V. Проблема «сведения»

Наиболее законченное выражение точка зрения механистов на вопросы научного метода получила в связи с вопросом о так называемой «сводимости» более сложных явлений к простым.

Сами механисты считают вопрос о «сводимости» основным вопросом. Один из них, тов. А. К. Тимирязев, формулирует его следующим образом: «Может ли марксист, стоящий на почве диалектического материализма, говорить о «механическом» объяснении явлений, и можно ли вообще сложное сводить к простому?»

Вопрос о «сведении» сложного к простому является в значительной степени переводом вопроса о качестве и количестве на язык методологии положительных наук. Можно ли целиком свести законы всякой высшей формы жизни (органической и неорганической) к законам «низшей», более простой, менее сложной формы? Иными словами: имеется ли в более сложных формах что-либо сверх того, что имеется в низших (например, в органической жизни по сравнению с неорганической, в общественной жизни по сравнению с жизнью разрозненных индивидов и т. д), имеется ли что-либо новое? Так как исторически более сложное, как правило, возникает позднее менее сложного, возникает именно в итоге развития менее сложного, то вопрос может быть поставлен также таким образом: возникают ли в процессе развития мира (природы и общества) новые качества, новые формы, новые закономерности, которые не исчерпываются старыми, более простыми, или же новых форм и закономерностей не возникает, а имеется постоянное воспроизведение старого в иных количественных вариациях, в иных количественных сочетаниях? Имеется ли в природе подлинный синтез или же только механическое сложение, уменьшение, смешение одних и тех же низменных элементов? И, соответственно этому, достаточен ли в положительных науках метод анализа, разложения сложного на составляющие его простые элементы, или же необходим кроме того научный синтез, воссоздание и изучение целого, как целого, в тех его своеобразных моментах, которые создаются только целым, как целым, и которых нет в отдельно взятых частях его?

Наконец, вопрос ставится о возможности или невозможности биологические явления исчерпывающе объяснить одними только законами физики и химии, не прибегая к специально-биологическим законам, можно ли законы общественной жизни целиком объяснить законами биологическими и, вообще, можно ли более сложную область жизни исчерпывающе объяснить законами более простой области или же надо понять те новые закономерности, которые возникают в сложной форме из развития формы более простой?

Механисты допускают такое исчерпывающее сведение сложного к простому; диалектика этого не допускает.

Согласно мнению механистов, все содержание биологических явлений можно свести к физико-химическим законам, и, собственно, других законов, кроме законов физики и химии, и нет в биологической жизни. Согласно этому точно также все психические явления можно свести к физическим, и они в этом случае будут исчерпаны этим. В свою очередь явления социальные должны свестись к физико-химико-биологическим законам и т. д. «Современная наука, — заявляет тов. И. И. Степанов, — неуклонно идет в том направлении, чтобы истолковать всё развертывание мира, как развитие относительно простых физических и химических процессов». (Сб. «Механическое естествознание» и пр., стр. 14.) Спрашивается, почему физико-химических, а не электро-динамических, например?

В конце концов все это должно по схеме механистов свестись к законам элементарной механики, так как к механике сводится физика и химия.

Возьмем, к примеру, вопрос об отношении психического и физического. Что нового дали по этому вопросу механисты? «Нового», разумеется, ничего. Они в этой области не могут выдумать ничего больше того, что уже сказал механический материализм в прошлом столетии. Именно в духе и в стиле этого «материализма» тов. Сарабьянов пишет, что «душа есть физическое свойство живого организма» и что «в основном материализм отличается от других учений признанием, что все действия живого организма есть действия машины, механизма».^[1]

Таким образом механист Сарабьянов «упразднил» психическое, «сведя» его к «физическому свойству». «Живому организму» остаются, только «физические свойства». Чем же эта философия отличается от энчменизма? Делается же такое сведение» психического к физическому на том основании, что психические явления связаны с физическими, представляют из себя «внутреннюю сторону» определенных «физических» явлений в организме. «Что для меня, или субъективно, есть духовный акт, то само в себе, т. е. объективно, есть акт материальный, чувственный». (Фейербах.)

Но от этого до «сведения» психического, субъективного, к физическому — еще далеко. Энгельс в этом случае берет слово «сведем» в кавычки, так как он считает, что таким «сведением» отнюдь не может быть исчерпано познание психических явлений.

Энгельс пишет:

«Мы, несомненно, «сведем» когда-нибудь экспериментальным образом мышление к молекулярным и химическим движениям в мозгу; но исчерпывается ли этим сущность мышления?» (См. «Архив Маркса и Энгельса», кн. II, стр. 29.)

Тов. Степанов в том же своем докладе, который выше цитировался, утверждает, что наука «нигде, — и в области психических явлений, — не открывает никаких особых таинственных форм энергии сверх тех, которые вообще наблюдаются в химических и физических процессах». (Указанный сборник механистов, стр. 14.)

Неизвестно, почему тов. Степанов говорит о каких- то «таинственных» (?) формах энергии. Никто не говорит ни о каких «таинственных формах». Но существует «простой» факт: человеческое сознание, мышление, психика. Не есть ли это нечто «сверх» физических и химических процессов? Не есть ли это нечто такое, «сущность» чего, как выражается Энгельс, не «исчерпывается» теми «формами энергии», которые «вообще наблюдаются в химических и физических процессах»?

