IX. Субъективизм и релятивизм

Давно известно, что вульгаризация, «упрощение» материализма, превращение его в механический материализм является дорожкой, ведущей к полному отрицанию материализма, к идеализму. «Крайности» вообще сходятся, и диалектика особенно подчеркивает эту истину. «Самая глубокая темнота и самый яркий, резкий свет вызывает в наших глазах одно и то же ощущение ослепления». (Энгельс.)

«Прямолинейность и односторонность, деревянность и окостенелость, субъективизм и субъективная слепота — voila (вот) гносеологические корни идеализма».[1] Так писал Ленин (в статье «К вопросу о диалектике»), и это положение целиком оправдывается на опыте «механистической» философии.

«Метод сведения сложного к простому» опирается на игнорировании качественных различий, как таковых. Качеств объективно не существует, объективно существуют только количественные отношения. Не существует, следовательно, и переходов от одного качества к другому. Переходы только кажущиеся, субъективного происхождения. (См., например, у Степанова. «Под знаменем марксизма» за 1925 г., № 8 — 9, стр. 47.)

Качества — всегда только субъективные качества, их нет вне сознания субъекта. Но так как мир все же полон качественных различий и «качество есть неразрывная С конкретным бытием определенность» (Гегель), то остается сказать, что весь этот мир качественного разнообразия, который мы принимаем, как реально существующий вне нашего сознания и независимо от него, на самом деле есть продукт нашего сознания.

Так, если рассуждать последовательно-логически, механистический материализм приводит к субъективному идеализму. Но «дух времени» таков, что склоняющиеся к субъективному идеализму механисты вынуждены свое отступление от марксизма прикрывать «левыми» словечками и щеголять «сверхреволюционной» терминологией, подобно «активному релятивизму» Сарабьянова.

Было время, когда этот самый тов. Сарабьянов выступал против субъективизма Л. И. Аксельрод, которая еще в своих «Философских очерках» объявила так называемые «вторичные качества» (цвета, звуки, тепло и холод и пр.) субъективными, т. е. не существующими вне человека и помимо него. По этому поводу тов. Сарабьянов в своей брошюре: «Основное в едином научном мировоззрении — методе» писал, между прочим, следующее:

«Некоторая часть марксистов, как, например, тов. Аксельрод, считают, что качество — субъективная категория. Они, конечно, не правы, считая, что мир можно свести только к количеству». (Стр. 105.)

Через несколько месяцев тот же самый автор уже настолько «самоопределился» в стиле механистов, что писал по тому же вопросу совершенно в духе «марксистов» из «механистического» блока:

«Должен подчеркнуть, что мое определение качества, как объективно-субъективной категории, несравненно ближе к «субъективизму» тов. Аксельрод, нежели к «сочетательному объективизму» тов. Деборина, и не так уже этот субъективизм в категории качества беспочвенен…»[2]

У тов. Сарабьянова настолько ясен переход от «механистического» материализма к субъективизму и настолько отчетливо проявляется этот субъективизм, что на примере его философических злоключений легче всего вскрыть и показать, что такое представляет собою субъективизм наших механистов вообще.

Что такое, вообще говоря, субъективизм? Практически, это такой метод мышления, при котором люди исходят в своих действиях не из изучения объективных процессов и объективных законов жизни, а исключительно из своих субъективных желаний, игнорируя действительность. Субъективизм есть отрицание объективной истины в том смысле, что истиной считается не соответствие наших представлений с объективно вне ее существующими отношениями, а соответствие, согласованность между собой наших представлений, которые затем навязываются внешнему миру — обществу и природе. Великие социалисты-утописты, как и русские народники прошлого столетия, были субъективистами, так как исходили не из изучения объективного хода истории, а из субъективных стремлений, из того, что они сами считали соответствующим «природе человека».

Марксизм вырос, преодолевая ограниченность субъективного метода.

Механический материализм тащит обратно к субъективизму.

Как, например, понимает категории «качества» тот же тов. Сарабьянов? С его точки зрения без субъекта нет и качественных различий. Качественные различия условны. Например, разница между живым человеком и трупом, по мнению Сарабьянова, условна: от нас зависит, что считать живым организмом, что трупом. Как «условимся», так и будет…

Что означает утверждение Сарабьянова, что различие между трупом и живым человеком «условно»? Это может означать только одно, что объективно вне человеческого сознания не существует ни трупов, ни живых организмов. Хочет ли это сказать тов. Сарабьянов? Едва ли он сам продумывает до конца то, что заключается в его «субъективизме».

Тов. Сарабьянов думает, что он уничтожит объективное, не зависящее от человека, различие отдельных качеств, если он вместо вопроса об обективности качеств самих по себе будет говорить о значении тех или иных качеств с точки зрения человека и его практических потребностей. Сарабьянов пишет: «Нет худа без добра. Что «добро» и «худо» — есть качество, это, надеюсь, бесспорно. Но, имманентно ли «худо» данной вещи? Имманентно ли ей «добро»?

Здесь один вопрос подменяется у Сарабьянова совершенно другим вопросом.

Для того чтобы вещь была тем или иным свойством, удовлетворяющим определенным потребностям человека, благодаря которым ее можно было бы назвать «хорошей» или «дурной», необходимо, чтобы вещь обладала какими-то объективными качествами раньше, чем человек мог поставить вопрос о том или ином ее употреблении и о той или иной ее субъективной оценке с точки зрения практических задач. То обстоятельство, что качество может быть рассматриваемо в определенном отношении, ничего еще не говорит в пользу сведения качества к отношению. На самом деле дело обстоит так, что всякое качество включает в себя отношение, но не сводится к нему. Даже такие чисто субъективные определения, как «хорошо», «плохо» и т. п., опираются на представление об объективных качествах вещи, не зависящих от человека. В субъективных определениях необходимо присутствует момент объективности.

