VI. Механическое понимание материи и движения

Нельзя, будучи последовательным, принять диалектическую (антимеханическую) точку зрения в одних вопросах, сохраняя чисто механические представления в ряде других. Все вопросы методологии диалектического материализма связаны между собой неразрывной связью.

Вопрос о «сводимости» неразрывно связан с вопросом о понимании движения и материи.

Известно, что, согласно плехановскому определению, материя есть то, что, объективно существуя и действуя на наши органы чувств, вызывает в нас ощущения.

«Единственным свойством материи, — писал Ленин, — с которым связан материализм, есть ее свойство быть объективной реальностью независимо от нашего сознания».^[1]

Материя неотделима от движения. Нет материи без движения, так как движение есть способ существования материи, ее основной атрибут.

Таково философское понятие материи и движения.

Вульгарный («естественно-научный») материализм (также как и «физический идеализм» буржуазных естествоиспытателей) склонен смешивать это философское понятие материи и движения с их определениями физическими, механическими, естественно-научными.

То же смешение допускают и современные механисты. Для них философское определение материи и движения совершенно непонятно, и они сводят его к определению физическому.

Классическую формулировку понятия движения с точки зрения механического материализма дает Томас Гоббс: «Движение есть непрерывная перемена места, т. е. оставление одного места и достижение другого места».

Томас Гоббс — механический материалист. Его определение движения как перемещения является чисто механическим пониманием. Движение у него понимается, как нечто внешнее материи, прилагаемое к ней извне посредством толчка. Материя мыслима и без движения. Материя и движение разорваны. Такое представление не удовлетворит даже современную механику, не говоря уже о других областях положительной науки.

Маркс указывал, что уже у Бэкона, жившего раньше Гоббса, движение материи понимается в более диалектическом смысле, причем Бэкон дает действительно философское, а не только физическое определение движения.

«У Бэкона, — пишет Маркс, — первым и самым главным свойством, прирожденным материи, является движение, не одно только механическое или математическое движение, но движение как стремление, как жизненный дух, как напряжение, как мучение материи, выражаясь языком Якова Бэма». (Энгельс. «Людвиг Фейербах», перевод Плеханова, изд. 1919 г., стр. 51).

Такое представление весьма близко подходит к тому, как определяет движение в философском смысле слова диалектик Энгельс: «Движение, — пишет он, — рассматриваемое в самом общем смысле слова, т. е. понимаемое как способ существования материи, как внутренне присущий материи атрибут, обнимает собою все происходящие во вселенной изменения. Это процесс начинается от простого перемещения и кончается мышлением».

«Движение материи не сводится к одному только грубому механическому движению, к простому перемещению; движение материи — это также теплота и свет, электрическое и магнитное напряжение, химическое соединение и разложение, жизнь и, наконец, сознание».

Таким образом «простое перемещение» (чем у Гоббса исчерпывалось понятие движения) является, с точки зрения Энгельса, лишь одной из форм, простейшей формой движения, как неразрывно связанного с материей («имманентного» ей) способа ее существования.

Наши механисты упорно не хотят двинуться дальше представителя XVII столетия Гоббса и продолжают игнорировать все указания Энгельса. С их точки зрения всякое движение есть перемещение материальных частиц — не более того. То обстоятельство, что все формы движения так или иначе связаны с его простейшей формой, с перемещением, оказывается для них достаточным, чтобы всякое движение свести к механическому.

По этому вопросу они (Степанов, Тимирязев и др.) вынуждены полемизировать с Энгельсом.

Энгельс в «Диалектике природы» писал:

«У естествоиспытателей движение всегда понимается как механическое движение, перемещение. Это перешло по наследству из дохимического XVIII столетия и сильно затрудняет ясное понимание вещей. Движение в применении к материи — это изменение вообще. Из этого же недоразумения вытекает ясное стремление свести все к механическому движению… чем смазывается специфический характер прочих форм движения. Этим не отрицается вовсе, что каждая из высших форм движения связана всегда необходимым образом с реальным механическим (внешним или молекулярным) движением; подобно тому, как высшие формы движения производят одновременно и другие виды движения, химическое действие невозможно без изменения температуры и электричества; органическая жизнь невозможна без механических, молекулярных, химических, термических, электрических и т. д. изменений. Но наличие этих побочных форм не исчерпывает существа главной формы в каждом случае». («Арх. Маркса и Энгельса», т. II, стр. 27.)

