этим причинные соотношения также объявляются фикцией. Для математика нет понятия причинности, а есть только функциональная зависимость.

Ленин назвал это направление в физике «физическим» идеализмом. «Реакционные поползновения, — пишет Ленин, — порождаются самим прогрессом науки. Крупный успех естествознания, приближение к таким однородным и простым элементам материи, законы движения которых допускают математическую обработку, порождает забвение материи математиками. «Материя исчезает», остаются одни уравнения. На новой стадии развития и, якобы, по-новому получается старая кантианская идея: разум предписывает законы природе». И дальше Ленин заключает: «Герман Коген, восторгающийся идеалистическим духом новой физики, доходит до того, что проповедует введение высшей математики в школы — для ради внедрения в гимназистов духа идеализма, вытесняемого нашей материалистической эпохой».^[11]

«Физический идеализм» воображает, что он возвышается на высшую ступень науки, если игнорирует материальную качественную природу изучаемых объектов, так сказать «освобождается от качества». Довольствуясь только математической оболочкой мира, он делает из беды добродетель.

На самом деле углубление в мир чистых математических признаков — это выражение бессилия проникнуть в действительный мир и дать ему более или менее законченное не только количественно, но и качественно определение.

В науке нередко проникнуть в качественную природу явления бывает труднее, чем дать ему количественное выражение. Так в политической экономии количественные различия стоимостей были известны и до Маркса, но неизвестна была их качественная природа. Стоимость у Маркса приобрела полноту; определения меры, потому что Маркс открыл ее дотоле неизвестное «качество». В письме к Энгельсу в 1867 г. Маркс пишет о «Капитале» следующее: «Самое лучшее в моей книге: 1) в первой же главе подчеркнутая особенность двойственного характера труда, смотря по тому, выражается ли он в потребительской или в меновой стоимости. На этой теории о двойственном характере труда покоится все понимание фактов».^[12]

Заработная плата, как определенное эмпирическое явление, с его количественными определениями, была известна задолго до Маркса. Но не было известно все то, что Марке раскрыл как природу «переменного капитала».

В физике природа тяготения оставалась неизвестной, когда была дана количественная характеристика закону тяготения. Для целей астрономии и для многих других теоретических и практических целей было достаточно ньютоновское представление о тяготении, как о приложенной силе, действующей пропорционально массам и обратно пропорционально квадрату расстояния.

В этом не было ничего «антинаучного». Но если сделать «из беды добродетель», если огульно отказаться от проникновения в качественную природу различных явлений, ограничиваясь нахождением для них соответствующих математических символов и формул, то мы уйдем из действительного мира в мир призраков, погрузимся в ту ночь абсолютного тождества, о которой сказано, что в ней «все кошки серы».

«Сравнительный метод имеет своей задачей привести наличные различия к тождеству. Материализм и является той наукой, которая осуществляет эту цель наиболее полным образом, т. е. она приводит различия к тождеству. Но это тождество есть чисто формальное, внешнее, отвлеченное тождество. Однако за отвлеченным тождеством вещей не следует забывать их различия».^[13]

Ленин потому, и отвергал статистические «средние», что они стушевывают все «различия», замаскировывают их.

«Подведение множества случаев под один общий принцип Гегель никогда не называл диалектикой», — писал Маркс по поводу Лассаля.^[14]

Для Ленина те «миллионы», которыми «считает» политика, были качественно определенными классоывми миллионами. Но и самый класс Ленин рассматривает не как нечто сплошное, но в его исторически складывающихся прослойках.

«Капитализм, — говорит Ленин, — не был бы капитализмом, если бы «чистый» пролетариат не был окружен массой чрезвычайно пестрых переходных типов — от пролетария к полупролетарию, от полупролетария к мелкому; крестьянину и т. д., если бы внутри самого пролетариата не было делений на более и менее развитые слои, делений земляческих, профессиональных, иногда религиозных и т. п.».^[15]

Что этому противопоставляет буржуазная социология? Социальный атомизм, стушевывание всех классовых граней, маскировку. Примером такого рода методологии «социального атомизма» является в частности и буржуазная политическая экономия с ее «робинзонадами», политическая экономия, исходящая из отношения отдельных индивидов, из индивидуальных психологических моментов (австрийская школа) и т. п.