Чтобы быть «вещью для нас», т. е. вещью, которую мы берем в определенном отношении, необходимо предварительно быть «вещью независимо от нас». «Вещь в себе, — пишет Ленин, — отличается от вещи для нас, ибо последнее — только часть или одна сторона первой». (Собр. соч., т. X, стр. 94.)[3]

Спорить с Сарабьяновым по вопросу о его понимании «качеств», как чего-то «условного», — это значит спорить вне рамок марксизма, вне рамок материализма. Это значит спорить против махизма, против богдановщины, против субъективного идеализма вообще. Те воззрения, которые развивает Сарабьянов, воззрения, провозглашающие условность безусловной и относительность абсолютной, носят название релятивизма. «Марксизм, как говорил Ленин, включает в себе момент релятивизма, но не сводится к релятивизму». Защита Сарабьяновым своих чисто релятивистских представлений неизбежно направляется против марксизма. Естественно, что тов. Сарабьянову приходится иногда прямо и неприкрыто защищать взгляды таких ревизионистов в марксизме, как Богданов, против основоположников марксизма, против Энгельса и Ленина. Особенно отчетливо можно проследить защиту Сарабьяновым Богданова против Энгельса и Ленина в вопросе об «условности» понятия живого и мертвого.

Некогда Энгельс писал о том, что разница между живым и мертвым существом является объективной, является «абсолютной», не зависящей от человека. Богданов оспаривал это утверждение Энгельса, говоря, что граница между живым и мертвым условна и устанавливается человеком. Выступая против Богданова по этому поводу, В. И. Ленин писал: «С точки зрения голого релятивизма можно признать «условным», умер ли Наполеон 5 мая 1821 г. или не умер».

Сарабьянов берет этот же пример со смертью Наполеона и, скромно умалчивая о том, чтб по этому же вопросу писал Ленин, заявляет:

«Абсолютность относительна. Наполеон умер такого-то числа, — говорит Энгельс, — но действительно ли он умер в этот именно день? — спрашивает Богданов. Так ли уж наивен этот вопрос? Сама смерть — есть условное понятие». («Под знаменем марксизма», 1925 г., № 12.)

Богдановский релятивизм, которого придерживается механист Сарабьянов, неразрывно связан с субъективизмом. «Положить релятивизм в основу теории познания, значит неизбежно осудить себя либо на абсолютный скептицизм, агностицизм и софистику, либо на субъективизм».[4] Так писал Ленин. Так оно и случилось с нашими современными релятивистами.

Между марксизмом, с одной стороны, и Богдановым — с другой, шел очень старый спор о значении объективных истин. С точки зрения марксизма истиной является то, что соответствует объективному положению вещей. С точки зрения Богданова «истинно» то, что считается за истину большинством человечества в данное время, по крайней мере, большинством того человечества, которое опирается на научную обработку человеческого опыта в целом. С этой богдановской точки, зрения, существование ведьм и леших было в средние века объективной истиной, потому что оно было для того времени, как он выражается, истиной «общезначимой», т. е. принятой большинством человечества. Ясное дело, что богдановское представление об «общезначимых истинах» в корне не совместимо с материалистическим представлением об «объективности».

Современные сарабьяновские представления об «условных» истинах ничего другого не означают, как замену марксистского материалистического учения об объективной истине богдановским отрицанием объективной истины.

Ленин писал о предшественниках Богданова, об Авенариусе и Махе, что у них — «философский субъективизм, неибежно приводящий к отрицанию объективной истины». (Собр. соч., т. X, стр. 100.)[5] «Отрицание объективной истины Богдановым есть агностицизм и субъективизм, — писал Ленин. — С точки зрения современного материализма, т. е. марксизма, исторически условны пределы приближения наших знаний к объективной, абсолютной истине, но безусловно существование этой истины, безусловно то, что мы приближаемся к ней».[6]

В своей книге «Материализм и эмпириокритицизм» Ленин очень много останавливался на вопросе об объективной истине, так как этот вопрос в споре с Богдановым неизбежно должен был занять одно из центральных мест. «Быть материалистом, — писал Ленин, — значит признавать объективную истину, открываемую нам органами чувств. Признавать объективную, не зависящую от человека и от человечества истину, значит так или иначе признавать абсолютную истину». И далее: «Исторически условна всякая идеология, но безусловно то, что всякой научной идеологии (в отличие, например, от религиозной) соответствует объективная истина… «Тут есть грань, — пишет дальше Ленин, обращаясь к махистам, — которой вы не заметили и, не заметив ее, скатились в болото реакционной философии. Это — грань между диалектическим материализмом и релятивизмом». (Собр. соч., т. X, стр. 106 и 109.)[7]

Все эти рассуждения Ленина, которые он в своей книге направлял против Богданова, в настоящее время бьют прямо против механиста и субъективиста В. Сарабьянова. Совершенно в духе Богданова, даже не замечая этого, тов. Сарабьянов без обиняков по вопросу об объективной истине заявляет:

«Прежде всего оговорю, что никакой объективной истины вообще не существует». «Противопоставление объективной и субъективной истин законно лишь в устах субъективных идеалистов непоследовательного толка, отрицающих объект, но признающих принципиально схожих наблюдателей (Петцольд, Богданов и др.)».[8]

Странно выходит у Сарабьянова. Богданов говорит, что никакой объективной истины нет. Богданов, по существу, субъективный идеалист. Сарабьянов тоже говорит, что никакой объективной истины «вообще не существует». Но Сарабьянов отнюдь не является с его точки зрения идеалистом. В чем же на самом деле заключается в данном случае «объективная истина»? Истина заключается в противоречии между объективной позицией Сарабьянова и его субъективным представлением о себе и о своей философии. Субъективно Сарабьянов материалист и противник Богданова. Объективно — он «субъективный идеалист непоследовательного толка», плетущийся в хвосте богдановской философии.

Нужно быть поразительно «наблюдательным» человеком, чтобы, занимаясь вопросами философии, не заметить большой и длительной борьбы, которую Энгельс, Ленин и другие марксисты на протяжении многих лет вели, отстаивая против идеализма материалистическое понимание объективной истины. Нужно обладать поразительной «смелостью» или поразительным легкомыслием, чтобы весь этот старый спор об объективной истине единым духом объявить не имеющим никакого значения, так как «противопоставление объективной и субъективной истин законно лишь в устах субъективных идеалистов».

Рассуждения Сарабьянова о том, что вопрос об объективной истине собственно ничего кроме идеалистической путаницы в себе не заключает, — эти рассуждения отнюдь не являются безвредным схоластическим умствованием, не имеющим никакого отношения к текущей общественной практике. Теория достаточно прочно связана с практикой вообще, прочно связана она с практикой и в рассуждениях Сарабьянова. От чисто философской постановки вопроса о недействительности «объективной истины» вообще Сарабьянов очень скоро переходит к практическим вопросам политики, морали, классовой борьбы. И вот здесь оказывается, что отрицание объективной истины на практике является не чем иным, как теоретической дезориентацией пролетариата, отказом со стороны марксизма от своего теоретического «первородства» перед лицом буржуазной науки.