Энгельс пишет, что для биологии химические, электрические и т. п. изменения в организме представляют собой лишь «побочные формы» движения организма, основное же в организме — это специфические закономерности органической жизни. Подобно этому, законы физики являются «побочными формами» для химических процессов и т. д.

Вот на эти-то «побочные формы» Энгельса и напал сначала И. И. Степанов, а затем и другие механисты. Так, уже в последнем коллективном труде механистов («Диалектика в природе», сб. III, стр. 34) А. К. Тимирязев все еще доказывает, что «побочные формы» у Энгельса — это «неудачное выражение».^[2]

Тов. Степанов эту мысль о «неудачности» понимания Энгельсом «побочных форм» развил в свое время более основательно. В № 8 — 9 журнала «Под знаменем марксизма» за 1925 г. он писал:

«Но мы уже видели, что в этой самой заметке Энгельс идет значительно дальше. «Механические, молекулярные, химические, термические, электрические и т. д. изменения» являются в его глазах «побочными формами» по отношению к органической жизни вообще. Однако, как мы только что убедились, такое утверждение неприемлемо по отношению даже к мышлению. Если мы признаем здесь причинную связь, то физические и химические процессы не могут быть чем-то «побочным», чем-то просто сопутствующим развертыванию (здесь тогда выйдет саморазвертывание) изучаемой основной формы, в данном случае мышления. По отношению к процессам растительной жизни, это означало бы: изучение физических и химических процессов, протекающих в живом организме, познакомит нас, самое большее, с крайне любопытными сопутствующими явлениями жизни, но неспособно ввести в понимание процессов жизни. Последовательный вывод был бы таков: физика и химия не в состоянии воспроизвести эти процессы. Им суждено оставаться в области побочного, не приближаясь к главной форме, в данном случае к процессам жизни.

«Но здесь же надо сказать, что это высказывание, слишком сильно отзывающееся дуализмом, осталось единичным у Энгельса». (Степанов. «Диалектический материализм и дебор. школа», стр. 144.)

Таким образом, с точки зрения И. И. Степанова позиция Энгельса в данном вопросе отдает «дуализмом». «Причинной связи» оказывается для механистов достаточно, чтобы отрицать несводимость специфических законов психологии к физике и химии, биологии к механике и т. д. и т. п.

С точки зрения И. И. Степанова Энгельс с его «побочными формами» просто виталист. Цитируя слова Энгельса о «побочных формах», тов. Степанов по повод у их замечает: «Сказать, что химические и физические процессы — нечто «побочное» для явлений органической жизни, это значит подать виталистам не палец, а всю руку». («Диалектический материализм и деборинская школа», стр. 130.) Как видим, для Степанова виталистами являются не только т. н. «деборинцы», но и Энгельс.

С точки зрения механистов «выражение» Энгельса о «побочных формах», конечно, нельзя понять: это значило бы понять всю ошибочность построений механистов в целом. Как правильно замечает А. М. Деборин, «вопрос о соотношении побочных и главных форм движения представляет собою только иную формулировку вопроса о сведении». («Вестник Коммунистической академии», кн. XIX, стр. 40.)

Сведение всякого движения, всякого изменения к механическому движению логически означает также сведение диалектики к механике, замену диалектики механикой.

Диалектику мы определяем, как «науку об общих законах движения как внешнего мира, так и человеческого мышления» (Маркс). Но если всякое движение сводится к механическому движению, тогда механика как раз и должна стать подлинной «наукой об общих законах движения».

Насколько механисты не научились понимать марксизм и, в частности, Энгельса, как они истолковывают Энгельса в смысле совершенно обратном подлинному смыслу его слов, — это наглядно видно хотя бы из следующего примера.