В лучшем случае, что может дать подобный метод — это более или менее удачное описание отдельных моментов изучаемого явления. Но это описание не только еще далеко от объяснения, но может увести в сторону от объяснения, т. е. сыграть чисто отрицательную роль (как это в частности и имеется у Бем-Баверка и его школы).

Вообще говоря, чисто количественный метод является методом описательным. Он в разных случаях (как в статистике, где качество тоже необходимо вторгается в исследование) только подводит к объяснению сущности явлений. Поэтому также само по себе математическое познание не знает категории «сущности», не вводит в «сущность» вещей, не знает причинных зависимостей. Оно внешне прилагается к предмету изучения, не будучи в состоянии раскрыть предмет в его «самодвижении». А без того, чтобы понять предмет в его «самодвижении», без того, чтобы за «явлением» предмета вскрыть его «сущность» — без этого нет диалектического понимания.

Мы не можем здесь останавливаться подробнее на этих моментах. Укажем только на то, что Гегель же в «Феноменологии духа» дал прекрасную общую характеристику «математического познания», которая в наше время прямо может быть направлена как против математического мистицизма современных физиков-идеалистов, так и против наших доморощенных механистов, которые усердно этим идеалистам подпевают.

«В математическом познании, — пишет Гегель, — рассмотрение есть действие внешнее для знания». В математике все приведено в абстрактное мертвое тождество. Те различия, которые там есть, сами являются различиями в абстракции тождественных моментов. «Принцип величины, различия, не постигнутого в понятии, и принцип равенства абстрактного безжизненного единства не могут сочетаться с чистым беспокойством жизни и абсолютным различием».

«Мертвое не движется, так как оно не устанавливает различий сущности, существенного противоположения или неравенства, поэтому не достигает перехода в противоположное, не приходит к качественному имманентному движению, к самодвижению» (подчеркнуто нами. — А. С.).

И вот еще для современных «физических идеалистов», воображающих, что в своих априорных математических построениях они создают действительную ткань мироздания: «Действительное не есть пространственное в том виде, как оно рассматривается в математике; такой недействительностью не занимаются ни конкретное чувственное созерцание, ни философия. В такой недействительной сфере может быть также только недействительное истинное, т. е. фиксированные мертвые положения».^[16]

Здесь мне хотелось бы остановиться еще на некоторых моментах, связанных с вопросом о «качестве», о «переходах» и пр. Но, чтобы быть кратким, я коснусь только мимоходом вопроса о методологическом значении категории «постоянства» или «относительной устойчивости» (с этой категорией связано определение «качества», как я об этом уже говорил в предыдущих главах настоящей статьи).

У нас обычно, говоря о диалектике «переходов», ограничиваются вопросом о «скачке». Это, конечно, очень важный и значительный вопрос. Переломные моменты, повороты, «скачки» предполагают, однако, свое противоположное: периоды относительного постоянства, относительной устойчивости. И этого не следует забывать. В природе и в обществе постоянно одно переходит в другое, но из-за этого не следует игнорировать границ, игнорировать различий.

«Нет ни одного явления, — пишет Ленин, — которое бы не могло, при известных условиях, превратиться в свою противоположность». «Но, — продолжает он, — только софист мог бы стирать разницу, между империалистской и национальной войной на том основании, что одна может превратиться в другую».^[17]

«В природе (и обществе) нет ни абсолютного постоянства, ни абсолютной изменчивости» (Деборин).

Смена моментов крутого перелома и периодов относительной устойчивости дает некоторую «узловую линию развития» в общественной жизни, с диалектическим характером которой следует считаться и со стороны переломов и со стороны ее периодов «постоянства». Если бы не было этого относительного постоянства, было бы невозможно на сколько-нибудь продолжительный период вперед принимать решения тактического, а тем более стратегического характера.

Что такое стратегия партии?