С точки зрения Сарабьянова оказывается, что в вопросах политической борьбы как пролетариат, так и буржуазия одинаково правы или, если угодно, одинаково неправы. «Представим себе, — пишет Савабьянов, — что буржуазия, научно изучая законы общественного развития, познавая объективную необходимость, выступает в согласии с этой необходимостью против рабочего класса. Пролетариат выступает против буржуазии. И тот и другой действует верным, научным образом. И буржуазия права, и пролетариат прав». «Созерцатель-объективист, — продолжает Сарабьянов,— пожмет плечами: чего борются? Ведь оба правы. Но мы — активисты. Мы скажем: именно потому, что буржуазия действует научными методами, что ее цели не утопичны, а научно обоснованы, мы должны еще решительнее бороться с буржуазией. Мир знает не одну правду, а множество их. Монархия разумна, но и борьба с нею тоже разумна, говорил Герцен. — Не угодно ли выбирать?»[9]

Прежде всего, все эти рассуждения тов. Сарабьянова сводятся к тому, что марксизм в его объяснении общественных явлений является не более научно верной теорией, чем любая буржуазная теория общественного развития. Мы до сих пор считали, что только марксизм в своих научных построениях отражает действительный ход исторического развития человеческого общества. Мы считали, что это теоретическое преимущество марксизма является громадной практической силой в руках пролетариата в его классовой борьбе. «Объективная истина» марксизма, заключающаяся в соответствии его представлений объективному ходу вещей, позволяет пролетариату предвидеть ход и исход классовой борьбы. Всего этого не признает, не может, логически рассуждая, признавать релятивист и субъективист Сарабьянов. Если истина «множественна» («вот вам две истины», говорит Сарабьянов), тогда все преимущества марксизма сводятся на нет, все его теоретические построения лишаются своего практического революционного значения.

Однако «страшен сон, да милостив бог»: все сарабьяновские рассуждения насчет того, что «и монархия разумна, и борьба с нею разумна», не заключают в себе ни грана какой бы то ни было разумности, вопреки его очень «удобной» теории о множественности истины. Исторически борьба с монархией становится разумной как раз тогда, когда сама монархия перестает быть «разумной», когда она себя изживает, когда она становится тормозом к дальнейшему развитию общества.

Ленин писал, что материализм «включает в себя, так сказать, партийность, обязывая при всякой оценке событий прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы». Наоборот, субъективистский релятивизм освобождает от необходимости определенного выбора, так как вообще никакой объективной истины, не зависимой от человека, не признает, так как оказывается, что все одинаково «правы». Сарабьяновская теория «множественной истины» есть теория, обосновывающая, теоретически оправдывающая беспартийность в области вопросов политической борьбы.

Обоснованию беспартийности в политике соответствует у Сарабьянова обоснование аморализма в области вопросов практической морали. Если в области морали также каждый по-своему прав, то разница между моральным и аморальным исчезает, тонет в полнейшем безразличии абсолютного релятивизма. Типичным проявлением аморализма является принцип так называемой «готтентотской морали», которая сводится к рассуждению по типу: «хорошо, когда я у тебя украл жену, плохо, когда ты у меня украл».

Когда противники марксизма хотят создать пародию, представляющую в смешном виде материалистическую диалектику марксизма, они утверждают, что учение марксизма о классовом происхождении и о классовом значении моральных норм ничем не отличается от «готтентотской морали». Это утверждение злейших противников марксизма Сарабьянов наивнейшим образом принял всерьез. «Готтентотская мораль, — говорит он, — это и есть истинная мораль марксизма».

Чего не понял Сарабьянов в данном случае? Он не понял того, что классовая мораль и аморализм — совершенно различные вещи. Ницшеанский аморализм является типичной и законченной идеологией крупной буржуазии. Пролетарская классовая мораль не совместима с индивидуализмом, не совместима с анархическим отрицанием всяких твердых моральных норм. Сарабьянов не понял также того, что классовый характер различных моральных норм не исключает их оценки с точки зрения объективных интересов исторического развития. В каждый данный момент мораль одного класса является объективно прогрессивной, объективно революционной, в то время как моральные представления другого класса играют реакционную роль, так как задерживают процесс общественного развития. Этого различия в объективно исторических оценках моральных норм различных общественных классов невозможно понять в том случае, если отрицать объективно-историческую правоту одного класса против другого класса, если признавать принцип «множественности истины».

Множественность истины, которую Сарабьянов преподносит своим читателям в качестве последнего слова марксизма, является по существу дела не чем иным, как своеобразным выражением познавательного скептицизма. Познавательный скептицизм — это то, с чем мы, марксисты, должны всячески бороться, так как скептицизм в теории прямым путем ведет к практическому нигилизму, ничего общего не имеющему с марксизмом и пролетарской революционностью.

Вопрос о нигилизме вообще, вопрос о нигилизме в вопросах морали, в частности, является в настоящее время в наших советских условиях одним из более или менее «злободневных» практических вопросов дня. В одном из своих недавних выступлений тов. Бухарин говорил, между прочим, что в вопросах культуры самым характерным является в настоящее время то обстоятельство, что мы разрушили старое, но еще не создали нового, а только приступаем к его созданию. В этих переходных условиях сама обстановка порождает в наименее устойчивых слоях пролетариата настроение «чистой отрицательности», настроение практического нигилизма, практического анархизма в вопросах быта, в вопросах морали, в вопросах семьи и брака и т. д. и т. п. Старые буржуазные воззрения разрушены, отвергнуты. Вместе с тем, что в старой культуре было действительно, с точки зрения пролетариата, неприемлемо, иногда выбрасывается заодно и то, что должно было бы быть сохранено, без чего невозможно дальнейшее культурное развитие. С другой стороны, ростки нового, действительно коммунистического, действительно антибуржуазного еще недостаточно оформились, недостаточно окрепли. Еще не созданы «твердые устои» новых отношений переходной эпохи. Все это порождает в некоторых слоях шатания, колебания, неустойчивость, которые проявляются различно в самых различных областях. В области «высокой теории» нигилизм выражается в сарабьяновской теории «множественности» истины. В области самой «низкой» практики наших городских окраин нигилизм приобретает форму антиобщественных настроений отсталой части нашей рабочей молодежи, форму бесцельного дебоширства, ухарства и т. п.

