VIII. Случайность и необходимость

Полная неспособность механистов понять такие диалектические категории, как единство противоположностей, нагляднее всего проявляется в тех случаях, когда необходимо на деле применить эти категории. Тогда оказывается, что у механистов ровным счетом ничего «не вытанцовывается».

Один из философских лидеров «механистического» лагеря, А. Варьяш, в двух недавно выпущенных механистами книгах посвятил две специальные главы вопросу о «взаимном проникновении противоположностей». В одной из них (в книге А. Варьяша «Диалектика у Ленина») он вообще ровно ничего не сказал, в чем легко может убедиться всякий, прочитав стр. 95 и 96 указанной книжки. В книге в 180 страниц, трактующей о диалектике, тов. Варьяш только две страницы отвел важнейшей категории диалектики и при этом ничего не сказал и на этих двух страницах.

В другом месте, в третьем сборнике механистов «Диалектика в природе», А. Варьяш всю главу о «взаимном проникновении противоположностей» (стр. 97 — 106) посвятил исключительно вопросу о понятии случайности и необходимости.

«Отношения необходимости и случайности представляют собою хороший пример диалектики», справедливо заявляет тов. Варьяш и в заключение прибавляет: «Я изложил закон взаимопроникновенности противоположностей по вопросу об отношении причинности и случайности».

И действительно так: в своей статье А. Варьяш прекрасно иллюстрировал на конкретном примере, как он понимает единство противоположностей. Из двух членов диалектического отношения: необходимость и случайность, наш философ объявил один член отношения недействительным, «кажущимся» (как он пишет).

Так получается у него «взаимное проникновение» противоположностей посредством устранения одной из этих «противоположностей», как не существующей. Иными словами, оказалось, по Варьяшу, что, собственно, нет никакой противоположности, а значит нет и никакого «единства» или «взаимопроникновения».

Удивительная «диалектика»! Но с точки зрения механической концепции никакой другой и не может быть.

С этой точки зрения вопрос должен быть поставлен так: существует или абстрактная необходимость, исключающая всякое представление об объективной случайности, или случайность, уничтожающая причинность.

С другой стороны, причинность должна истолковываться или как механическая причинность, или же отрицаться вовсе, уступая место телеологии (т. е. учению о том, что в основе всяких явлений лежит не причина, а цель).

Отрицание механистами какого бы то ни было объективного значения «случайности» связано с их пониманием причинности исключительно как механической причинности.

На одном философском диспуте Л. И. Аксельрод заявляла:

«Здесь даже говорят о какой-то «диалектической причинности». Такая категория мне не известна. Я знаю, что есть телеология и есть механическая причинность. Телеология имеет своим источником сверх-опытную, по существу, божественную цель или предопределенный божественный план, который и развертывается в природе и истории. Механическая же причинность исключает всякое внемировое начало и объясняет мир из него самого. Под «диалектической же причинностью» можно понимать разве только сверхопытную телеологию. Согласно этому именно пониманию механической причинности я писала в «Философских очерках», что душою материализма является механическая причинность, т. е. отрицание всякого сверхмирового начала».^[1]

Л. И. Аксельрод, действительно, еще в «Философских очерках» писала о причинности исключительно как о механической. При этом, говоря о Спинозе, Л. И. Аксельрод доказывала, что Спиноза материалист, лишь указанием на то, что «в основу учения Спинозы положен строго проведенный принцип механической причинности». («Философские очерки», изд. 1906 г., стр. 72.)

Вслед за Аксельрод и А. Варьяш видит коренное отличие материализма от идеализма в понимании причинности. «Отличие между материализмом и идеализмом в понимании причинности является самым радикальным, какое только можно мыслить», пишет Варьяш.

Так ли это на самом деле? Это не совсем так. Вопреки Аксельрод и Варьяшу «душой» материализма является не «проведение принципа механической причинности», а признание первоначальности, объективной реальности и независимости от сознания внешнего мира. Об этом Энгельс, Плеханов и другие марксисты писали множество раз.