Для каждого человека, мало-мальски знакомого с марксизмом, с диалектическим материализмом, ясно, что сказать, будто «в области психических явлений» нет никаких «форм энергии», кроме тех, которые «вообще (?) наблюдаются в химических и физических процессах», — значит сказать чепуху. Что значит это «вообще наблюдаются»? Почему «вообще»? Разве психические явления, психические процессы — это физические или химические процессы? Так думали только вульгарнейшие представители вульгарного материализма. Подобные утверждения — это не материализм, а пародия на материализм, злостная карикатура.

Психическое — это психическое, т. е. «внутренняя», субъективная сторона определенных «физических и химических процессов», происходящих в живом организме.

Скатиться целиком к вульгарнейшему представлению о материализме — вот до чего доводит «сведение» наших механистов.

Практически механическая точка зрения на изучение психических явлений проводится в настоящее время некоторыми направлениями в науке, изучающими «основы поведения человека». Сюда относится школа американских психологов — «бихевиористов» и направления русской рефлексологии, которые стремятся «понять все сложные формы поведения, как простое механическое сочетание или цепи психических элементов или же рефлексов». Так, один из бихевиористов, Лэгли, заявляет: «Дайте мне постулаты физических наук, и я покажу вам, как возникают душевные явления внутри системы, не имеющей других качеств, кроме тех, которые описывает физик, как принадлежащие к миру его явлений».

В старой психологии господствовал так называемый «субъективный метод» изучения психических явлений, изучения поведения человека. Посредством самонаблюдения и анализа психических переживаний психология стремилась вскрыть «законы душевных явлений». Этот метод сам по себе не мог дать законченное научное изучение психической жизни. В частности, он исключал возможность точного количественного анализа, количественного изучения.

Недостатки субъективной психологии восполняют те направления в области «науки о поведении», которые оперируют объективными методами. Сюда относятся различные направления рефлексологии — науки, изучающей «рефлексы» живого организма, т. е. ответные реакции организма на разного рода «раздражения».

Рефлексология изучает организм «со стороны», во внешних проявлениях его «поведения». Получается возможность такой проверки и такого измерения процессов, какого никакими методами субъективной психологии достичь невозможно. Виднейший представитель современной рефлексологии И. П. Павлов формулирует задачу науки таким образом: наука должна добиться такого положения, «когда естествоиспытатель другого человека подвергнет такому же внешнему анализу, как должен он это делать со всяким объектом природы, когда человеческий ум посмотрит на себя не изнутри, а снаружи».

Все это очень хорошо. Успехи рефлексологии являются, действительно, громадным шагом вперед в нашей положительной науке. Однако было бы ошибкой, если бы мы просмотрели одностороннюю ограниченность, недостаточность и методов рефлексологии, методов объективной психологии, взятых отдельно. Рефлексология дает прекрасный научный базис для работы над изучением «поведения» человека, давая картину физиологических механизмов поведения. Но она не объясняет поведения в целом, не берет человека, как целое, как «объект» и «субъект», как биологическое и социальное и пр.

«Внешний анализ», о котором говорит И. П. Павлов, всегда остается в пределах «физического». Рефлексология еще не дает сама по себе перехода к «внутреннему», к психическим переживаниям. «Субъективная сторона» как бы совершенно не существует для рефлексологии. Мудрено ли, что, начитавшись (высоко теоретически ценных) трудов Павлова, кой-кто впадает в «энчменизм»?

Кой-где у нас в вузах уже совершенно упразднили психологию, считая, что рефлексологией исчерпывается вопрос. Но это не верно. Только синтез объективных и субъективных методов может дать полную картину. Метод самонаблюдения не может быть заменен методом изучения условных рефлексов; как и обратно, конечно. Односторонне-рефлексологический подход есть подход односторонне-механический.

«Естественно, — замечает по поводу механической установки в психологии А. М. Деборин, — что такая установка должна была привести к отрицанию реальности сознания, «качественной характеристики психики» и поведения человека. Марксистская психология стремится преодолеть, с точки зрения диалектического материализма, односторонности как субъективной, так и объективной психологии и дать их синтез».

Рефлексологи, поскольку они остаются в пределах изучения рефлексов, как элементарных механизмов поведения (а не самого поведения человека в целом), его физиологических механизмов, — остаются на действительно научной почве. В частности, академик Павлов и некоторые его ученики считают, что они просто оставляют в стороне психологию, занимаясь физиологией нервной деятельности животных. Но даже академик Павлов (кстати сказать, не называющий себя рефлексологом) иногда не удерживается на этой позиции, заговаривая о «рефлексах цели и свободы». Тем более это относится к тем «крайним» рефлексологам, которые сознательно подменяют психологию (и даже социологию) человека физиологией рефлексов.

Если «крайние» рефлексологи, впадающие в отрицание психических явлений как таковых, сводят без остатка психику к сумме элементарных биологических процессов (рефлексы), то вся биология в целом «сводится» для механистов к физике и химии.

Так, тов. Степанов пишет, что «задача научного познания процессов органической жизни» заключается в том, чтобы «открывать в них те общие и относительно простые закономерности, которые установлены физикой и химией». (Ст. в «Под знаменем марксизма», 1925 г., №3.)

Ту же самую мысль Лазарев (в своей книге «Ионная теория возбуждения») выражает такими словами: «В мире живых существ не действуют такие силы, которые не могли бы наблюдаться и вне организма».