В своем выступлении А. К. Тимирязев приводит длинную цитату из «Диалектики природы» Энгельса.

«Всякое движение, — пишет Энгельс, — заключает в себе механическое движение и перемещение больших или мельчайших частей материи; познать эти механические движения является первой задачей науки, однако лишь первой. Само же механическое движение вовсе не исчерпывает движения вообще. Движение вовсе не есть простое перемещение, простое изменение места, в надмеханических областях оно является также и изменением качества. Мышление есть тоже движение. Открытие, что теплота представляет собой молекулярное движение, составило эпоху в науке. Но если я не имею ничего другого сказать о теплоте, кроме того, что она представляет собой известное перемещение молекул, то лучше мне замолчать».

А. К. Тимирязев кончает эту цитату следующими словами Энгельса:

«Если мы должны сводить все различия и изменения качества к количественным различиям и изменениям, к механическим перемещениям, то мы с необходимостью приходим к тому положению, что вся материя состоит из тождественных мельчайших частиц и что все качественные различия химических элементов материи вызываются количественными различиями в числе и пространственной группировке этих мельчайших частиц при их объединении в атомы. Но до этого нам еще далеко».^[3]

Процитировав все это из Энгельса, тов. Тимирязев неожиданно заявляет: «Вся гениальная мысль последнего абзаца, предвосхищающая современную электронную теорию, обычно изображается (противниками механистов) как предположение, хотя и высказанное Энгельсом, но для него самого неприемлемое. Эту мысль рассматривают как предположение, которое он ставит, но потом сам же отбрасывает».

Бесцеремонность А. К. Тимирязева прямо-таки поразительна в этом случае. По его словам выходит, что в приведенном отрывке Энгельс высказывался не против сведения качества к количественным различиям, не против сведения всех изменений к перемещениям, не против теории «тождественных мельчайших частиц» — неизменных кирпичей мироздания, а за все эти механические теории.

Между тем противомеханическая позиция Энгельса уже из одного только приводимого самим Тимирязевым отрывка кристаллически ясна.

Ясно, что Энгельс не только безусловно отбрасывает подобные механистические «предположения», но даже и не ставит их как свои предположения. Никаких таких предположений Энгельс не может делать, тем более, что только что перед этим, несколькими строками выше (и эти слова цитирует А. Тимирязев), он писал, что «приходится рассматривать множество изменений качества, относительно которых совершенно не доказано, что они вызваны количественными изменениями. Можно охотно согласиться с тем, что современная наука движется в этом направлении, но это вовсе не доказывает, что это направление — единственно правильное, что, идя этим путем, мы исчерпаем до конца всю физику и химию».

Непонятно совершенно, почему это А. Тимирязев думает, что Энгельсу надо было «предугадывать» открытие именно электрона, для того чтобы говорить о «тождественных мельчайших частицах»? Если теперь А. К. Тимирязев, как и многие другие, считают, что электрон представляет собой последнюю неразложимую, тождественную себе (т. е. неизменную) частицу материи, то в XIX веке такой же частицей в физике и химии считался атом. В философии же атомная гипотеза существует много больше двух тысяч лет.

Если бы Энгельс хотел остановиться на какой-то мельчайшей неделимой, «тождественной» частице материи, ему незачем было бы дожидаться открытия электрона, так как в то время, когда он писал, состояние положительных наук позволяло ему принять за «неделимое» атом точно в такой же мере, в какой мере сейчас состояние положительных знаний позволяет Тимирязеву принять за последнее неделимое — электрон.

И все же Энгельс был прав, когда, исходя из общих философских положений, не считал, что атом есть предел, которого не перейдешь, что это есть нечто неизменное, само себе равное и т. д. и т. п. И он, конечно, оказался прав, как это может теперь констатировать любой механист, чуточку знакомый с теорией строения атомов.

На этом примере отношения марксизма к атомизму в момент «расцвета» атомистической теории в естествознании можно поучиться тому, как правильные философские представления позволяют предугадывать развитие положительных наук. Из этого же видно, как вреден был бы для философии тот хвостизм по отношению к «последним выводам современного естествознания», который проповедуется механистами.