Со всем этим необходимо бороться. Со всем этим совершенно не может бороться сарабьяновский познавательный анархо-скептицизм.

Сарабьянов не понял объективного характера материалистической диалектики. Объективная диалектика материализма заменена у него субъективной «диалектикой», которую иными словами обозначают как софистику. «Диалектика не раз служила мостком к софистике»[10], говорил В. И. Ленин. Подлинная диалектика, говорит Гегель, требует, чтобы, мысля, я «отрешился от моих субъективных особенностей, погрузился в предмет». Наоборот, субъективная диалектика, софистика, не считается с предметом, искажает объективную истину в пользу того или иного предвзятого субъективного мнения.

«Диалектику, — говорит Гегель, — не должно смешивать с софистикой, сущность которой состоит в том, что она защищает неполные и отвлеченные определения предметов, как того требует выгода лица и его положение».

«Софист выхватывает один из «доводов», и еще Гегель говорил справедливо, что «доводы» можно подыскать решительно для всего на свете. Диалектика требует всестороннего исследования данного общественного явления в его развитии и сведения внешнего кажущегося к коренным движущим силам». (Ленин.)[11]

Мы еще увидим дальше, что, как раз вопреки этому требованию диалектики, софист Сарабьянов отрицает возможность и необходимость «всестороннего исследования» предметов, заменяя его рассмотрением каждого предмета или явления только с некоторых определенных сторон, в зависимости от практической потребности данной минуты.

Диалектика предполагает определенную гибкость мышления. «Гибкость, примененная обективно (разрядка Ленина)… есть правильное отражение вечного развития мира». (Ленин.) Софистика тоже предполагает известную гибкость мышления. Но это та субъективная гибкость мышления, которая на практике оказывается оппортунизмом и которая, как говорил еще тот же В. И. Ленин, руководствуется правилом: «просунуть хвост, где голова не лезет».

Ленин очень часто возвращался к вопросу о различии между объективной диалектикой и диалектикой субъективной, т. е. софистикой, так как это различие имеет громадное теоретическое и практическое значение. Политические статьи Ленина, особенно его статьи, относящиеся к периоду империалистической войны, содержат в себе постоянное разоблачение различного рода софистических уверток оппортунистов из социал-демократической среды.

Своей субъективной диалектикой Сарабьянов возвращает нас ко временам утопического социализма. «Возможность задержать распад капитализма дана объективно, но тоже объективно дана другая возможность — ускорить его распад. Конкретный субъект выбирает: развивать ли капитализм или организовывать пролетариат против капитализма. Любой из нас может действовать в данном случае в том или другом направлении, нисколько не расходясь с самой действительностью». (Сарабьянов. Статья в журнале «Под знаменем марксизма» за 1926 г., № 6, стр. 74).

Единство свободы и необходимости, о котором учит марксизм, осталось для Сарабьянова чем-то совершенно непонятым. «Свобода и необходимость диалектически совмещаются марксистским учением». (Деборин.) В противовес этому у Сарабьянова необходимость исчезает и остается чистая свобода «в себе и для себя»: субъект одинаково имеет возможность способствовать распаду капитализма или его задерживать. Это приключение с тов. Сарабьяновым, целиком «сведшим» необходимость к свободе, чрезвычайно характерно. Механический материализм, который в одном случае понимает необходимость как абсолютную, абстрактную необходимость, исключающую случайность, как необходимость, перерастающую в фатализм, — этот механический материализм неизбежно на другом полюсе приходит к отрыву свободы от необходимости. Так это случилось с механическим материализмом XVIII столетия, который признание господства механической причинности в области природы совмещал с идеализмом в области оценки законов исторического развития, провозглашая последней истиной в области общественных отношений чисто идеалистическое положение: «мнения правят миром». Так это случилось теперь и с представителем новейшего механического материализма, с тов. Сарабьяновым.

Марксизм не ограничивается констатированием тех или иных позиций, которые занимаются различными классами в общественной борьбе. «Люди делают свою историю», и в этом проявляется элемент человеческой «свободы». Но марксизм идет дальше и ищет в каждом данном случае, чем определяется «свобода» людей и классов, какая необходимость формирует их «мнения».

В материальных условиях существования различных классов марксизм ищет тех объективных данных, которые с железной необходимостью определяют их политическую позицию. Почему рабочий класс революционен, а буржуазия реакционна на данной стадии исторического развития? Конечно, не потому, что рабочий родится таким от природы. Рабочий класс революционен, потому что объективная необходимость толкает его на борьбу, потому что не зависящие от его воли и сознания материальные условия его существования заставляют его быть революционным.

«Господствующие идеи какой-нибудь эпохи всегда были только идеями господствующего класса», говорится в «Коммунистическом манифесте» Маркса и Энгельса. Поэтому в обычных «мирных» условиях прогрессивно-развивающегося капитализма, рабочие иногда склонны считать, подобно самим капиталистам, «естественным» и «справедливым», что капиталист получает прибыль, а они «справедливую» заработную плату. Именно поэтому писал Поль Лафарг:

«Пролетарий имеет и может иметь только один идеал: возможно выгоднее продать свою рабочую силу. «Приличную плату за приличный рабочий день» — таков лозунг английских тред-юнионистов и рабочих всего мира. Пролетарий жалуется лишь тогда, когда он не может продать свой труд по справедливой цене. Только тогда, когда не удается осуществить унизительную и позорную справедливость класса капиталистов, рабочий класс начинает думать о возмущении».[12]

Справедливость этих слов подтверждает вся история хотя бы того же самого английского рабочего класса, о котором говорит Лафарг. Пока английская буржуазия, владеющая огромными колониями, могла платить своему рабочему «приличную плату» за его рабочую силу, английский пролетариат отличался своим оппортунизмом. Революционные идеи плохо проникали в голову хорошо оплачиваемого английского рабочего. Положение переменилось с тех пор, как было подорвано монопольное положение английского империализма на мировом рынке. Английская буржуазия в значительной мере утратила способность «подкармливать» рабочий класс Англии из своих сверхприбылей. Экономическое положение английского рабочего стало ухудшаться, его оппортунизм слабеет, его революционное сознание проясняется с каждым годом все больше и больше.