Но что означает утверждение подобного рода? Оно означает, конечно, что физиология, как особая наука, не имеет права на существование. Выходит, что идеальное знакомство с законами физики и химии достаточно, чтобы быть хорошим врачом.

На самом деле все обстоит совершенно иначе. Физиология живых организмов имеет свои закономерности, свои специфические законы, не сводящиеся к законам физики и химии. «Мало того, мы замечаем в органической природе процессы, противоположные процессам неорганической природы. Ведь достаточно указать хотя бы на то, что обмен веществ в мертвых телах является причиной их разрушения, а в живых — основным условием их существования и развития». (Деборин)

Законы физики и химии остаются действительными для живого организма, также как и для «неживой природы». Но организм, как целое, создает такие особые «условия», которые направляют физико-химические процессы по определенному руслу. Процесс окисления (сгорания), например, является распространеннейшим явлением живой и неживой природы. Но в условиях живого организма этот процесс определенным образом направляется, регулируется системой организма в целом. Вот этой системы, регулирующей обмен веществ в организме, нет в мертвой природе. Уже вследствие одного этого мы можем говорить о «специфичности жизни».

Но дело, разумеется, не исчерпывается этим примером. С точки зрения механистов вся физиология, со всеми ее законами, есть частный случай физики. С точки зрения диалектики, наоборот, законы физиологической жизни „конкретнее», шире законов физики, так как они включают в себя физико-химические законы, но не сводятся к ним.

Химический состав ферментов в организме или разного рода продуктов внутренней секреции не был еще известен, когда уже было известно, хотя бы частично, их значение в организме.

Последовательно рассуждая, с точки зрения И. Степанова и механистов вообще, медицину можно было бы начать строить как науку только с того момента, когда были бы уже полностью известны законы движения самых последних и простейших частиц, из которых состоит весь мир (будь это атомы, электроны или еще что-то). Но таких «последних элементов» мира мы вообще не знаем (если не делать ошибки механистов, принимающих электроны за последние «кирпичи мироздания») и с точки зрения диалектики они вообще представляются бессмыслицей, именно как последние «кирпичи», неразложимые, не изменяющиеся, бескачественные и т. д. (разумеется, это не значит, что электрон, как электрон, «отрицается» кем-то).

Такой же бессмыслицей является и вся система механистов, отрицающих существование особой закономерности явлений органической жизни.

Рассуждая по способу механистов, следовало бы объявить открытые Дарвином законы биологического развития несуществующими, так как под них еще не подведен «физико-химический фундамент». Следовало бы, согласно этому рецепту, начать с законов физики и химии, чтобы объяснить происхождение видов. Следовало бы «свести» обезьяноподобного предка рода человеческого к физико-химическим процессам, составляющим (по механистам) его „сущность», для того, чтобы обосновать теорию происхождения человека.

Тов. Агол в статье «Неовитализм и марксизм» приводит хороший пример с мимикрией, направленный целиком против механистов с их «сведением». Он пишет:

«Сведение не приводит к познанию сводимого явления в его реальной конкретности. Никакая механика не в силах заменить физику или химию, как эти последние не заменят биологии, а биология — социологию. Много поучительного в этом направлении может нам дать явление мимикрии. Покровительственная окраска некоторых насекомых, птиц, пресмыкающихся и млекопитающих зависит от зоркости и остроты глаз врага-хищника. Более заметные животные беспощадно уничтожаются. Остаются жить те, которые недоступны или, во всяком случае, мало доступны глазам хищника. Причина закрепления той или иной окраски у животного лежит именно в том, что хищник уничтожал других, менее приспособленно окрашенных животных, а этих не только не трогал, но и не замечал. Наличие определенной окраски у многих животных находится в зависимости от устройства зрительного аппарата у их врага-хищника, а сохраняется она именно потому, что недоступна ему. Таким образом понять эти явления можно, только распутав причудливый клубок связей и взаимоотношений между отдельными группами животных; «сведение» к физике и химии здесь не только бесцельно, но и невозможно». («Под знаменем марксизма», 1928 г., № 3, стр. 213.)

Пусть попробуют механисты на этом примере с объяснением явлений мимикрии доказать правильность своего утверждения, что только и только «сведением» к химии и физике можно объяснить биологические явления, что одних физико-химических закономерностей вполне достаточно, чтобы понять законы органической жизни.

Механисты не хотят слышать о специфической закономерности биологических явлений, о самодовлеющем значении законов жизни. «Наши «ортодоксальные», — иронически говорит тов. А. К. Тимирязев, — выдвинули теперь новую теорию «специфичности жизни». (См. сборник «Диалектика в природе», т. III, стр. 36.)

Теория вовсе не новая. Она давно уже принята марксизмом. Но механисты не понимают самых отчетливых указаний основоположников марксизма.

Вот, например, как тов. И. И. Степанов понял Энгельса:

Энгельс пишет: «Исключительно применение мерила механики к явлениям, природа которых химическая и органическая, к явлениям, в которых законы механики, конечно, продолжают действовать, но оттесняются на задний план другими высшими законами, — составляет специфическую, но для своего времени неизбежную ограниченность классического французского материализма».