Принцип механической причинности признают не только материалисты, но и многие идеалисты. Об этом сама же Аксельрод не раз упоминает в своих «Философских очерках». Так она там пишет: «Наука, как это настойчиво проповедуют сами же критические идеалисты, должна руководствоваться законом механической причинности» (стр. 58). В другом месте «Философских очерков» читаем:

«Несмотря на крупное различие частных взглядов, во всей современной философии господствуют общие и всем мыслителям присущие главные положения, ярко определяющие основной характер всей философской мысли последнего периода. Общее же направление сводится к следующим главным принципам. Положительная наука должна руководствоваться законом механической причинности и стоять на твердой почве чистого опыта… Не трудно заметить, что эти положения представляют собой не что иное, как окончательный результат философии Канта. (Там же, стр. 6, 7.)

Странно, крайне странно. Закон механической причинности, будто бы являющийся «душой» материализма, «самым радикальным отличием» (по Варьяшу) материализма и идеализма, вдруг оказывается по собственному признанию Л. И. Аксельрод «результатом философии Канта», признанным всей идеалистической буржуазной «философской мыслью последнего периода».

Как же после этого понять ту же Аксельрод, когда она пишет:

«Коренное различие между «последовательным» идеализмом и «противоречивым» материалистическим учением сводится опять-таки к тому, что материализм, беря за точку отправления опыт, объясняет действительный мир присущей ему внутренней закономерностью, что и означает механическую причинность».

Почему же все-таки Аксельрод говорит именно о механической причинности, а не о биологической, например, или не об электродинамической и пр.? Почему вообще общее понятие причинности нужно заменять частным понятием причинности одной из областей физики? Повидимому, только потому, что современные механисты не пошли дальше представления XVIII столетия, того столетия, в котором механика была наиболее разработанной научной областью и когда казалось, что все сводится к механике. Современные механисты всякую причинность понимают только как механическую, так как это вытекает из их понимания всякого движения, как механического, и из той их методологической установки, согласно которой они в тенденции все области науки сводят к одной универсальной науке — механике.

В основе механического понимания причинности лежит, следовательно, механическая картина мира. Почему же в XX столетии необходимо оставаться при том представлении о физической картине мира, какое было присуще материализму XVIII столетия? В своей книге «Материализм и эмпириокритицизм» Ленин пишет по этому поводу следующее:

«Это, конечно, сплошной вздор, будто материализм утверждал «меньшую» реальность сознания или обязательно «механическую», а не электромагнитную, не какую-нибудь еще неизмеримо более сложную картину мира, как движущейся материи…» И дальше: «Мир есть движущаяся материя, и законы движения этой материи отражает механика по отношению к медленным движениям, электромагнитная теория — по отношению к движениям быстрым… Все это много мудренее старой механики, но все это есть движение материи в пространстве и во времени». (Ленин, т. X, стр. 235, 236. Разрядка моя. А. С.)^[2]

На самом деле понятие механической причинности целиком приложимо к законам механики, и в этом смысле диалектика не отрицает объективного значения механической причинности. Но она ограничивает область ее применения.

В механике нет еще речи о качествах, все отношения рассматриваются, как количественные. Причина и действие рассматриваются, как количественно равные, эквивалентные. Ничего качественно нового механическая причинность не производит.

Простейшим примером отношения механической причины и действия является обычный толчок, удар.

Шар толкает другой шар. Первый шар приостанавливается, второй приходит в движение. Первый шар теряет столько же движения, сколько приобретает второй. Причина и действие тождественны. При этом причина движения второго шара лежит вне его, совершенно внешня по отношению к нему. Шар извне получает толчок.

Вот эти два основные признака, характеризующие механическую причинность именно как механическую, т. е. 1) ее внешний характер и 2) тождественность причины и следствия, совершенно не являются обязательными для отношения причины и действия в других «надмеханических» областях.

Во-первых, действие бывает не только тождественно причине, но и различно с нею. И только таким образом возникает новое, новые качества. Гегель приводит в качестве примера дождь, как причину сырости. В данном случае причина и следствие, дождь и сырость на земле, тождественны в том смысле, что и то и другое есть вода. Но дождь есть дождь, а сырость есть сырость — совершенно различные явления. Тождественность причины и следствия дополняется и совмещается с их различием.