Революция — плод крайней необходимости. Когда угнетенным классам некуда больше податься, тогда вспыхивает пламя революции. Маркс выразил эту мысль, заканчивая свою «Нищету философии» утверждением, что, пока существуют классы, общественное развитие будет идти через политические революции, и накануне каждого полного переустройства общества будет законом неотразимая дилемма: «Война или смерть, кровавая борьба или уничтожение. Так ставит вопрос неумолимая история».

Таким образом, в каждой революции марксизм за субъективным «зачем» или «во имя чего» — вскрывает объективное «почему», «вследствие чего».

Этот объективный метод марксизма Зомбарт хорошо выразил словами: «У Маркса никогда не идет речь о мотивации, но всегда лишь о лимитации (ограничении)». За всякими мотивированными целями марксизм ищет ту необходимость, которая заставляет их ставить, которая «лимитирует», ограничивает выбор, ограничивает свободу действий.

Диалектика требует учета объективной действительности. «В философии доказать, значит показать, как предмет из себя и через самого себя становится тем, что он есть», говорит Гегель.

Чернышевский писал, что диалектический метод требует «обозревать предмет со всех сторон». По этому поводу Плеханов в своей книге о Чернышевском делает следующего рода замечание:

«Внимательное отношение к действительности составляет, конечно, необходимое условие правильного мышления. Но диалектический метод характеризуется прежде всего и главным образом тем, что он в самом явлении, а не в тех или других симпатиях или антипатиях исследователя ищет сил, обусловливающих собой развитие этого явления. К этому сводятся все главные преимущества диалектического метода, а между ними и то, что он не оставляет места для «общих, отвлеченных изречений, опирающихся на субективное пристрастие исследователя». (Слова Чернышевского. А. С.) Диалектический метод материалистичен по своей природе».[13]

И далее:

«Сознание необходимости обозревать предмет со всех сторон еще далеко не равносильно сознанию того, что ход такого обозрения должен всецело определяться логикой развития самого предмета. А тот исследователь, который не вполне сознал эту вторую истину, легко может остаться идеалистом даже при самом внимательном отношении к предмету и при всестороннем его изучении». (Там же, стр. 126.)

Как видим, Плеханов главное определение диалектического метода видит в требовании объективности, в требовании следовать развитию самого предмета. Плеханов отождествляет в данном случае объективный метод и метод материалистический, разумеется, понимая объективизм не как абстрактный объективизм «струвистского» толка, а как объективизм, включающий в себя момент субъективизма.

На различии двух методов: метода объективного и субъективного метода покоится в значительной мере отличие научного социализма от социализма донаучного, социализма утопического.

Социалисты-утописты, по выражению Маркса, видели в нищете только нищету, не замечая ее объективно-революционной стороны. Не находя в объективных условиях сил, ведущйх к отрицанию капитализма, они выдумывали из головы средства, долженствующие привести к устранению зла. В противоположность этому Маркс изучает современную действительность, изучает капитализм, вскрывая объективные законы его развития. Задачей является, по выражению Энгельса, «не отыскивать эти средства (к преодолению капитализма) в голове, а открывать их при помощи головы в наличных материальных фактах производства»[14].

Преимущество Маркса перед его предшественниками-социалистами заключалось в том, что к его времени противоречия капиталистического общества уже достигли такой ступени, что можно было теоретическим исследованием выявить их и объяснить их объективную природу. Маркс сам, сравнивая старых социалистов с научным коммунизмом, уже в 1847 г. писал:

«Социалисты — коммунисты являются теоретиками пролетариата. Но пока сам пролетариат недостаточно развит, чтобы конструироваться в класс, пока производительные силы в недрах самого буржуазного общества недостаточно еще развиты, чтобы создать те материальные условия, которые необходимы для освобождения пролетариата и для создания нового общества, до тех пор эти теоретики будут только утопистами, обреченными измышлять системы и отыскивать какую-то, все возрождающую науку, задаваясь удовлетворением нужд угнетенных классов. С другой стороны, когда с прогрессом истории будет все более и более выясняться самая борьба пролетариата, им уже не надо будет отыскивать «науку» в своей голове; им только надо будет отдать себе отчет во всем, что совершается перед их глазами, и обратить себя в орудие действительности».

«Обратить себя в орудие действительности» — так формулирует Маркс задачу пролетарских коммунистов, стоящих на объективной научной, материалистической точке зрения. Этой объективной материалистической позиции Маркса и марксизма Сарабьянов противопоставляет свою субъективную точку зрения. Все должна решить «активность», борьба; — на этом кончается премудрость тов. Сарабьянова.

Разумеется, можно перегнуть палку в другую сторону и вдаться в крайний, односторонний, метафизический объективизм, исключающий всякую «свободу», всякую «активность». Но на то и существует материалистическая диалектика, чтобы, не впадая ни в вульгарный объективизм струвистского толка, ни в вульгарный субъективизм сарабьяновского толка, придерживаться единства объективных и субъективных моментов на почве признания примата объективного.

Марксизм преодолевает исторически данную действительность, опираясь на ее изучение, опираясь на те силы и средства, которые заключены в этой самой действительности.

Маркс выразил это существо об’ективно-материали- стического метода в следующих коротких и выразительных словах:

«Мы не вступаем в мир с новым доктринерским началом: вот тебе истина, на колени перед ней! Мы развиваем для мира новые основы из основ самого мира».

Нужно знать, чем отличается наша «активность» от «активности» людей, не владеющих единственно научным методом материалистической диалектики. Мы опираемся в своей активности, в своем «отрицании» существующего, используя объективно-исторические силы, заложенные в самом существующем. «В диалектике, — говорит Гегель, — отрицательное принадлежите самому содержанию и представляет собою также положительное, будучи имманентным движением и определением этого содержания». («Феноменология духа», стр. 27.)

Когда мы говорим об отрицании существующего, о преодолевании существующего, необходимо подчеркнуть разницу в вопросах «отрицания» между нами и хотя бы, например, революционерами-анархистами.

Анархисты «вообще» отрицают государство, исходя при этом не из объективного развития самого государства и тех экономических и социальных отношений, на почве которых государство вырастает, а из собственных желаний. Некоторые «ультра левые» коммунисты в Западной Европе склонны были «вообще» отрицать всякие компромиссы. Материалистическая диалектика не признает таких «вообще». Она требует «определенного отрицания».