Не ясно ли, что Энгельс в этих словах говорит о сведении всего к механике, о «применении мерила механики» к химии, органике и пр., как о недостатке, хотя бы неизбежном, старого материализма? И вот, цитируя эти слова Энгельса, И. И. Степанов истолковывает их так:

«Значит, оперируйте высшими, более сложными законами лишь до тех пор, пока это необходимо. Но смотрите, не передержитесь на этом: когда наука дает возможность сводить химию и биологию к молекулярной… механике, производите это сведение»^[2].

То, что Энгельс считает методологически («принципиально» с точки зрения научной ценности такого способа исследования) неправильным, механисты рекомендуют, как идеальный, хотя практически пока не всегда достижимый метод научной работы.

Искажение мысли Энгельса, совершенно превратное понимание или полное непонимание механистами Энгельса в этом случае выступает совершенно отчетливо.

«Несводимость законов жизни к физико-химическим началам означает именно витализм», пишет А. Варьяш. Но тогда Энгельс был виталистом, т. е. идеалистом-метафизиком, признающим, что в организме действует особая «жизненная сила», не зависимая от законов физики и химии. Но это, конечно, чепуха.

Со свойственной всякому недиалектическому механическому методу мышления «топорностью», ограниченностью, механисты считают, что может быть только две точки зрения на явления органической жизни: или витализм, или механическое «сведение» биологии к физико-химическим процессам.

Но почему же невозможен третий путь, почему невозможен диалектический подход к вопросу?

Такой подход возможен и единственно правилен. Он заключается в том, что биологические законы объявляются связанными с физико-химическими, выросшими из них в процессе развития, но в то же время «несводимыми» к физико-химическому, так как по отношению к элементарным физико-химическим законам они являются чем-то новым, своеобразным и более сложным.

Напрасно механисты повторяют свои до бесконечности нудные клеветнические обвинения диалектиков в «витализме». Ничего кроме пустячного словесного мусора в этих обвинениях нет. Диалектический материализм, как небо от земли, далек от витализма.

Дело не подвинется вперед, если механисты будут, как попугаи, повторять одно и то же: витализм, витализм. Трудно сказать, имеется ли у них какая-нибудь мысль, когда они повторяют эти слова, бросая их противникам, как «убийственный аргумент».

Что такое витализм? Витализм — это реакционное идеалистическое течение в биологии, согласно учению которого сущность жизни непознаваема, так как эта сущность жизни («жизненная сила») нематериальна, независима от законов физики и химии. Между органической жизнью и неорганическим миром у виталистов лежит непроходимая пропасть, разрыв, отсутствует преемственность в развитии неорганического и органического мира, переход, связь между ними.

Вот те признаки, которые являются характерными для витализма. Само собой разумеется, только в воспаленном воображении механистов могут быть такие «деборинцы», которые разделяют эти виталистические положения. На самом деле просто неловко заниматься такими пустяками и доказывать, что позиция марксистов-диалектиков ничего общего не имеет с позицией виталистов. Что же тут общего? У виталистов — сущность жизни таинственна и непознаваема; у диалектиков-материалистов (которых тов. Степанов окрестил «деборинцами» только потому, что тов. Деборин является лучшим и виднейшим представителем марксизма в наши дни) «сущность» биологической жизни, ее законы так же познаваемы, так же не заключают в себе ничего «таинственного», как и законы физики и химии. У виталистов нет перехода от неорганического к органическому; у материалистов-диалектиков органическая жизнь возникает в результате развития неорганического мира. У виталистов между органическим и неорганическим миром абсолютный разрыв, абсолютная граница и нет перехода, связи. У механистов — только связь, но нет различия. У диалектиков-материалистов — связь и различие, нет абсолютной границы, но есть переход, развитие, а значит и единство тождества и различия между органической и неорганической природой.

Жизнь — это новый синтез. Анализ органического, разлагающий органическое на «мертвые» разрозненные элементы, полезен и необходим; но он недостаточен для изучения целого. Целого, как такового, как нового синтеза с новыми закономерностями, которых нельзя найти в частях, — этого целого для механистов как бы не существует.

Диалектический метод вовсе не думает отрицать значение анализа, значение разложения целого на его части и изучения отдельных частей этого целого. Но для диалектики дело не кончается на анализе. Один анализ сам по себе не дает знания целого, так как целое обладает тем, чем отдельные части не обладают. Жизнь целого умирает в разрозненных частях его. Это применимо даже к гораздо более простым явлениям, чем организмы. Сколько бы мы ни изучали химический состав и физические свойства (упругость, вес и пр.) колесиков, из которых состоит механизм карманных часов, мы не поймем, как работают эти часы, если не рассмотрим работу часового механизма в собранном виде.

Анализ — первая, подготовительная, ступень познания. Законченное познание предполагает еще синтез, т. е. воссоздание целого и изучение его, как целого. «Столетие, исключительно отдающееся анализу и как бы пугающееся синтеза, не стоит на правильном пути; ибо только оба вместе, как выдыхание и вдыхание, составляют жизнь науки». (Гете.)

Следующая область, в которой механисты проделывают свои опыты со «сведением сложного к простому», — это область общественных явлений. Социальное через биологическое сводится к механическому.

На диспуте, устроенном механистами, один из них, Г. Г. Боссэ, доказывал «принципиальную возможность» приложения к изучению явлений общественной жизни метода «физико-химико-биологического».

«Теоретически и в конечном счете, — говорил Боссэ, — социальные явления также доступны не только качественному — социологическому анализу, но и количественному — физико-химико-биологическому».