Я обращаюсь к определению т. Сталина. «Стратегия есть определение направления основного удара пролетариата на основе данного этапа революции. Борьба за проведение этого плана на всем протяжении этого этапа». «Стратегия имеет дело с основными силами революции и их резервами. Она меняется в связи с переходом революции от одного этапа к другому, оставаясь в основном без изменения за весь период данного этапа».^[18]

Но в пределах данного этапа, периода и проч. могут быть и неизбежно бывают свои особые времена переломов и пр. Ленин говаривал, например, о «переходных периодах в переходном периоде». Относительно устойчивый период сам состоит из цепи более «мелких» этапов развития.

С этим связана необходимость в политике, кроме стратегического плана на сравнительно большой период, иметь еще тактический план для каждого отдельного этапа внутри этого периода.

«Тактика, — говорит Сталин, — есть определение линии поведения пролетариата за сравнительно короткий период прилива или отлива движения, подъема или упадка революции» и т. д. «На основе данного этапа революции тактика может меняться несколько раз».

В области огранизационной, в области партийного строительства, если остановиться на положении «все течет» и проч. и игнорировать существование и необходимость относительной устойчивости форм, — можно прийти к формуле: «организация — процесс», против которой большевизм боролся в первые годы существования партии в России.

В 1904 г. Троцкий писал: «Мы не выставляем самостоятельных организационных задач и думаем, что самые неотложные из них разрешаются попутно, в процессе политической борьбы». Ленин, выступая против этого, отстаивал необходимость «постоянной политической организации пролетариата» с твердым организационным уставом и пр. и обрушивался на людей, которые готовы нарушать правила организации, «рассуждать потом, что организация есть процесс, организация есть тенденция, организация есть форма, идущая в ногу с содержанием, и что поэтому нелепо и утопично требовать соблюдения правил организации».^[19]

Форма действительно меняется с содержанием, но она меняется «скачками» и должна носить между моментами поворотов более или менее определенный, законченный характер. В противном случае получится такое «и да, и нет», которое с диалектикой имеет общего очень мало. Это будет то самое: «с одной стороны, нельзя не признаться, с другой стороны, нельзя не сознаться», которое так прекрасно характеризует типичные шатания мелкобуржуазной соглашательской политики, ничего общего не имеющей с революционным марксизмом, с ленинизмом.

1. «Архив Маркса и Энгельса», т. II, стр. 223. ↑

2. Гегель, Энциклопедия, § 81. ↑

3. Гегель, Феноменология, стр. 27. ↑

4. Гегель, Феноменология духа, перевод Радлова, стр. 10. ↑

5. Аб. Рой, Энергетическое и механистическое понимание, СПБ., 1910 г., стр. 199. ↑

6. Ленин В.И., ПСС, т. 24, стр. 280 и 277. Подчеркнуто мною — А. С. ↑

7. Статистика и математика, — говорит Гегель также в «Науке логики», — только тогда заслужат название науки, когда они будут заниматься не только количеством, но и мерою. ↑

8. «Статистический метод в научном исследовании», сб. под редакцией М. Смит и А. Тимирязева, М. 1925 г., стр. 13. ↑

9. Там же, стр. 209. ↑

10. «Статистический метод в научном исследовании», сб. под ред. М. Смит и А. Тимирязева, М., 1925 г., стр. 3. ↑

11. Ленин В.И., ПСС, т. 16, стр. 326. ↑

12. Маркс и Энгельс, Письма, Москва, 1923 г., стр. 168. ↑

13. А. Деборин, Философия и марксизм, Гиз., 1926 г., стр. 265. ↑

14. Маркс и Энгельс, Письма, М., 1923 г., стр. 121. ↑

15. Ленин В.И., ПСС, т. 41, стр. 58-59. ↑

16. Гегель, Феноменология духа, перевод Радлова, стр. 19—21. ↑

17. Ленин, Собрание сочинений, 1-е изд., т. XIII, стр. 439. ↑

18. Сталин, О Ленине и ленинизме, стр. 68 и 69. Подчеркнуто мною — А. С. ↑

19. «Ленин о Троцком и троцкизме», Москва, 1925 г., стр. 19 и 20. ↑