Возьмем для примера вопрос об отношении к войне. Пасифисты и анархисты «отрицают» войны вообще. В брошюре «Социализм и война» (1915 г.) Ленин отгораживается от них, заявляя, что мы можем быть только против определенной войны, в том случае, когда она объективно реакционна. Последний же вопрос разрешается рассмотрением «исторических особенностей именно теперешней войны». В вопросе о выходе из войны, в вопросе о ее преодолении Ленин требует не отрицания вообще, а самого определенного отрицания, которое являлось бы тем самым положительной программой борьбы. И он пишет по поводу брошюры Юниуса (псевдоним Розы Люксембург):

«Говоря, что классовая борьба есть лучшее средство против нашествия, Юниус применил марксову диалектику лишь наполовину… Что классовая борьба есть лучшее средство против нашествия, это верно и по отношению к буржуазии, свергающей феодализм, и по отношению к пролетариату, свергающему буржуазию. Именно потому, что это верно по отношению ко всякому классовому угнетению, это слишком обще и потому недостаточно по отношению к данному особому случаю. Гражданская война против буржуазии есть тоже один из видов классовой борьбы, и только данный вид классовой борьбы избавил бы Европу… от опасностей нашествия». «Империалистическо — буржуазной войне, войне высоко развитого капитализма объективно может противостоять, с точки зрения развития вперед, с точки зрения передового класса, только война против буржуазии, т. е. прежде всего гражданская война пролетариата с буржуазией за власть, война, без которой серьезного движения вперед быть не может». (Собр. соч., т. XIII, стр. 445 — 446.)[15]

В этих нескольких строках, взятых из произведений Ленина, мы видим все моменты, отличающие диалектический объективный метод «отрицания»: 1) отрицание берется не как субъективное желание, а как единственно- объективно возможный выход; 2) при этом исходят из конкретных особенностей данного «отрицательного» (данная война); 3) отрицание берется «с точки зрения передового класса», как развитие вперед, переход на высшую ступень; 4) сохраняется непрерывность в содержании того, что отрицается, с тем, что отрицает: войне можно противопоставить только войну, определенной войне — только определенную войну, технике — технику; 5) положительное (то, что призвано отрицать) заключено, отыскивается в недрах самого подлежащего отрицанию: война сама, революционизируя массы, вооружает их, подготовляя армию революции.

Пасифисты просто отворачиваются от войны, думают ее игнорировать, «не признавать» того, что исторически дано. Гегель на своем специфическом языке выразил недействительность такого отрицания в следующих словах:

«Дух является силой не как нечто положительное, что отворачивается от отрицательного, подобно тому, как мы, утверждая о чем-либо, что оно — ничто или ложно, готовы перейти отсюда к чему-нибудь другому; он есть эта сила только при условии, если он смотрит в глаза отрицательному, пребывает в нем».

Выступая против империалистической войны, Ленин не ограничивается проклятиями по ее адресу. Он ищет, в чем заключается ее исторический смысл. Этот «исторический» смысл империалистической войны состоит, в общем, в том, что через нее производительные силы капитализма стремятся освободиться от неорганизованной, анархической, системы распределения, присущей капитализму, освободиться от тормозящего влияния капиталистической конкуренции. Империалистическая война — это война за устранение сковывающей производительной силы (на данной ступени развития капитализма), разрушающей производительной силы конкуренции. Этот исторический смысл, эту «правду» злейшей войны диалектика требует раскрыть, чтобы возможно было затем указать ее «недостаточность». «Недостаточность» заключается в том, что конкуренция не может быть уничтожена империалистической войной, устраняются только отдельные конкуренты, но не система в целом. Полное решение вопроса заключается в уничтожении капиталистической системы экономических и социальных отношений в целом. Таким образом, гражданская война против буржуазии оказывается единственно возможным путем своего рода «восполнения недостаточности» данной войны в ее борьбе, в ее своеобразном «протесте» против существующей системы, препятствующей свободному развитию производительных сил человечества.

«Если опровержение основательно, то оно берется и развивается из самого принципа (т. е. из содержания самого отрицаемого явления. А. С.), а не делается извне путем противоположных уверений и случайных мыслей. Таким образом, оно, собственно говоря, представляло бы собою развитие принципа и, следовательно, восполнение его недостаточности, если бы оно обращало внимание не только на свою отрицательную задачу, но сознавало бы также свой прогресс и результаты с положительной стороны». (Г е г е л ь. «Феноменология духа», стр. 10.)

Таков вопрос об объективизме и субъективизме как о методе. Какими пустыми и бессодержательными кажутся разглагольствования Сарабьянова о своем субъективизме по сравнению с глубиной объективного метода материалистической диалектики. Всего этого наши механисты не могут себе представить.

Но сарабьяновский субъективизм и «активный релятивизм» не только дезориентирует тех, кто ему поверит, в вопросах метода. Он, как уже в основном говорилось выше, логически ведет к отрицанию объектив- ности бытия, отражаемого нашим сознанием.

Пустопорожняя субъективистская «активность», опирающаяся только на свою собственную фантазию и прихоти, которые являются руководящим методом «активного релятивиста» и механиста Сарабьянова, должна также с его точки зрения создать из себя и всю ту качественную многообразность, качественную определенность мира, в которой должен ориентироваться человек.

Как уже было сказано, с точки зрения тов. Сарабьянова, так называемые вторичные качества, с которыми имеют дело наши чувства (цвета, звуки, запахи, теплое, холодное и т. д.), не имеют объективного существования. «Красное, — говорит Сарабьянов, — лишь субъективное бытие (бытие для меня), но объективно оно — не бытие. То же самое со звуком. Мир беззвучен. То же самое с запахом. Нет в мире ни теплого, ни холодного, это тоже только мои ощущения».[16]

С точки зрения материализма теплое, холодное, красное и т. д., и т. п. не является, разумеется, объективно каким-то «небытием». Разумеется, различие между теплым и холодным в объективном мире — это не является различием только в наших ощущениях существующим. Тела объективно различаются между собою по состоянию своей температуры, только поэтому в наших ощущениях и могут существовать затем уже «чувственные» различия между «теплым» и «холодным». То же самое относится и ко всем так называемым вторичным качествам предметов. Различиям в наших ощущениях постоянно и обязательно соответствуют различия в объективном мире самом по себе, в его качественной определенности.