То же самое мы наблюдаем абсолютно повсюду в природе, в обществе, в психической жизни человека. Без этого момента различия не было бы возможно развитие.

С точки зрения механической причинности понятно только тождество, но не единство тождества и различия. Так, например, тов. Степанов пишет: «Самое основное в понятии причинности — непрерывность. Прерывы получаются потому, что мы вырываем (разрядка тов. Степанова) явления из всеобщей связи». (Степанов. «Диал. материализм и деборинская школа», стр. 126.)

Во-вторых, как уже было сказано, механическая причинность есть внешняя причинность по отношению к действию. Движение порождается, привносится в этом случае извне. А между тем диалектика рассматривает вещи в их «самодвижении», в их «спонтанейном развитии», как-выражается Ленин, т. е. в их саморазвитии. Как же можно говорить о «саморазвитии», о самодвижении, когда признается только внешняя причинность.

Конечно, там, где всякое противоречие рассматрвается как внешнее, всякая причинность также должна быть внешней. Но с диалектикой это несовместимо.

Мы различаем внутренние имманентные причины и внешние. Имманентные причины обусловливают собой постепенное старение и, наконец, смерть растения или животного. Поэтому Энгельс писал:

«Уже и теперь не считают научной ту физиологию, которая не рассматривает смерти, как существенного момента жизни, которая не понимает, что отрицание жизни по существу заложено в самой жизни так, что жизнь всегда мыслится в отношении к своему неизбежному результату, заключающемуся в ней постоянно в зародыше, — к смерти. Диалектическое понимание жизни именно к этому сводится… Жить значит умирать». («Архив Маркса и Энгельса», т. II, стр. 15— 17.)

Но смерть может явиться и не в результате законченного внутреннего развития жизни, не в результате «самоизживания» жизни организма, а в результате внешних причин. Разумеется, при этом не следует «внешние причины» понимать слишком внешне, как это делают механисты. По их представлению (см., например, Сарабьянова о «внутренних» и «внешних» противоречиях) человек умер от «внешней» причины, если его ударили дубиной по голове, а если он умер от тифа, то он умер от «внутренней» причины.

С точки зрения диалектического понимания внутреннего, бациллы тифа так же внешни по отношению к отравленному ими организму, как и дубина механистов. Важно то, что в обоих этих случаях смерть явилась не в результате завершенного и исчерпавшего себя процесса жизни, не в результате «внутренней логики» развития организма, а в результате посторонних этой «внутренней логике» развития влияний.

С точки зрения механической, причинность вообще не связывается с «самодвижением» предмета, с имманентными законами его развития. Причина всегда внешня и, следовательно, всегда «случайна».

Механическая причинность целиком сводится к совершенной случайности, к «случайной причинности». Выражаясь словами Энгельса, у механистов «необходимость низводится до чего-то чисто случайного». (Там же, стр. 193.)

Тем самым совершенно стирается грань между случайным и необходимым. Все абсолютно случайно или все абсолютно необходимо. Становится невозможным понять отношение случайности и необходимости; невозможно понять необходимость, как включающую в себя элемент случайности, и случайность, как особую форму необходимости.

Таким образом, у механистов все признается одинаково необходимым, подобно тому, как говорят, что «ночью все кошки серы». Категория случайности совершенно игнорируется, как объективная категория бытия.

Элементарное мышление не способно пойти дальше отвлеченного, формального противопоставления необходимости и случайности.

Диалектика признает объективное значение за категорией случайности. Из этого механисты делают такой вывод: значит, диалектика признает возможность беспричинных явлений, значит детерминизм (т. е. учение о том, что все в мире является причинно-обусловленным) теряет свою силу.

Все это, разумеется, чистейшая чепуха. Прямо поразительно, как это до сих пор механисты могут однообразно твердить, что так называемые «деборинцы», т. е. марксисты-диалектики, говоря о «случайности», отвергают всеобщее значение детерминизма, приходят к какой-то «беспричинности». Диалектики, в частности А. М. Деборин, множество раз заявляли и разъясняли, что случайность в понимании диалектического материализма (как и Г егеля) не имеет ничего общего с беспричинностью. Мы понимаем случайность не как нечто исключающее необходимость, а как «форму проявления необходимости», говоря словами Энгельса.