Далее Боссэ говорит: «Сможем ли мы когда-нибудь… выработать приложимый к их (социальных явлений) изучению метод физико-химико-биологический? Пока (разрядка самого Боссэ) у нас нет никаких оснований для этой надежды. У нас не сделано ни одного шага в этом направлении» (разрядка Боссэ). «Но прошлые неудачные подходы не доказывают принципиальной невозможности подведения количественного диалектико-материалистического механического фундамента под социологию»^[3].

Такова социология естественника-механиста Боссэ, которого И. И. Степанов причисляет к числу своих «друзей» и «союзников». (См. тот же сборник, стр. 80.)

Да и сам тов. Степанов стоит, по существу, на той же позиции. В ответ на упреки одного рецензента, утверждавшего, что И. И. Степанов склонен законом сохранения энергии объяснять общественные явления, но боится об этом говорить открыто, тов. Степанов пишет:

«Вопросы надо ставить ясно и с необходимым минимумом научной добросовестности. А в таком случае путать незачем, в таком случае мы должны сказать: нет, наука еще очень далека от того, чтобы дать «объяснение всех общественных явлений» из закона сохранения энергии. Тем не менее уже теперь для нее принципом подхода к этим явлениям служит твердое, непоколебимое убеждение, что область общественных явлений не представляет никаких исключений из закона сохранения энергии.

«Здесь вполне законна такая параллель. Учение проф. Павлова представляет колоссальный шаг вперед в выяснении механизма психических явлений. Но отсюда еще далеко до сведения этих явлений к тем относительно простым закономерностям, которые раскрывают физика и химия. Учение об условных рефлексах устанавливает много более простые закономерности, чем признававшиеся старой психологией. И потому, хотя оно еще не решает проблемы, оно представляет громадное приближение к такому решению, которое единственно гармонирует со всем характером современной науки. Оно расчищает путь, устраняет многочисленные помехи, показывает, на каких сравнительно простых явлениях должно теперь остановиться исследование, чтобы и к этой области применить физико-химические методы». («Под знаменем марксизма», 1925, № 3, стр. 232 — 233.)

Выходит, как и у Боссэ, что пока еще мы не в состоянии практически объяснить общественное явление законами химии и физики, но только пока.

Вопрос о сведении законов общественного развития к законам биологического и пр. порядка — вопрос для марксизма не новый. Больше того: это один из элементарнейших, давно решенных вопросов. Для марксизма всегда было ясно, что наука об обществе может быть только там, где поставлен вопрос о специфических закономерностях общественного развития. В частности, марксизм учит тому, что в основе всего процесса общественного развития в целом лежит развитие производительных сил и (для классового общества) классовая борьба. Но процесс развития производительных сил, как и процесс борьбы классов, не является биологическим процессом. Никакое углубление Боссэ, Степанова и прочих механистов в тонкости физиологии или даже в «молекулярную механику» не поможет им в уяснении таких общественных процессов, как мировая империалистическая война или национальное освободительное движение в колониальных странах.

Весьма отчетливо точка зрения «сведения» проведена в следующих словах П. Н. Милюкова: «Мы рассуждаем о причинах развития «реформации» или о причинах неудачи «революции», как будто бы реформация и революция были каким-то осязаемым предметом, а не бесконечным количеством процессов, объединяемым в одно целое исключительно в нашем сознании». «Каждое из этих состояний, как индивидуальных, так и общественных, составляет, очевидно, совокупность многих процессов, причины которых и являются истинными причинами того общего результата, который бросается в глаза наблюдателю. Итак, этот общий результат, кажущийся на первый взгляд чем-то цельным и единым, мы должны анализировать дальше, чтобы выделить отдельные, создавшие его факторы. Легко может оказаться, что и выделенные нами факторы, в свою очередь, будут не простыми элементами, а сложными равнодействующими более элементарных сил. Мы остановимся в этом анализе только тогда, когда дойдем до элементов, известных нам из ближайшей соседней области знания, т. е. когда увидим, что явления общественной жизни находят себе объяснение в психологии и вместе с последней опираются на все здание закономерности более простых явлений мира, — физических, химических или физиологических». (П. Н. Милюков. «Очерки по истории русской культуры».)

Ленин (как и все марксисты) относился отрицательно ко всякого рода попыткам подобного объяснения общественных явлений.

Вот что, например, он пишет по этому поводу: «Перенесение биологических понятий вообще в область общественных наук есть фраза. Нет ничего легче, как наклеить «энергетический» или «биолого-социологический» ярлык на явления в роде кризисов, революций, борьбы классов и т. п., но нет и ничего бесплоднее, схоластичнее, мертвее, чем это занятие… Приемы этого подгоняния, этой «социальной энергетики» сплошь фальшивы»^[4].

Приложение биологических понятий к общественным явлениям — обычный «грех» буржуазной социологии. Можно указать, например, на ряд социологов, которые в основу процесса общественного развития кладут такой фактор, как рост народонаселения. Тем самым общественные закономерности должны в конце концов сводиться к одному биологическому закону.