«Разрушимость атома, неисчерпываемость его, изменчивость всех форм материи и ее движения всегда были опорой диалектического материализма». Так пишет Ленин. (Собр. соч., т. X, стр. 236; разрядка моя. А. С.)^[4]

Если разрушимость атома всегда была опорой диалектического материализма, то почему теперь, когда уже физика (а не только философское мышление) разложила атом на электроны, — почему теперь стало возможным говорить о неразрушимости электрона, который механисты принимают за «мельчайшую тождественную частицу» точно так же, как раньше принимали атом?

Если марксизм, если диалектика всегда требовали признания изменчивости, как выражается Ленин, «всех форм материи», то почему механисты считают электрон неизменным?

Если «признание изменчивости всех форм материи» является «опорой диалектического материализма», то не ясно ли, что механисты, защищая теорию «мельчайших тождественных частей» материи, к перемещению и количественным сочетаниям которых сводится решительно все в мире, вырывают почву из-под всего здания марксистской философии?

С точки зрения физики и, следовательно, «физического», естественно-научного представления о материи очень важно, сумели ли мы уже разложить атом или нет, знаем мы внутреннюю природу электрона или нет.

Но с точки зрения диалектического материализма важно то, что, на какой бы ступени развития ни стояла в данный момент физика, материя все же во всех ее формах остается: 1) объективно существующей в пространстве и времени, 2) вечно движущейся, изменяющейся, 3) не только количественно, но и качественно определенной, разнообразной, исключающей возможности абсолютного тождества каких бы то ни было «мельчайших частиц», 4) неисчерпаемой, несовместимой с представлением о «последних инстанциях», о конечных элементах, об абсолютном начале или об абсолютном конце.

Поэтому понятно, что Ленин мог и должен был говорить не только о «разрушимости атома», но и о «неисчерпаемости» электрона.

Все механисты вообще (а механисты могут быть и в идеалистическом лагере) неизбежно в своих рассуждениях должны прийти к выводу о каких-то неизменных последних элементах бытия. По этому поводу Ленин писал:

«Неизменно, с точки зрения Энгельса, только одно: это — отражение человеческим сознанием (когда существует человеческое сознание) независимо от него существующего и развивающегося внешнего мира. Никакой другой «неизменности», никакой другой «сущности», никакой «абсолютной субстанции» в том смысле, в каком разрисовала эти понятия праздная профессорская философия, для Маркса и Энгельса не существует. «Сущность» вещей или «субстанция» тоже относительна; они выражают только углубление человеческого познания объектов, и если вчера это углубление не шло дальше атома, сегодня — дальше электрона и эфира, то диалектический материализм настаивает на временном, относительном, приблизительном характере всех этих вех познания природы прогрессирующей наукой человека. Электрон также неисчерпаем, как и атом, природа бесконечна». (Ленин. Собр. соч., т. X, стр. 219 — 220.)^[5]

Тов. А. К. Тимирязев думает, что если Энгельс в свое время и отказался от признания атомизма, как учения о том, что мир состоит из простейших неделимых, неизменяемых, тождественных частичек «первичной материи», то этот отказ Энгельса от атомизма объясняется не общими методологическими, философскими соображениями, а временными неуспехами естествознания. По Тимирязеву все дело в том, что попытки первой половины XIX века доказать, что атомы всех элементов состоят из «тождественных» частичек водорода, как первоматерии, не увенчались успехом.

«Как раз в ту пору, когда Энгельс начал изучать химию, было уже установлено, что отношения атомных весов к атомному весу водорода не выражаются целыми числами. Смелая гипотеза о водороде как первичной материи была, казалось, окончательно отвергнута опытными данными».

Далее А. К. Тимирязев говорит:

«Современные теории строят материю из электронов и протонов (протон — ядро атома водорода, связанное с положительным электрическим зарядом). Мы возвратились, таким образом, теперь до известной степени к старой теории начала XIX столетия. Теория электронов, «отрицая» «отрицание старой теории», восстанавливает взгляды первых атомистов XIX века на новой, высшей основе».^[6]

Единственно, что есть верного в этих рассуждениях Тимирязева, — это то, что атомизм остается атомизмом, будет ли представителем «первоматерии» считаться физический атом или электрон, или еще что-нибудь.