Но какая именно «форма необходимости» является случайностью?

Маркс, Энгельс, Плеханов достаточно писали о значении случайности. Случайной они называют такую причину, которая не связана с внутренним закономерным развитием данного явления, а является чем-то внешним по отношению к нему. Там, где имеются два независимые ряда причин и следствий, возможно их пересечение, которое дает «случайный» с точки зрения развития каждого ряда в отдельности результат.

Человек жил, шел на работу, над ним обвалился карниз, и он умер. В данном случае ясно, что человек по определенным причинам попал в определенное время к тому месту, где обвалился карниз. Ясно также, что были причины, вызвавшие обвал карниза. Но у человека была своя линия развития, у карниза — своя, и из внутренней закономерности развития человека вовсе не вытекало, что он должен был умереть таким образом. В результате, нет «беспричинности», но имеется налицо случайность: человек умер случайно.

Таким образом, случайность есть «нечто относительное, но объективное, внешне необходимое по отношению к внутренне необходимому, к имманентному процессу развития данного явления». (Деборин.)

Плеханов прекрасно разъяснил объективное значение случайности на ряде исторических примеров, особенно в своей статье «К вопросу о роли личности в истории».

«Сластолюбие Людовика XV, — писал Плеханов, — было необходимым следствием состояния его организма. Но по отношению к общему ходу развития Франции это состояние было случайно. А между тем оно не осталось, как мы уже сказали, без влияния на дальнейшую судьбу Франции и само вошло в число причин, обусловивших собой эту судьбу. Смерть Мирабо, конечно, причинена была вполне законообразными патологическими процессами. Но необходимость этих процессов вытекала вовсе не из общего хода развития Франции, а из некоторых частных особенностей организма знаменитого оратора и из тех физических условий, при которых он заразился. По отношению к общему ходу развития Франции эти особенности и эти условия являются случайными. А между тем смерть Мирабо повлияла на дальнейший ход революции и вошла в число причин, обусловивших его собою».

С точки зрения механистов о «случайности» можно говорить только в том смысле, что причины явления остаются нам пока неизвестными. Случайность сводится к неизвестному для нас субъективно, т. е. сама становится чисто субъективной категорией, лишенной объективного значения. То, что нам кажется случайным, на самом деле вовсе не случайно. «Наше субъективное чувство случайности вовсе не является критерием того, что известная истина действительно случайна», пишет А. Варьяш. («История новой философии», т. I, ч. 2, стр. 182.)

Это верно только в одном определенном смысле: нам может казаться случайным и то, что на самом деле не случайно. Например, обывателям разного рода причина войны 1914 г. кажется случайной. Империалистической мировой войны, с их точки зрения, могло бы и совсем не быть, если бы не ряд случайных обстоятельств в роде воинственного характера того или иного монарха и пр. и т. п. В данном случае обывателю действительно кажется случайным то, что на самом деле с неизбежной необходимостью вытекало из внутренней природы капитализма эпохи финансового капитала.

Но Варьяш хочет сказать больше этого. Он хочет сказать, что во всех случаях, когда мы считаем что-либо случайным, на самом деле никакой случайности вовсе нет.

Но это уже «перескакивает через истину». Ибо, например, если империалистическая война громадного размаха и громадной разрушительной силы вообще вовсе не является случайностью, то действительно случайным является то обстоятельство, что поводом к войне 1914 г. послужило убийство австрийского эрцгерцога в Сараеве, а не какое-нибудь другое убийство или вообще не какой-либо другой повод, сознательно использованный или даже сознательно созданный империалистами.

Если, подобно Варьяшу и механистам вообще, случайность понимать только как кажущуюся случайность, тогда не имеет смысла говорить о такой случайности, учитывать ее особое значение в истории. Тогда непонятным должно стать все то, что о случайном в истории писали Маркс и Энгельс.