На примере этого «сведения» видна нелепость механического метода сведения «сложного к простому» вообще. Размножение и рост народонаселения есть, конечно, более первоначальный и более «простой» факт, чем, скажем, классовая борьба в современном обществе. Но этот элементарный биологический закон размножения не может объяснить сложнейшее разнообразие общественной жизни. Наоборот, он сам видоизменяется в общественных условиях в зависимости от конкретных условий того или иного исторического периода. То, что рождаемость (как и смертность) повышается в одних странах или в одни годы и понижается в других случаях, — это является следствием влияния различных общественных условий.

Этот пример дает также представление о том, как вопреки и в противоположность пониманию механистов более «простые», более «первоначальные» закономерности оказываются по отношению к более сложным явлениям лишь «побочной формой», как они видоизменяются специфическими закономерностями более сложных явлений бытия (т. е. природы или общества).

Печально «знаменитый» вульгаризатор Энчмен был одним из тех, кто воюет с «априорным положением об исключительной специфичности явлений социальной жизни и полной их несводимости к понятиям других наук, как, напр., биологии».

По поводу этого «уничтожения социологии» Энчменом тов. Н. И. Бухарин, цитируя Маркса, писал:

«Маркс злостно издевался над такими оригиналами, в роде Энчмена, и здесь повторяющего буржуазно-идеалистические зады. Он писал, например, про известного кантианца Ф. А. Ланге: «Дело в том, что г. Ланге сделал великое открытие. Всю историю можно-де подвести под единственный великий естественный закон. Этот закон заключается во фразе struggle for life — борьба за существование (выражение Дарвина в этом его употреблении становится пустой фразой)»^[5].

Вообще по отношению ко всякого рода попыткам «свести» общественно-историческое к биологическому, физико-химическому, механическому и пр. — следует сказать, что это есть логически нелепые и социально вредные попытки преходящее объяснить вечным (вечным условно по отношению к общественным явлениям), консерватизм общественный подпереть консерватизмом законов природы.

Буржуазия любит объяснять экономкризисы солнечными пятнами и т. п. вздором, долженствующим оправдать буржуазные общественные отношения и увековечить их. Но марксистам это вовсе не к лицу.

Любопытно, что сами механисты в этих вопросах бывают принуждены давать «задний ход», и в их собственных сборниках мы встречаем критику тов. Степанова и критику методов сведения социальных явлений к биологическим и проч.

Так, в одном сборнике механистов («Диалектика в природе», сб. 2) читаем следующее рассуждение:

«Пример Бехтеревской «коллективной рефлексологии» ясно показывает недостаточность определений тов. Степанова. В самом деле, Бехтерев исходит из принципа сохранения энергии и стремится свести все сложные общественные явления к простым рефлексам, которые в свою очередь должны объясняться физико-химически. Однако тов. Степанов вряд ли рискнет утверждать, что в воззрениях Бехтерева есть хоть гран диалектики» (стр. 46 — 47).

В третьем сборнике, выходящем под тем же названием («Диалектика в природе»), А. Варьяш высказывается против сведения физики к механике. «Не диалектичным (и не материалистичным), — пишет он, — было бы довольствоваться пониманием молекулярного процесса на основе явлений, происходящих при движении больших тел. В этом случае, вся физика свелась бы к механике. Но опыт показывает, что этот путь не ведет к цели». Это не мешает т. Варьяшу утверждать, что «несводимость» биологии к физике и химии — это «витализм».

Где же здесь выдержанность методологических позиций? Почему физику к механике «сводить» нельзя, а биологию к физике не только можно, но и необходимо? Да и все ли механисты последовательно стоят на точке зрения этого «изничтожения» биологии посредством «сведения» без остатка ее законов к законам физики и химии Оказывается, не все способны до конца отстаивать свою нелепую позицию. Сошлемся хотя бы на тов. А. Тимирязева.

А. К. Тимирязев кой-как отступает, хотя и старается при этом прикрыть это свое отступление нападками на противников — диалектиков. Так, он уже пишет, что «в живом организме… могут проявляться такие взаимодействия, каких мы не видели и не видим в неорганическом мире».

На этом как раз и настаивают диалектики против механистов. Для нас ясно, что всякая сложная система может быть разложена на составляющие ее части и что такое разложение является одним из путей научного исследования. Но кроме анализа существует синтез. Более сложное является результатом развития более простого, результатом развития того, что заложено в более «простой» форме. Но, раз возникнув, «сложное» не может уже исчерпываться простым.

Механисты видят связь, непрерывность между различными областями природы и общества, но не видят «различия, разрыва», как выражается Энгельс. Между тем истиной является только их синтез.

«Называя физику механикой молекул, химию — физикой атомов и, далее, биологию — химией белков, я желаю этим выразить переход одной из этих наук в другую и, значит, связь, непрерывность, а также различие, разрыв между обеими областями. Идти же дальше этого, называть химию своего рода механикой, по-моему, не рационально. Механика — в более широком или узком смысле слова — знает только количества», пишет Энгельс. («Архив Маркса и Энгельса», II, стр. 143.)

Итак: и связь, и разрыв. Механисты же могут понять только или то, или другое. Таков порок всякого мышления, чуждого диалектике.

Вопрос о сложном и простом связан с вопросом о целом и его частях.

Является ли целое только суммой своих частей? Или иначе: имеется ли в частях все то, что существует в целом?