Естественно-научная теория электронов, как и научная теория атомов (и атомы, и электроны являются объективной реальностью, конечно) сами по себе нисколько еще не обозначают торжества атомизма как такового, атомизма как учения о последних тождественных и неизменных частицах «первоматерии».

Но когда Тимирязев пишет о гипотезе «первоначальной материи», о том, что электрон обозначает торжество гипотезы, то он выступает как «атомист».

Понимание механистами категории «качества» и их метод «сведения» с логической неизбежностью приводит к такому представлению, что материя сама по себе, материя как таковая, есть нечто бескачественное, абсолютно однородное и пр., а движение существует только как механическое движение, как перемещение частиц этой однородной «первичной материи».

Поэтому вполне понятно, если И. И. Степанов считает, что естествознание «находит единую материю как таковую, как единую первооснову всех форм материи».

«Материя как таковая, — пишет тов. Степанов, — чувственно существует для нас, как отрицательные электроны и положительные ядра».^[7]

В противоположность этому утверждению механистов диалектик Энгельс пишет:

«Материя, как таковая, это чистое создание мысли и абстракция»^[8]. «Материя, как таковая — это нечто бескачественное. Действительные предметы мира не бывают бескачественными никогда».

Из этих слов Энгельса самих по себе, если их взять в сопоставлении с тем, что говорит тов. Степанов, кристаллически ясно, что степановская точка зрения со взглядами Энгельса ничего общего не имеет.

«Помните, что стоит в центре спора у меня с деборинцами?» спрашивает тов. Степанов. И отвечает: «Они (т. е. диалектики. А. С.) до сих пор находят, что единая материя, материя, как таковая, «это — чистое создание мысли и абстракции». Изворачивайтесь, как знаете, но совершенно ясно, что Ленин идет скорее с «грубым», «вульгарно-материалистическим» естествознанием чем с Дебориным». (Степанов. «Диалект, материализм и деборинская школа», стр. 42. Разрядка моя. А. С.)

По поводу этих строк Степанова следует, во-первых, заметить, что говорить о «единстве материи» и говорить о «материи как таковой» — это две совершенно различные вещи. Во-вторых, как мы только что видели, не кто другой, как именно Энгельс, говорит о том, что «материя как таковая — это чистое создание мысли и абстракция». Спрашивается, кого механисты хотят ввести в заблуждение, когда они называют Деборина, а бьют прямо по Энгельсу?

Наконец, в-третьих, откуда это Степанов взял, что Ленин с ним? Мы же уже цитировали выше Ленина. Из этих цитат было достаточно ясно, что с точки зрения Ленина нелепо говорить о каких-то метафизических «неизменных», «последних», «тождественных» «кирпичах мироздания», о какой-то бескачественной абстрактной «материи как таковой», взятой обособленно от всяких ее конкретных форм.

Но, может быть, тов. Степанов дает какой-то новый материал, говорящий в его пользу? Действительно, он как раз перед теми своими словами, которые мы цитировали, приводит выдержку из Ленина. Выдержка эта гласит:

«Чтобы поставить вопрос с единственно-правильной, т. е. диалектически-материалистической точки зрения, надо спросить: существуют ли электроны, эфир и так далее, вне человеческого сознания, как объективная реальность, или нет. На этот вопрос естествоиспытатели также без колебания должны будут ответить и отвечают постоянно да». (Ленин. Сочинения, т. X, стр. 218. Разрядка моя. А. С.)

Каким образом Степанов мог вообразить, будто эти слова Ленина подтверждают его метафизическую мысль о «материи как таковой»? Этого понять невозможно.