В письме к Кугельману от 17 апреля 1871 г. Маркс писал:

«Творить мировую историю было бы, конечно, очень удобно, если бы борьба предпринималась только под условием непогрешимо благоприятных шансов. С другой стороны, история имела бы очень мистический характер, если бы «случайности» не играли никакой роли. Эти случайности входят, конечно, сами составной частью в общий ход развития, уравновешиваясь другими случайностями. Но ускорение и замедление в сильной степени зависит от этих «случайностей», среди которых фигурирует так же и такой «случай», как характер людей, стоя- ших во главе движения».

На истории нашей ВКП(б), на истории коммунистической партии Германии, на истории всех партий вообще мы прекрасно знаем теперь, что действительно значит «такой «случай», как характер людей, стоящих во главе движения». Вопрос о роли «вождей», вопрос о роли личности в истории, вообще, являлся постоянно одним из тех вопросов, которыми марксизм теоретически и практически очень много занимался. Вопрос этот теснейшим образом связан с вопросом об объективной роли случайности в истории. Исторический процесс в целом является необходимым. Но отдельные личности вносят в него элемент случайного, от чего зависят отдельные конкретные формы этого исторического процесса.

Тов. Варьяш, в духе механистов вообще, считает, что «личность и ее безусловно огромная роль в истории не только не вносят элемента случайности (без кавычек) в исторические события, а еще больше подтверждают их детерминированность». («Диалектика в природе», сб. III, стр. 125.)

К этому следует заметить, прежде всего, что, как уже твердили механистам множество раз, случайность вовсе не противоречит «детерминированности». Но разве не ясно, что у Варьяша история, действительно, приобретает «мистический характер», характер фатальной предопределенности?

Вопреки Варьяшу и другим Энгельс писал:

«Люди сами делают свою историю, но до сих пор не сознательно, не руководя ею общей волей, по единому общему плану. Этого не было даже в пределах определенного, отграниченного данного общества (не говоря уже о всем человечестве). Их стремления перекрещиваются, и во всех таких обществах господствует поэтому необходимость, дополнением и формой проявления которой является случайность.

Необходимость, пробивающаяся здесь сквозь всякую случайность, опять-таки исключительно экономическая. Здесь мы подходим к вопросу о так называемых великих людях. То обстоятельство, что вот именно этот великий человек появляется в данной стране, в определенное время, конечно, есть чистая случайность. (Разрядка моя. А. С.) Если мы этого человека вычеркнем, то появится спрос на то, чтобы заместить его кем-нибудь, и такой заместитель находится. Что Наполеон был вот именно этот корсиканец, что именно он был военным диктатором, который стал необходим Французской республике, истощенной войной, это было случайностью». (Из письма Энгельса к Штаркенбургу от 25 января 1894 г.)

Механисты не могут даже сказать, что, если Маркс и Энгельс писали о случайности, как общественной категории, то этого нельзя во всяком случае распространить на природу вне человека и человеческого общества. Совершенно ясно, что основоположники марксизма рассматривали категорию случайности, как всеобщую категорию и общества и природы. В частности, Энгельс задавался намерением, как он пишет, «показать, что дарвинова теория является практическим доказательством гегелевской концепции о внутренней связи между необходимостью и случайностью». («Архив», т. II, стр. 217.) «Дарвин в своем составившем эпоху произведении исходит из крайне широкой, покоящейся на случайности фактической основы. Именно незаметные, случайные различия индивидов внутри отдельных видов, различия, которые могут усиливаться до изменения самого характера вида, ближайшие даже причины которых можно указать в самых редких случаях, именно они заставляют его усомниться в прежней основе всякой закономерности в биологии, усомниться в понятии вида, в его прежней метафизической неизменности и постоянстве». (Там же, стр. 195.)

После всего этого Варьяш продолжает думать, что он стоит на вполне марксистских позициях, когда утверждает, что случайность обозначает «просто наше частичное неведение», что это «только неточное выражение, и не больше». (См. его статью в сб. «Диалектика в природе» № 3, стр. 17, 122 и др.).