В одной йз своих речей тов. А. К. Тимирязев, желая дать пример сведения сложных явлений к простым, дает на самом деле хорошее доказательство невозможности такого сведения. Он говорит:

«Можно ли говорить о температуре одной молекулы? Вопрос не имеет смысла, можно говорить только о скорости, с которой она двигается. То качество, которое мы называем словом температура, появляется только тогда, когда имеем достаточно большое количество движущихся и взаимодействующих между собой молекул».

«Два твердых цилиндра, — говорит далее тов. Тимирязев, — двигающихся в воде, двигают вместе с собой значительно больше воды, если они расположены вблизи друг от друга; таким образом, производимое ими действие не равно простой арифметической сумме действий каждого в отдельности. Здесь опять мы видим, что коллектив не есть простая сумма его членов».

Что же следует из этих примеров А. К. Тимирязева? Ясное дело, что первое, чтб здесь доказывается, заключается в учении о несводимости сложных явлений к сумме простых, их составляющих, о несводимости целого к сумме его частей. С точки зрения механистов, целое существует именно как сумма своих частей, как некоторое слагаемое, но нет, не может быть целого, как чего-то самостоятельного по отношению к своим частям. С точки зрения механистов реально существуют только части, реально только «простое». Если рассуждения механистов принять за единственно научный метод, то окажется, что в политической экономии будет прав Бем-Баверк, а не Маркс. Маркс исходит из закономерности общественных явлений в их целом, игнорируя их связь с явлениями индивидуального личного сознания. Наоборот, Бем-Баверк исходит из индивидуального сознания отдельного хозяйствующего субъекта. Бем-Баверк исходит из «простого». Маркс исходит из «сложного», не сводящегося к частям.

С точки зрения буржуазных экономистов такая позиция Маркса является своего рода «логическим реализмом». Точно также с точки зрения современных механистов все мировоззрение диалектического материализма в целом заражено средневековым «реализмом», так как оно признает реальность таких «общих понятий», как биологические виды в животном мире или как общественные классы в историческом процессе. С точки зрения механистов «истинным бытием» обладают только индивиды, только отдельные представители биологических видов, но не класс в целом, не вид в целом. К такому представлению, к такого рода «атомизму» в социологии, в биологии и т. д. неизбежно приводит метод постоянного раздробления целого, постоянного сведения качества к сочетанию количеств более элементарного качества, метод замены качественных различий различиями чисто количественного порядка.

«Чисто количественная операция деления, — говорит Энгельс, — имеет границу, у которой она переходит в качественное различие: масса состоит из одних молекул, но она, по существу, отлична от молекул, как и последние, в свою очередь, отличны от атомов. На этом-то отличии и основывается обособление механики, как науки о небесных и земных массах, от физики, как механики молекул, и от химии, как физики атомов. («Архив Маркса и Энгельса», т. II, стр. 223.)

Энгельс говорит: «масса состоит из одних молекул, но она по существу отлична от молекул». Как это может быть? С механической, метафизической точки зрения этого вообще не может быть. Если «состоит из молекул», значит тождественна им. А если «отлична» — значит не тождественна.

К подобного рода рассуждениям все сводится у механистов, когда они говорят о «сводимости». Момент тождества заслоняет у них все. На деле же, в жизни, в живой диалектике бытия тождество совмещается с различием, тождество является «конкретным тождеством», т. е. единством тождества и различия. Масса состоит из молекул, т. е. тождественна им. Но она в то же время и отлична от них, как это видно, в частности, и из примера тов. А. К. Тимирязева, который указывает на то, что было бы нелепо говорить о температуре одной молекулы. Отсюда следует, что физика, как «механика молекул», в известном смысле «тождественна» механике, «вырастает» из нее, но не сводится к ней, «обособляется» от нее.

То же самое следует сказать и об отношении между биологией — с одной стороны, и физикой и химией — с другой.

Наши механисты обвиняют Деборина и диалектиков вообще в том, что они (диалектики) признают «специфичность» жизни, отличность, «обособленность» (выражаясь словами Энгельса) органической жизни от неорганической. Диалектики действительно говорят о своеобразности, о «специфичности» жизни. Этого достаточно для того, чтобы механисты сейчас же объявили эту «специфичность» абсолютной, чтобы они сейчас же приписали диалектикам «абсолютный разрыв» между биологией и «физикой» и т. д. На этом основании они говорят о «витализме» своих противников.

Действительно, если бы кто-нибудь говорил об абсолютном разрыве, об абсолютной «специфичности», исключающей связь, переход, преемственность в развитии и т. д., то это было бы витализмом. Но делото в том, что все эти ужасы механисты просто приписывают своим противникам, будучи «органически» неспособны понять диалектическую точку зрения. Раз «специфичность», значит непременно «абсолютная»!

Степанов о диалектиках пишет: «Они совсем сливаются с виталистами, поскольку повторяют все утверждения, все ругательства виталистов: «жизнь — специфическое качество, не сводимое на физику и химию», — и при всем том специфичность каким-то чудом оказывается «не абсолютной». (Степанов. «Диалект. материализм и деборинская школа», стр. 52-53.)

Таким образом, тов. Степанов признает, что «деборинцы» специфичность не считают «абсолютной». Но при этом «неабсолютную специфичность» Степанов считает «чудом». Почему же это «чудо»? Только потому, что у тов. Степанова нет во всех его рассуждениях никакого следа хотя бы мало-мальски диалектического мышления. Только поэтому.