Разумеется, тепло или звук и пр. как ощущение есть именно ощущение, психический факт, «внутреннее состояние» высокоорганизованной материи. Звук в качестве ощущения и звуковая волна в воздухе — это не одно и то же. Мы далеки от наивного реализма. Но «ощущениям» соответствуют объективные явления, отражаемые в субъективных восприятиях. Различием в одних соответствуют различия в других, субъективным различиям — различия объективные, объективные факты и т. д.

Другое выходит по Сарабьянову.

Сам Сарабьянов пишет обо всем этом в следующих словах:

«Определить качество — это значит рассмотреть вещь не во всех связях, а в определенных». «Почему мы выбираем, какие его свойства учитывать, от каких абстрагироваться? Потому, что мы активные субъекты, что мы преследуем цели». «Абстрагироваться от ряда отношений, рассматривать вещи лишь в определенных связях и в определенных ее свойствах, дает нам возможность установить ту самую точку «покоя», без которой ответ по формуле «да — да», или «нет — нет», немыслим». «Активный класс, активный субъект, опираясь на «аквизит» человечества, которое изучало вещь в различных отношениях, всегда рассматривает ее в определенных связях, в определенных отношениях и поэтому получает возможность определить качество».[17]

В другом месте В. Сарабьянов пишет:

«Не есть ли бессубъективное изучение — бесполезное созерцание, потому бесполезное, что это созерцание не имеет практической цели, определенной пользы для изучающего или для его партии, класса, государства. Что значит объективно, только объективно изучать вещь? Это значит изучать ее во всех ее связях, во всех ее опосредствованиях, выражаясь по Ленину. Но это совершенно невыполнимое дело».[18]

Из всех этих рассуждений В. Сарабьянова следует, что: 1) нет «точки покоя» иной, кроме той, которая обусловливается самим субъектом. Но всякое качество есть некая относительная устойчивость, некий «относительный покой». Отсюда следует, что 2) невозможен и ответ по формуле «да — да» или «нет — нет», так как «да» или «нет» можно говорить только в том случае, если какой-то «относительный покой», относительная устойчивость, относительное постоянство существует.

В итоге получается, что у тов. Сарабьянова субъект является активным в гносеологическом смысле, т. е. в том смысле, что его чувства создают определенность объективного мира, а не отражают ее.

«Актуализм» Сарабьянова не является чем-то новым. Вообще говоря, это одна из типичнейших разновидностей волюнтаризма идеалистического толка. В частности, как на одного из ближайших предшественников Сарабьянова, можно указать на субъективного идеалиста Богданова, который тоже выдвигал на первый план «практику» и «активность субъекта». Понятие объективности Богданов стремился заменить понятием социально-практически значимого. При этом Богданов, так же как в настоящее время Сарабьянов, считал, что он является в этих вопросах подлинным марксистом, что он стоит на точке зрения Маркса. «Маркс первый понял, — писал Богданов, — что объективность имеет не абсолютное, а социально-практическое значение». «Хотя Маркс и называл свою доктрину «материализмом», но ее центральное понятие не «материя», а практика, активность, живой труд». (Богданов. «Философия живого опыта», стр. 186 и 223.)

В противоположность Богданову и Сарабьянову, Ленин (имея в виду Богданова и его учителей, Маха и др.) разъяснял, что апелляция к практике имеет смысл с точки зрения теории познания, с точки зрения общей методологии только в том случае, если признается существование объективной истины в материалистическом смысле. По поводу слов Маха: «Акушера такого еще не было, который помог бы родам при помощи четвертого измерения», — Ленин замечает:

«Прекрасный аргумент — только для тех, кто видит в критерии практики подтверждение обективной истины, обективной реальности нашего чувственного мира. Если наши ощущения дают нам объективно верный образец внешнего мира, существующего независимо от нас, тогда этот довод с ссылкой на акушера, ссылкой на всю человеческую практику, годится. Но тогда весь махизм, как философское направление никуда не годится».

Сарабьянов противопоставляет практику, активность и объективный метод. Ленин указывает на то, что критерий практики и признание объективной истины неотделимы одно от другого, первый не имеет смысла без второго. Ленин признает существование объективной истины, Сарабьянов объективной истины не признает. Ленин говорит, что диалектика требует, изучая предмет, «охватить, изучить все его стороны, все связи и опосредствования». «Мы никогда не достигнем этого полностью, — пишет Ленин, — но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и омертвения». Наоборот, Сарабьянов постоянно подчеркивает, что изучать предмет во всех его связях и опосредствованиях нельзя, невозможно, что это будет «бессубъективное изучение», которое, с точки зрения Сарабьянова, равняется бесполезному созерцанию».

Признавать объективную истину, значит признавать, что наши чувства отражают мир, как он есть. В одном из своих примечаний к «Л. Фейербаху» Энгельса Плеханов сказал, что наши представления не являются копией действительных вещей объективного мира, а являются своего рода «иероглифами», своего рода символами, которые в своих связях и отношениях как-то соответствуют связям и отношениям объективного мира. По этому поводу Ленин в своем «Материализме и эмпириокритицизме» писал:

«Наши махисты, желающие быть марксистами, набросились с особой радостью на плехановские «иероглифы», т. е. на теорию, по которой ощущения и представления человека представляют собою не копию действительных вещей и процессов природы, не изображение их, а условные знаки, символы, иероглифы и т. п… Энгельс не говорит ни о символах, ни о иероглифах, а о копиях, снимках, изображениях, зеркальных отображениях вещей». (Ленин. «Материализм и эмпириокритицизм». 1920, стр. 234.)[19]

Ленин нашел нужным выступить против плехановской теории «иероглифов», потому что эта теория представляла собою «маленькое зернышко» идеализма, как выразился однажды тов. Бухарин. Характерно для философской позиции Сарабьянова, что он, наоборот, счел для себя возможным и необходимым поддержать и развить ошибку Плеханова в этом вопросе. «Процесс познавания, — пишет Сарабьянов, — не есть процесс срисовывания, снимания копии, фотографирования, ибо образ вещи не похож на вещь, а соответствует ей».[20]

Напрасно Сарабьянов, иронизируя, пародирует мысль Энгельса и Ленина. Разумеется, дело обходится в познании без фотографической аппаратуры, вся эта чепуха никакого отношения к делу не имеет. Существенно то, что идеалистическая позиция Сарабьянова заставляет его настаивать на правильности линии, ведущей прочь от признания наших представлений отражением вещей самих по себе.