При этом он обнаруживает удивительное и удивительно бесплодное упорство, доказывая кому-то, что нет ничего «беспричинного», что случайности имеют свои причины и пр. и т. п. Но кому эти рассуждения нужны? Разве кто-нибудь из марксистов утверждает, что есть что-либо «беспричинное» в мире? Разве диалектики-марксисты утверждают, что случайность — это беспричинность? Таких дураков нет, и Варьяш даже не пытается доказать, что они есть. Он просто путается в двух соснах, ибо не понял совершенно различия между механическим и диалектическим пониманием причинности. Как же не согласиться с оценкой философской позиции Варьяша, которую ему уже дали в одной статье, констатировав, что Варьяш «делается жертвой различных идеалистических и механических влияний».

Разумеется, дело не в одном только Варьяше. Его позиция есть общая позиция «механистического лагеря» современной философии. Тимирязев А., Семковский и др. также не мало наговорили вздора по вопросу о «случайности».

Надо думать, однако, что практика самих же механистов опровергает их ложную теорию. Ведь если бы механисты всерьез перестали различать между существенным и несущественным, случайным и необходимым, то они потеряли бы совершенно всякую возможность ориентироваться в вопросах истории, в вопросах теоретического исследования и пр. Там, где всякая случайность приравнивается к необходимости, характер самой необходимости теряется, необходимость становится в зависимость от случайностей. Так, в старом материализме встречались такие взгляды, что один шальной атом в мозгу большого политического деятеля может всю историю человечества повернуть на новые рельсы. Исторический процесс в целом оказывался подчиненным не каким-то основным закономерностям, которые можно изучать, на которые можно опираться, а бесчисленному множеству мелких разрозненных, не поддающихся учету факторов и фактов биологического, психологического, метеорологического и пр. порядка. Вместо исторической закономерности получается, согласно такому представлению, исторический хаос.

Получается, употребляя выражение Энгельса, то, что «случайность не объясняется здесь из необходимости, скорее, наоборот, необходимость низводится до чего-то чисто случайного».

«Если тот факт, — пишет Энгельс, — что определенный стручок заключает в себе шесть горошин, а не пять или семь, явление того же порядка, как закон движения солнечной системы или закон превращения энергии, то значит действительно не случайность поднимается до уровня необходимости, а необходимость деградируется до уровня случайности».^[3]

Энгельс ссылается дальше на Гегеля, который умел в случайности видеть необходимость и в необходимости — случайность, и насмехается над, — как он пишет, — «бессодержательным механическим детерминизмом, который на словах отрицает случайность в общем, чтобы на практике признать ее в каждом отдельном случае». (Энгельс. «Архив», т. II, стр. 193 и 195.)

Если бы наши механисты были последовательны, они, исходя из своего голого отрицания случайности, как особого рода необходимости, должны были бы прийти к историческому фатализму. Практически никто из них не может, когда речь идет хотя бы о вопросах текущей политики, не отличать основной линии исторической закономерности от случайных ее вариаций, «существенных» событий от побочных, второстепенных и пр.

Получается, таким образом, своего рода теоретическое лицемерие, обывательский разрыв теории и практики: в теории хорошо, а на практике не годится.

В вопросе о «необходимости» и «случайности» механисты запутались потому, что не могут понять, как возможно «взаимное проникновение» этих двух противоположных моментов, В этом гвоздь вопроса.

Что же осталось у механистов от диалектики?

Единства противоположностей они понять не в состоянии.

Перехода количества в качество и обратно у них нет, так как качество сводится к количеству.

Отрицание отрицания заменено у них механической схемой перехода от одного равновесия, через нарушение его, к другому равновесию.

От основных законов диалектики у механистов осталась только… кой-какая терминология, внешне напоминающая диалектические категории.

Но там, где нет диалектики, позиции материализма теряют всякую устойчивость. Понятно поэтому, что механическая установка кой-каких «марксистов» ставит их на путь идеалистических, анти-материалистических уклонов. Ибо «без диалектики неполна, одностороння, — сказать больше: невозможна материалистическая теория познания». (Плеханов. Предисловие к «Людвигу Фейербаху».)

1. «Красная Новь», 1928, № 5, стр. 156-157. ↑
2. Ленин В.И. Указ. соч., т. 18, с. 296, 298, ↑
3. Маркс К., Энгельс Ф. Указ. соч., т. 20, с. 534. ↑