В своей «Диалектике природы» Энгельс пишет:

«Если химии удастся изготовить белок, то химический процесс выйдет из своих собственных рамок, как мы видели это выше относительно механического процесса. Он проникает в обширную область органической жизни. Физиология есть, разумеется, физика, и в особенности химия живого тела, но вместе с тем она перестает быть специально химией: с одной стороны здесь сфера ее действия ограничивается, с другой — она поднимается на высшую ступень». (Архив М. и Энг.», т. II, стр. 197. Разрядка моя. А. С.)

Разве в этих словах Энгельс не устанавливает такого единства химии и физиологии, которое включает в себя в моменты тождества и различия? Разве Энгельс не говорит здесь именно о «специфичности» физиологии, и именно о специфичности не абсолютной, а относительной? Ясно, что это именно так и есть.

Энгельс пишет в одном месте о том, что «химия приводит к органической жизни, и она подвинулась достаточно далеко вперед, чтобы убедить нас, что она одна объяснит нам диалектический переход к организму». (Там же, стр. 112.)

Механисты склонны думать, что в этих последних словах Энгельс устанавливает тождество химии и биологии. Но это совершенно неверно. Энгельс говорит о «переходе» к организму. Где есть «переход», там есть различие, «разрыв». Но есть и связь, конечно. И диалектический материализм указывает на это развитие органического из неорганического. Диалектики указывают на это в отличие от виталистов. Именно поэтому прежде всего так смешны и нелепы беззубые обвинения в «витализме», бросаемые механистами по адресу диалектиков.

Но «химия» объясняет, как правильно говорит Энгельс, переход к организму; что же касается возникшей органической жизни, то она обладает такими закономерностями, которые выходят за рамки законов химии, не исчерпываются ими. В противном случае не было бы и «перехода». Таким образом, нелепо говорить о возможности исчерпывающего «сведения» биологии к химии и физике.

Механисты, для которых с точки зрения их механической метафизики никаких качеств не существует, не прочь посмеяться над «специфичностью». Степанов, в своей последней книжке, заявляет, что «деборинщина» может договориться до признания «специфичности» жизни редьки, картошки, свиньи и коровы. Степанов считает, что это было бы сверх-глупой и непрактичной философской фантастикой.^[6] Удивительно «практичный» народец эти механисты! Интересно было бы посмотреть того агронома, который действовал бы согласно механической мудрости Степанова и, сваливая в одну кучу редьку, картошку, свиней и коров, перестал бы считаться с особенностями этих представителей органического мира, перестал бы к свинье относиться не так, как к корове (т. е. «специфично»), а к корове не так, как к свинье, ухаживал бы одинаково (не-«специфически») за редькой, картошкой, за виноградником и за чайными розами и т. д. Это была бы такая фантастическая «агрономия», сумасшедшая нелепость которой соответствовала бы только нелепости «механистического мировоззрения», отрицающего специфичность различных качеств.

Ну и «практика»! Ну и «практический» же народ эти механисты, склонные обывательски похихикать насчет «практической бесполезности» философии!

В самом деле, практика, которая перестает считаться со специфичностью различных явлений, является безнадежной, сумасшедшей практикой, заведомо обреченной на провал.

«Подведение множества «случаев» под один общий принцип Гегель никогда не называл диалектикой», писал Маркс. (Маркс и Энгельс, «Письма», М. 1923 г., стр. 121.)

Диалектика требует рассмотрения всякого явления в его конкретных формах, в его особенностях. Наоборот, методологический принцип механистов заключается в сведении всех различий к абстрактному безразличию, всего конкретного — к отвлечению всеобщему. В этом суть их метода «сведения» сложного к простому, согласно которому всё в конце концов впадает в механику, подобно рекам, текущим в океан. Законы механики становятся единственно подлинно-реальными законами. Все остальное — продукт человеческого «невежества».

Механисты думают, что если они все на свете «сведут» к атомам или электронам и т. д., то тем самым познание мира будет завершено. Достаточно того, что все кошки будут одинаково серы.

А диалектик Энгельс говорит: «Открытие, что теплота представляет собой молекулярное движение, составило эпоху в науке. Но если я не имею ничего другого сказать о теплоте, кроме того, что она представляет собой известное перемещение молекул, то лучше мне замолчать».^[7]

Таким образом, диалектик Энгельс не думает, что «подведение под один общий принцип» есть исчерпывающая задача науки, или, что сведением всех сложных законов к более простым, частных — к более общим исчерпывается познание. Связь, происхождение, преемственность должны быть установлены; но на ряду с этим новое, более сложное и своеобразное, специфическое должно быть понято в своем своеобразии, в своей специфичности, в своей новизне, как новое качество, в своей целостности не сводящееся нацело ни к чему другому.

1. См. брошюру Сарабьянова «Беседы о марксизме», 1925, стр. 14 и 15. ↑

2. «Под знаменем марксизма», 1925, № 3, стр. 233 и 234. Подчеркнуто здесь, как и в цитате из Энгельса, мною. ↑

3. Сборник «Механистическое естествознание и диалектический материализм», Вологда, 1925, стр. 63 и 64. ↑

4. Ленин В.И., Указ. соч., т. 18, с. 348, 349. ↑

5. Сб. «Атака», стр. 151. ↑

6. И. Степанов. «Диалектический материализм и деборинская школа», стр. 21. ↑

7. «Архив Маркса и Энгельса», т. II, стр. 143. ↑