«Напрасно думают, — пишет в одной статье тов. Сарабьянов, — что я не рискну сказать вслух о своем расхождении с Лениным или Энгельсом. Не всякая запятая, даже у Ленина, закон для меня. И в данном случае я решительно встал и стою на точке зрения Плеханова».[21]

Надо ли разъяснять, что речь идет не о какой-нибудь «запятой», что «в данном случае» мы имеем дело с принципиальным философским вопросом.

На этом можем покончить с субъективизмом Сарабьянова. Его субъективизм неотделим от его «механистического» понимания вопросов методологии материализма. Таково то полуидеалистическое болото, к которому неизбежно приводит логически позиция механистов, отрицающих объективное значение качества.

Если субъективизм тов. Сарабьянова является показательным для того, «куда растет» механическое понимание материализма, то можно указать и ту землю обетованную, к которой должен стремиться «активный релятивизм» и субъективизм сарабьяновского толка в случае его последовательного логического развития. Образ «чистенькой» философской завершенности своего активного субъективизма тов. Сарабьянов мог бы при желании распознать в «новом миропонимании» Марка Криницкого.

Об этом последнем можно было бы и не упоминать, если бы его выступление не было в некотором роде «знамением времени». Марк Криницкий не коммунист, но он, повидимому, считает себя марксистом и диалектиком. Во всяком случае он, по его собственным словам, «надеется обнаружить, что раскрываемые им основы актуалистического миропонимания являются безусловно последовательными с точки зрения общей политической программы и насущной тактики борющегося революционного пролетариата».

Еще в 1926 г. Криницкий делал доклад об «актуализме, как учении о целевом миропонимании» в секции научной методологии Коммунистической академии. Вот некоторые выдержки из его тезисов:

«В актуализме мы имеем новое миропонимание, которое с присущей ему силой здравомыслия выступает на решительную борьбу с современной школьной натурфилософией». (Не намек ли на «деборинскую школу»?)

«Здесь разбирается общераспространенный взгляд на существование якобы качественного различия между «чувственно-вульгарным» представлением о «мире» и «очищенным» или «объективным познанием». (Видите ли, никакого объективного познания нет, разницы между наивным представлением о мире и научным никакой нет и пр.).

«Корнем всех злоключений в данной области является учение о так называемой «причинной законосообразности», совершенно не совместимое с диалектическим методом». «Мы вообще отвергаем «картину мира» без зрителя… Мы отвергаем «материю», как основу «всего сущего», и уясним себе нелепость представления всеобщего движения. Так мы укрепимся на твердой позиции антропоморфного действенно-коллективного истолкования наших представителей о мире. Этим очищается путь к устранению «проблемы бытия и сознания». Мы оказываемся в области материала, располагаемого нами по нашим целям».[22]

Такова эта разительная философия, которую любезный автор ее предлагает «борющемуся революционному пролетариату». Смысл ее тот, что не материальный мир, действуя на наши органы чувств, создает наши представления, а что, наоборот, весь мир и есть наше представление, «располагаемое нами по нашим целям».

Для всякого, чуточку знакомого с вопросами философии, ясно, что вся эта галиматья есть не что иное, как обыкновеннейший, старейший субъективный идеализм. И только самому «изобретателю» и кой-каким его поклонниками эта «система» может показаться чем-то «новым» и чем-то ужасно «революционным». Еще бы, шутка сказать: весь мир не более, как отображение человеческой воли.

Это, разумеется, самое крайнее «достижение» нашего «доморощенного субъективизма, пытающегося реакционные идеи проносить под шум и треск самой «революционной» фразеологии.

Если наши механисты в общем не дошли еще до актуализма Марка Криницкого, то во всяком случае достаточно ясно, в какую сторону дает крен Ноев ковчег, несущий на волнах современности новейших философских ревизионистов.

Последовательно-диалектическая точка зрения приводит к материализму. Гегель приводит к Фейербаху и Марксу. (Ленин говорит о системе Гегеля, которая «привела к материализму Фейербаха».)

Наоборот, отрицание диалектики последовательно приводит к отрицанию материализма, к идеализму.

Одним из идеалистических уклонов («уклонов к идеализму», если угодно), встречающихся в настоящее время в нашей марксистской среде, является и некоторое увлечение фрейдизмом, попытки соединить марксизм с фрейдизмом, которые делаются некоторыми товарищами.

Если не каждый механист должен тем самым стать поклонником Фрейда, то дела обстоят так, что каждый фрейдист уже во всяком случае является в той или иной степени механистом. Отсюда тот блок фрейдистов с механистами, который в настоящее время ведет борьбу против диалектического материализма.

  1. Ленин В.И. Указ. соч., т. 29, с. 322.

  2. См. ст. Сарабьянова в журнале «Под знаменем марксизма». 1925, № 12, стр. 189-190.

  3. Ленин В.И. Указ. соч., т. 18, с. 119.

  4. Там же, с. 139.

  5. Там же, с. 127.

  6. Там же, с. 138.

  7. Там же, с. 134, 138, 139.

  8. См. ст. Сарабьянова в журнале «Под знаменем марксизма», 1925, № 12, стр. 190—191.

  9. «Под знаменем марксизма», 1925, № 12, стр. 188-189.

  10. Ленин В.И. Указ. соч., т. 22, с. 295.

  11. Ленин В.И. Указ. соч., т. 26, с. 233.

  12. П. Лафарг. Статья в сб. «Исторический материализм». Составлен Семковским. М. 1919, стр. 146.

  13. Плеханов. «Н. Г. Чернышевский», 1910, стр. 125.

  14. Маркс К., Энгельс Ф. Указ. соч., т. 20, с. 278.

  15. Ленин В.И. Указ. соч., т. 30, с. 13-14.

  16. В. Сарабьянов. «Беседы о марксизме», изд. «Безбожник», 1925, стр. 17.

  17. «Под знаменем марксизма», 1925, № 12, стр. 186, 191, 193.

  18. В. Сарабьянов. «Беседы о марксизме», стр. 36.

  19. Ленин В.И. Указ. соч., т. 18, с. 244-245.

  20. Сарабьянов. «Беседы о марксизме», стр. 24.

  21. См. ст. Сарабьянова в журн. «Под знаменем марксизма» за 1926 г., № 6, стр. 65.

  22. Все цитаты взяты из тезисов доклада М. Криницкого, переданных им Коммунистической академии и разосланных участникам заседаний «секции научной методологии».

Оглавление

Диалектический материализм и механисты

Субъективизм механистов и проблема качества