Что говорит Ленин приведенными здесь словами? Только то, что для материалиста-диалектика вопрос заключается не в том, являются ли электрон или что-либо иное «последней», «неразложимой» и т. д. частичкой, а в том, является ли весь мир, природа, с атомами и электронами («и так далее», говорит Ленин, не желая останавливаться на том или ином отдельно) объективной реальностью, существующей вне человеческого познания, или нет. В той же своей работе Ленин дальше, развивая эту мысль, пишет:

«Понятие материи… не означает гносеологически не чего иного, кроме как: объективная реальность, существующая независимо от человеческого сознания и отображаемая им».

Разве здесь или в цитированных Степановым словах Ленин говорит, что именно электрон, а не что-нибудь иное, как раз является степановской «материей как таковой»? Нет, этого Ленин не говорит. Наоборот, его слова бьют по механистам, потому что механисты хотят электрон просунуть в гносеологическое определение материи в то время, как Ленин не раз говорит и повторяет, что единственное свойство материи, с признанием которого связан материализм, это ее «свойство» быть объективной реальностью независимо от сознания человека.

Разумеется, между нами спор вовсе не идет по той линии, является ли «электрон, эфир и так далее» объективной реальностью. Когда механисты кричат, будто «деборинцы» не признают электрона, то это весьма примитивный и «механический» способ запугивать публику заведомой чепухой.

Однако, вернемся к Энгельсу. Мы уже видели, что он высказывался против абстрактно-механического понимания материи «как таковой» с такой ясностью, которая не может оставлять никаких сомнений.

Далее Энгельс говорит о том, что воззрения на материю механистов неизбежно приводят к тому, что механисты «сущностью» мира должны считать число подобно древнегреческому философу Пифагору.

«Как уже доказал Гегель, — пишет Энгельс, — это воззрение, эта «односторонняя математическая точка зрения», согласно которой материя определима только количественным образом, а качественно исконно одинакова, является именно точкой зрения французского материализма XVIII столетия. Она является даже возвратом к Пифагору, который уже рассматривал число, количественную определенность, как сущность вещей». («Архив», т. И, стр. 147.)

Наши механисты оказались достаточно последовательными и в точности на своем собственном примере доказали правоту рассуждений Энгельса, связывавшего механистическое мировоззрение с пифагоризмом. Так, в цитированной уже нами статье И. И. Степанов пишет:

«Не приходится ли действительно сказать, что электронная теория строения материи возвращает нас к Пифагору, для которого сущности вещей — в числе, в количественной определенности? Если и возвращает, то «на основе всех научных приобретений» громадного последующего за Пифагором периода». («Под знаменем марксизма», 1925, № 8 — 9, стр. 59. По книге И. Степанова. «Диалектический материализм и деборинская школа», стр. 141.)

Пифагор — идеалист. Хвастаться тем, что они возвращаются «на основе всех научных приобретений» к Пифагору, механистам, считающим себя марксистами, нет ровно никакого расчета. Поэтому далеко не все из них так последовательны в своих рассуждениях, как И. И. Степанов. Но существа дела это не меняет.

Некоторые механисты заявляют, что они ничего не говорят о первоматерии, знать ее не хотят, как не хотят быть и пифагорейцами. Что ж, это дело их личной логической непоследовательности. Механическая концепция сама по себе неизбежно приводит именно к тем выводам, которые так храбро сделал тов. Степанов, хотя бы отдельные механисты этого и не сознавали. Еще тот же великолепный диалектик Энгельс писал об этом:

«У теорий абсолютной качественной тождественности материи имеются свои приверженцы; эмпирически ее так же нельзя опровергнуть, как и нельзя доказать. Но если спросить людей, желающих объяснить все «механическим образом», сознают ли они неизбежность этого вывода и признают ли тождественность материи, то какие при этом получатся различные ответы!» («Архив», т. II, стр. 145.)

Все это замечательно верно и для наших дней.

Переходя в контрнаступление, механисты обычно, как уже указывалось, утверждают, что их противники из диалектического лагеря («школа Деборина», как они выражаются) отрицают теорию электронов.

Это, конечно, заведомая чепуха, на которой не стоит останавливаться. Диалектики признают все, что имеется в положительной науке действительно объективно-научного. Никто не отрицает реальности физических атомов или физических электронов. Механисты просто путают, потому что не умеют различать между философским вопросом о материи и частными естественно-научными теориями строения вещества.

Диалектики также «признают» электроны, как и Тимирязев, Аксельрод, Варьяш и др., но они не признают, что электрон это «последняя инстанция», что это «первоматерия», что это нечто абсолютно «тождественное себе» и т. д. Словом, диалектики «признают» электроны, но не признают, что это — «неизменные кирпичи мироздания», представители «материи как таковой».

Какие выводы действительно вытекают из электронной теории?

Электронная теория блестяще подтвердила правильность чисто-теоретической критики атомизма диалектическим материализмом. Сфера приложения диалектики в физических науках была расширена.

Какие выводы следуют из механического понимания электронной теории, развиваемого Тимирязевым, Степановым и другими?

Из их понимания следует:

Во-первых, что пределы возможного приложения диалектики к явлениям природы ограничиваются, так как наконец-то найдены такие «мельчайшие тождественные частицы» первичной материи, «материи как таковой», которые в противоположность всему остальному грешному и преходящему миру не подвержены изменчивости и абсолютно постоянны.

Во-вторых, что истинным бытием, подлинной объективной реальностью обладают только эти «тождественные частицы» первоматерии. Все остальное — только их сочетания. По отношению ко всем остальным формам материи, формам ее бытия, они обладают большей степенью реальности и объективности. Наоборот, с точки зрения диалектического материализма любой предмет, любая вещь объективно существует в такой же мере, как и всякий электрон.

В-третьих, «материя как таковая», лишенная всяких качественных определений, оказывается близкой родственницей кантовской «вещи в себе», также лишенной всяких определений. Еще Гегель говорил, что подобная «вещь в себе» является «мертвой головой», мертвым продуктом абстрагирования от всякого содержания.

В-четвертых, следует, что если материя сама по себе бескачественна, то качества субъективны и т. д., и т. п.

Любопытно, что со своей теорией сводимости всех конкретных форм существования материи к механическому движению механисты «отстали» не только от диалектического материализма XIX — XX столетий, но и от французского материализма XVIII века.

Противники материализма и даже некоторые материалисты (как Фейербах, который смешивал французский материализм с вульгарным материализмом XIX столетия) утверждали, будто французские материалисты «сводили все силы материи к движению» в том смысле, что движение сознания, явление сознания понимали как разновидность механического движения. По этому поводу Плеханов писал, что «ни материалисты из «энциклопедистов», ни Ламетри вовсе не признавали, что все силы материи можно свести к движению».

«Фейербах держался того взгляда, что французские материалисты сводили свои силы материи к движению. Я уже показал что этот взгляд совершенно неверен и что в этом отношении французские материалисты были не более «материалистичны», чем сам Фейербах.

«Но отклонение Фейербаха от французского материализма заслуживает очень большого внимания, потому что оно также резко характеризует его собственное миросозерцание, как и миросозерцание Маркса и Энгельса. По Фейербаху, источник познания в психологии совершенно иной, чем в физиологии». Так писал Плеханов.

Последнее положение, между прочим, бьет прямо против сведения психологии к рефлексологии и физиологии вообще, т. е. против механического подхода к этим вопросам.

1. См. Ленин В.И. Указ. Соч., т. 18, с. 275. ↑

2. Вообще, бедняга Энгельс! «Надо заметить, что у Энгельса в его «Диалектике в природе» есть несколько ошибок», — пишет А. К. Тимирязев. ↑

3. «Архив Маркса и Энгельса», т. II, стр. 143 и 145. У Тимирязева в сборнике III «Диалектика в природе», стр. 27 и 23. ↑

4. Ленин В.И. Указ. соч., т. 18, с. 298. ↑

5. Ленин В.И. Указ. соч., т. 18, с. 277. ↑

6. «Диалектика в природе», сб. III, стр. 29. ↑

7. См. «Под знаменем марксизма», 1925, № 8 — 9, стр. 51 и 59. ↑

8. Маркс К., Энгельс Ф. Указ. соч., т. 20, с. 570. ↑